***
Первое лето в тюрьме прошло как раз так, как, по моему представлению, должно проходить лето в тюрьме — то есть уныло и полно сожалений о далекой воле. Лето — мое любимое время года, даже и японское лето, с его сезоном дождей в июне и жарой в июле — августе, ну то есть тем, что считается жарой здесь, я-то, наоборот, всегда прекрасно переносил температуру выше +30. И летом обычно отправлялся путешествовать по стране, понемногу проматывая свое наследство, недавно, впрочем, оно, напротив, увеличилось летом — я ездил на Кюсю на похороны маминой сестры, тетушки Фудзико. Которая, как тогда оказалось, завещала мне дом, участок и немного денег, у нас всегда были прекрасные отношения: после смерти родителей ее назначили моим опекуном, но тетушка рассудила, что мне следует оставаться в Токио и заниматься своим образованием, а лучшее, что она может сделать — это выделять мне ежегодно некоторое количество денег из родительских накоплений и помогать добрыми советами; я же, в свою очередь, несколько раз в год навещал ее, помогал по дому и огороду (может, и трудно себе представить меня на грядках, и тем не менее), развлекал дурацкими историями и, конечно же, умилял всех ее пожилых подружек, в общем, думая об этом теперь, я, конечно, испытываю грусть и сожаление из-за того, что тетушки больше нет в живых. А с другой стороны, странным образом, я рад, что она не видела моего уголовного процесса. Вот примерно такими рассказами и рассуждениями было занято мое первое лето в тюрьме — Мицуи-сенсей подробно расспрашивала про всех моих немногочисленных родственников, коих теперь совсем не осталось, интересовалась нашими отношениями, деликатно пыталась выяснить, не пиздили ли меня ногами и не запирали ли в кладовке, мне даже было немножко жаль ее разочаровывать. Но выдумывать какие-нибудь гадкие истории про своих родителей я никогда бы не стал, к тому времени я начал подозревать, что вся их вина заключалась именно в том, что они избаловали меня до безобразия, пусть и из самых лучших побуждений, а вот то, что я так и остался ленивым и инфантильным, когда уже вырос, было моей собственной виной — да и что они могли бы сделать после своей смерти? Являться мне с того света (вероятнее всего, несуществующего) и давать дельные наставления? Даже не смешно, в общем, Мицуи-сан столкнулась с некоторым затруднением — я напрочь отказывался искать и находить в детстве какие-то загадочные корни моей злокозненности, думаю, их там и не было, и нет, и никогда не буде, и, естественно, она решила, что я что-то «вытесняю», «подавляю». И собиралась работать с этим до победного и биться над моим упрямством, пока я наконец-то не вспомню все свои травмы, ну, мешать я ей, конечно, не собирался — но и помогать тоже. Зато неожиданно я нашел себе новое интересное занятие, а именно, разбирал книги в библиотеке. Где-то в глубине души у меня, видимо, живет маленький бюрократ, потому что вообще-то я очень люблю, когда все устроено аккуратно, упорядоченно и желательно каталогизированно, поэтому я самоотверженно (то есть не забывая ни на минуту о том, что инициатива ебет инициатора) вызвался составить чертов каталог книг, а их сами — расставить в нормальном порядке и по местам, то есть по жанрам, авторам и названиям. Когда я заявил об этом заведующей, она была изрядно удивлена и поинтересовалась, чем вызван такой энтузиазм, на что я честно ответил, что просто больше всего на свете люблю книги. Это и правда так и всегда было так, но, неожиданно, мой ответ ей очень понравился (наверное, соответствует какой-нибудь очередной идиотской детали какого-нибудь гнусного плана, подумал я раздраженно), и мне разрешили безраздельно властвовать над библиотекой, ну, насчет безраздельности я немного преувеличил, конечно. Тем не менее большая часть моего времени была благополучна занята книгами (под эту лавочку я прочитал и перечитал многое из того, до чего давно руки не доходили), так что сеансы терапии с Мицуи-сенсей, посвященные копанию в моем детстве, были не такими уж длинными и мне удавалось не выйти из себя, а потом я и вовсе стал переводить разговор на нее саму. Мол, я не понимаю, как вообще технически все это можно вспомнить, рассказать и осознать, дайте хороший пример. И она, вот чудо из чудес, в самом деле начинала рассказывать, так увлекаясь, что местами даже было похоже на жалобы — если, конечно, предположить, что врач в принципе может жаловаться своему пациенту. До сих пор мне всегда казалось, что утверждение «люди любят говорить о себе» в целом верно, но все-таки изрядно преувеличено, однако теперь я готов был пересмотреть свои взгляды. Хотя, если быть честным, больше всего на свете мне хотелось пообщаться уже с кем-нибудь нормальным.***
Так что, хотя лето в целом было унылым (не считая тех драгоценных часов, которые я посвятил книгам), осенью стало совсем грустно, и к середине октября меня, как всегда, начала разбирать адская тоска, тем более что начался сезон дождей. То есть такое подходящее для нее время, поэтому большую часть дня я просто просиживал на своем любимом окошке в библиотеке, и вот в один из таких унылых дней пейзаж за окном — в нашем больничном парке — внезапно несколько разнообразился, а именно, я отметил какое-то нездоровое оживление и повышенную концентрацию людей в белых халатах там, внизу. Более того, они так смешно и бестолково суетились, перебегая с одного места на другое, что я покинул свой пост, надеясь узнать от кого-нибудь, что там стряслось. В коридорах никто особо не суетился, зато я подслушал, как кто-то из санитаров жаловался Мицуи на свежедоставленного психа, и совершенно случайно именно в этот момент зашел к ней и спросил, отчего у нее такое озабоченное лицо, естественно, эта простая душа тут же мне все выложила. Я начал неприлично ржать на фразе «а потом он залез на дерево» — она укоризненно посмотрела на меня и рассказала, как иногда трудно бывает с больными, не все такие разумные и договороспособные, как я, а этот случай сложен особенно. Потому что психа отловили чуть ли не под стенами психушки, документов у него при себе, естественно, нет, он не помнит, как его зовут, но он как будто один из бывших пациентов, потому как из его бессвязного бормотания удалось понять, что он сюда вроде бы стремится, а вроде бы одновременно нет. При этом лицо у него закрыто длинным мокрым хаером и капюшоном, стянуть который с него не удалось, потому как пациент угрожающе зарычал и оскалился, при том что в целом он не сопротивлялся и совершенно спокойно себя вел всю дорогу до больницы. А потом залез на дерево в больничном парке, да, и тут же заявил, что ни за что не покажет себя роботам, потому что они не должны видеть его и ему придется поубивать их всех — вот на этом месте уже у меня сделалось, видимо, какое-то странное лицо. Потому что Мицуи спросила, боюсь ли я роботов. Нет, отозвался я, нисколько, но знаю того, кто их ненавидит, и поэтому не проводит ли она меня к этому странному больному на дереве? Я мог бы попытаться поговорить с ним о роботах, а если повезет, то уболтать его слезть и показаться, разумный человек послал бы меня нахуй, а Мицуи чего, Мицуи согласилась. И повела меня к скоплению мокрых белых халатов под раскидистой липой, вот лохи, они даже не умеют лазать по деревьям, подумал я, цепляясь за нижнюю ветку и подтягиваясь, чтобы сесть на ней поудобнее. Внизу раздалось протестующее ворчание, а я продемонстрировал потрясающую выдержку, потому что очень хотел задорно крикнуть «пока, неудачники!», а вместо этого ободряюще сказал: — Не ссыте, роботы, я вернусь! Волнение снизу, вопреки этому, усилилось, зато на меня обратили внимание с соседней ветки сверху — некто очень худой и закутанный в темную куртку с облезлым, когда-то светлым мехом на капюшоне подобрался чуть ближе и немного наклонился вперед. Допрыгался, Изая-кун, хотел сказать я, но тут он неосторожно свесил ногу рядом с моим лицом — почему-то она была босой, в октябре-то — и она оказалась знакомой и принадлежащей живому человеку, а вовсе не анимешному персонажу. Так вот, я подавил порыв немедленно схватить ногу за пятку, потому что пациент мог потерять равновесие и упасть, а его здоровье и жизнь — да и рассудок, чего уж там — были слишком дороги мне. — Ты не похож на остальных, — тем временем проницательно заметил он. — Я помню, ты уже говорил, что я тут единственный живой среди роботов, — вздохнул я, и он вздрогнул. — Может, слезешь вниз, раз ты все равно уже здесь? — Мне придется их поубивать, они не должны знать, кто я. — А мне ты можешь показаться? Он явно заколебался, но потом все-таки снял с головы капюшон — господи, подумал я, какие худые у него руки, он что, ничего не ел последние полгода? — и отвел слипшиеся пряди от лица. Точно не ел, наверняка специально морил себя голодом, решил я, обнаруживая не столько удивление, сколько нехарактерное для меня раздражение — наверное, такого же типа, как испытывают сердобольные бабули при виде похудевших внуков. Нос и скулы у него были острыми, как у покойника, щек не осталось вовсе, глаза запали, зато оставались все такими же ясными и серыми. Я осторожно выпрямился, держась за верхнюю ветку, и протянул ему руку — он удивленно посмотрел на меня, но оперся на нее и перелез ко мне, так, на этаж ниже, еще немного, и мы внизу. С земли, впрочем, не доносилось ни звука, видимо, они там замерли в напряжении, или в охуении, мне было не до них, потому что я снова сел и обнял его, исхудавшего, замерзшего и несчастного. — Макисима-кун, — позвала меня Мицуи, — помочь тебе чем-нибудь? Уже ровно полдень, скоро пора на обед. — Полдень, — повторил мой сосед по ветке. — Полдень. Тебя так зовут. Ты Макисима Сёго.* — А ты — Когами Шинья, — я нервно улыбнулся идиотизму ситуации. — Приятно, что мое имя ты помнишь лучше своего собственного. Когами нахмурился, так знакомо, так Когами-стайл, что я уже было подумал, что он все вспомнил и теперь станет полегче, но черта с два — он уставился на меня совершенно стеклянными глазами, и стало ясно, что часть его определенно где-то не здесь. — У меня такое чувство, что ты мне очень нужен, но я не помню почему. — Ты мне тоже. Поэтому слезай и я буду кормить тебя двенадцать раз в день. Давай-давай, — подбодрил я его, — все местные роботы знают тебя уже несколько лет, нет нужды их убивать, они служебные, а не боевые. Внизу кто-то отчетливо скрипнул зубами, и я развеселился и стал нести какую-то околесицу про то, что мы вот сейчас должны сделать вид, как будто принимаем их власть, а тем временем завербовать сторонников, построить звездный флот и устроить батлерианский джихад, а Когами так вдохновился этой идеей и так увлекся обсуждением деталей, что позволил мне слезть, а потом стащить и его — ах! он практически упал в мои объятия и оказался таким легким, что у меня сердце, как это говорят, оборвалось, да как он вообще будет есть с таким истощением. Но вместо этого я выяснил у Мицуи, что Сайга-сенсей, как назло, сегодня взял выходной, и попросил ее позвонить ему и сообщить, что Когами Шинья вернулся и в очень плохом состоянии. Пока врач добирался до больницы, я развлекал его пациента дурацкими историями, которые сочинял на ходу, обнимал его, гладил его холодные щеки и пытался не поддаваться истерике, мне казалось, что болезнь съела моего Когами. И отняла его у меня, и от этого очень хотелось валяться по полу, и биться головой об стенки, и ломать пальцы, и рвать на себе кожу зубами и ногтями, но я держался, потому что боялся подать ему дурной пример. Должно быть, я задремал, потому что голоса из коридора доносились смутно, как сквозь толщу воды или ватную стену, но потом мне удалось расслышать «никого к себе не подпускает, кроме Макисимы, и нам пришлось…» и «забрал к себе и заговаривает зубы», а потом кто-то голосом Сайги сказал «очень хорошо», и я окончательно провалился в сон, впрочем, недолгий, потому что вскоре врач Когами явился в мою палату собственной персоной. Он попросил меня подержать его пациента во время укола — и тот постепенно расслабился и, кажется, задремал у меня на руках. — Сайга-сенсей, Когами-тян… еще вернется? — спросил я, чувствуя себя полным идиотом, а еще я понимал, что выдаю себя, но мне было как никогда похуй. — Ну конечно, нужно просто подождать, пока лекарство подействует, купирует бред, потом он немного поспит и придет в себя, а там посмотрим, что еще можно будет сделать, — Сайга пожал плечами и вдруг внимательно присмотрелся ко мне, ну я так и знал. — Ба, Макисима-сан, да вы как будто волнуетесь. Я был очень благодарен ему за то, что он не только не стал адски ржать надо мной и подкалывать, но даже не усмехнулся, словом, не выразил ничего, кроме сдержанного недоумения. — Естественно, я волнуюсь, я еще никогда не видел его настолько!.. — А я, помнится, предупреждал, что Когами-сан вернется довольно скоро и, вероятно, не в лучшем состоянии. Сайга печально вздохнул, покосившись на своего пациента, и мне тоже стало печально. — Сайга-сенсей, вам еще не кажется, что вы сваляли дурака, запретив нам с Когами встречаться? Тот фыркнул. — Нет. Не кажется. Ну конечно, на какой ответ я еще рассчитывал, впрочем, ему виднее, в конце концов, в самом деле, зачем такому со всех сторон положительному Когами иметь что-то общее с таким опереточным злодеем, как я. По счастью, Сайга-сенсей, тем не менее, не возражал против того, чтобы я сидел рядом с Когами, пока тот отсыпается, и даже наказал мне позвать его, если тот паче чаяния проснется раньше пяти вечера. А вечером, возможно, у него даже будут посетители. На этом месте я немного напрягся, но вроде бы виду не показал. Так я и сидел, в своей палате, рядом со своим футоном, на котором спал Когами, укутанный моим же одеялом. Читал «Золотого демона» Одзаки, до которого все руки не доходили, зевал, но крепился — все-таки классика родной литературы, все-таки знать надо.***
Вечером, к моему вящему неудовольствию, меня отвлекла Мицуи — она настаивала, что переживания сегодняшнего дня были слишком сильными для меня и я непременно должен ей о них подробно рассказать. Будто бы была в этом врачебная необходимость. Как я ни давил на жалость, напирая на то, что не могу оставить лучшего друга в таком состоянии одного, она была непреклонна, и мне пришлось потратить еще час на подробный пересказ всех моих самых поверхностных мыслей по поводу Когами и его внезапного появления. Мицуи сочувственно кивала, глядела очень понимающе и чуть ли не жалостливо, так что я начал подозревать что-то нехорошее, и, как выяснилось, не зря. — Макисима-кун, прости, пожалуйста, если мой вопрос слишком сильно заденет тебя, но как ты думаешь, не будет ли слишком смело с моей стороны предположить, будто ты испытываешь к Когами-кун, как бы, не вполне дружеские чувства? «Предположить», блядь, раздраженно подумал я, с некоторым трудом продравшись через бессмысленно сложную конструкцию ее вопроса. И ответил, просто чтобы потянуть время: — Ну, это довольно бестактное предположение… Расчет был верным — Мицуи немедленно рассыпалась в извинениях и уверениях, что она никак не хотела сделать мне больно, однако затем неожиданно этот бессмысленный поток эмоций вылился в довольно осмысленное русло, потому что она сказала: — …тогда, наверное, тебе будет не особенно радостно узнать, что Когами-кун ожидает прекрасную посетительницу в лице его невесты… Сердце мое, без дураков, остановилось — на целых несколько секунд. Правда, не от ревности, зависти или чего-то в этом духе, а просто от удивления — когда он, черт бы его побрал, успел обзавестись невестой? Вот шустрый мудак. — Как это он ее ожидает, если он в состоянии нестояния? — совершенно автоматически спросил я, продолжая обдумывать, скорее, как это он со своей специфичной болезнью ее вообще нашел. — Ой, ну, Макисима-кун, извини за неточность, конечно же, я имела в виду, что Сайга-сенсей ожидает того, что она посетит его пациента. А мне ничего не сказал, вот же хитрый лис, подумал я раздраженно, но озвучивать, конечно, не стал. — А-а, понятно, — как можно беззаботнее отозвался я. — Но вы не правы, Мицуи-сенсей, видите ли, я совершенно убежден в том, что истинная любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, а главное — не ищет своего**, так что я, напротив, был бы очень рад увидеть своими глазами избранницу моего друга — не сомневаюсь, что она замечательный человек, безупречной чистоты душа и гораздо лучше ему подходит, чем я. Что ж! Если Когами-тян счастлив, то и я счастлив, чего мне еще желать. Может быть, от такого сомнительного персонажа, как я, подобная речь и звучит как дешевый троллинг, однако, на удивление, я был совершенно искренен тогда — даже когда еще не подозревал, насколько моя характеристика невесты Когами точна. Мицуи же растрогалась чуть не до слез (во всяком случае кончик носа ее характерно покраснел) и обещала узнать у Сайги, можно ли мне встретиться с Когами и его нареченной. Оказалось, можно. Меня проводили до комнаты встреч больных с посетителями (до сих пор я этого места не видел, поскольку посетителей у меня, очевидным образом, не было — фанатов ко мне, слава ками, не пускали, а друга моего Чхве-сан я сам всячески скрывал ото всех, опасаясь доставить ему каких-нибудь проблем самим фактом знакомства и тем более дружбы с маньяком). Сайга-сенсей вышел из комнаты и поглядел на меня, очень характерно приподняв брови — он совершенно явственно веселился, и от этого мне тут же стало тревожно. — Только не падайте в обморок, Макисима-сан, иначе я буду припоминать вам это весь ваш предстоящий срок. — А что, есть отчего? — вяло огрызнулся я. — Вполне. Держитесь там! Я зашел внутрь и тут же принялся держаться — слава богу, не за что-то материальное, а за свой, так сказать, личностный стержень, поскольку тут тоже было кому припоминать мне такое всю мою предстоящую жизнь. У Когами было идиотски счастливое лицо, просто идиотски — что ж, так я понял, что он хотя бы отчасти пришел в себя, раз был уже способен осознавать, насколько ему повезло. Аканэ Цунемори сидела рядом и держала его руку в своих маленьких ладошках и улыбалась. Она так улыбалась мне, что я немедленно процитировал: — Как в зеркало, глядясь в твои черты, я самому себе кажусь моложе! И Цунемори-сан не замедлила откликнуться: — Старайся же себя оберегать — не для себя, хранишь ты сердце друга! *** — Раунд, — сказал Когами, закатывая глаза, — вы все-таки оба безумные. Мы с Цунемори-сан засмеялись одновременно и, видимо, как-то очень похоже, потому что Когами только сокрушенно покачал головой, глядя на нас. В какой-то параллельной вселенной мы могли бы подружиться, смутно подумал я, все трое, вот было бы здорово. Вот было бы здорово, думал я. Никогда еще на душе у меня не было так светло. Так светло и так паршиво одновременно. -------------------------------------- Smiley Smile — 12-й альбом группы Beach Boys, 1967 года. * Здесь японское «shougo», которое читается как «ровно полдень», если пишется 正午, и как имя Макисимы, если пишется как 最護. Первое означает «полдень», второе (в каноне) — святой защитник (ну, приблизительно). Звучит при этом совершенно одинаково, нет причин не перепутать при желании :) ** Тут Макисима, добродетельный и прекрасный, цитирует послание апостола Павла к коринфянам, о любви — ну что же от него еще ожидать в такой сложной жизненной ситуации. Невозможно представить себе, что в каноне он его не читал :) *** Макисима и Аканэ цитируют 22 сонет Уильяма Шекспира, в данном случае в переводе С. Маршака, и очень довольны собой и друг другом, им весело :)