***
Однако у нас не было какого-то плана, это было черт знает что, поэтому я просто замер и сохранял максимально непроницаемое лицо. Ждал, что этот черт будет делать, он-то всяко сюда не просто так попал… или, кто его знает? Мне всегда казалось, я вдоль и поперек знал его, хитрого мудака, все его странности и особенности, мы столько лет уже дружили, страшно подумать, с первого курса института, когда я в каком-то закоулке отбил его от каких-то гопников, а потом им сверх того еще навешал. Ну, их тогда было несколько. Ну, а меня взбесило, что несколько нападают на одного, и я каждому случайно что-то сломал. Они, наверное, подумали, что это оттого, что я такой яростный, а на деле я просто старался нанести максимальный ущерб, чтобы они не могли за нами погнаться, тогда я еще не хотел убивать кого-то специально. Конечно, сейчас я бы за него убил практически любого и ни минуты не сожалел бы об этом, в конце концов, однажды я так и сделал… так, стоп, сейчас это неважно. Важно то, что я смотрел на него снизу вверх со скучающим лицом, а он ухмылялся нам всем вполне дружелюбно, а потом как будто вдруг и внезапно увидел меня. Что с ним стало! Я не подозревал, что мой друг — такой талантливый актер, он сделал донельзя удивленное лицо и сказал — вы только подумайте — таким специальным голосом, словно бы немного прерывающимся от борьбы храбрости и испуга: — Воу, здорово, Сёго! Всегда знал, что плохо кончишь, но ты отжег, конечно, столько народу положил, охуеть, красавчик, так вот ты где срок мотаешь? Ну, вечер в хату, Носферату! Палата замерла. Санитар — Кавамура-сан — замер тоже. У Когами был удивительный вид — человека, который хотел собраться и напрячься, а потом вдруг на середине движения передумал и решил еще спокойно посидеть, но я на всякий случай не смотрел на него дольше, чем краем глаза, мало ли, что он, хитрый старый коп, заметит. Я встал и приблизился к двери, и санитар отшатнулся в коридор, но Чхве-сан стоял непоколебимо в проеме, улыбаясь принужденно — и как будто болезненно, это взволновало меня, ему больно, ему нехорошо? Нужно было как можно скорее заканчивать этот театр, если что-то с ним не так. Я осторожно взял его за шею, так, чтобы со стороны казалось зловеще и не странно, что я так близко к нему, и сказал: — Ты-то, узкоглазый, сам понимаешь, куда попал, или совсем кукуха протекла? Это место называется «психушка», ты в курсе? А не всегалактический форум объебанных хакеров. А я всегда говорил, вещества и поехавшие кореша до цугундера доведут. Он улыбнулся — понял, что под «поехавшими корешами» я имел в виду себя. И сказал: — Ну, тут ты меня уел, чертила! — и совсем тихо, на грани слышимости, добавил: — за шею не надо, я тут блевал четыре часа. — Чего еще ждать от корейца! — громко сказал я вслух и обернулся, оказывается, футон был уже расстелен, так что я проводил моего друга и с деланной небрежностью уронил на подушку, а на него уронил одеяло, я-то знаю, какой озноб бывает после долгой рвоты. Хотел сказать что-нибудь вроде «ты тогда поспи подольше», но представил себе, как он тогда ехидно спросит «а что, ты мне одеялко подоткнешь, да, Сёго-тян?» и мне придется стукнуть ему в табло для профилактики, и не стал. И вышел в курилку с раздосадованным лицом. Когами пришел не сразу, а тремя минутами позже — я был сильно удивлен. Он закурил, ласково улыбнулся и сказал: — Ну, колись. — Я не наркоман, — огрызнулся я, впрочем, скорее чтобы потянуть время, тем более сказать мне было нечего. — Твой друг тоже не похож ни на наркомана, ни на самоубийцу. Как-то быстро просек, подумал я, но продолжал отпираться: — Да какой друг, так, учились вместе. Я на философии, он на мехмате, или как там это у них, задротов, называется. — Ага. Точно. Знаешь, я задумался, сколько стен и окон проломил бы любой другой, кто выступил бы с такой же речью, как этот парень. Помнится, Тому ты тогда бросил в стену, когда он всего лишь случайно задел тебя. — Это было рефлекторно, — буркнул я, — к тому же ничего с ним от этого не сделалось, и ты определенно это сразу заметил. Иначе бы уже тогда попытался мне нос сломать. Я не бью людей просто так, за то, что они что-то там сказали, тем более хилых ботанов. — Ну и за шею ты их обычно хватаешь менее аккуратно. Ты едва его коснулся — я видел, у тебя пальцы были напряжены и дрожали. Вот наблюдательный сукин сын, подумал я, а вслух высказался более конкретно: — Чтоб ты сдох. — Я тоже тебя люблю. — Долго искал повод сказать мне это, да? Просто хотел подколоть его, но неожиданно Когами помрачнел и нахмурился, и даже ухватил меня за воротник и притянул к себе. Я замер от восторга, неужели все-таки у него остались ко мне какие-то чувства, я-то был уверен, что Цунемори-сан совершенно их вытеснила и заняла все его, как это говорят, помыслы и мечтания, ну что же. Если все-таки нет, то, при всем уважении и благодарности, я не собирался отдавать его ей так легко, поэтому теперь с некоторым замиранием сердца ждал, что он сделает. Но пессимистично склонялся к версии «приложит головой об стенку», потому что он глядел мне в глаза так мрачно и сурово. Я вздохнул и отвел взгляд. Осторожно отцепил его руку от своего воротника и ушел вверх по лестнице, заодно порадовавшись тому, как ловко ушел от разговора про моего друга. Проходя мимо шестой, я краем глаза увидел, что Чхве-сан по-прежнему спит, а значит, мне остается только запастись терпением и занять себя чем-нибудь полезным.***
Ну, так я подремал, пообщался с Мицуи-сенсей, а также с Караномори-сенсей, к которой, оказывается, распределили Чхве-сан в качестве пациента, и отправился в библиотеку. Каково же было мое удивление, когда я заметил моего друга сидящим в кресле с книжкой — это был сборник ранних рассказов Эдогавы, и я был порядком озадачен, поскольку попытался вспомнить, видел ли я его вообще когда-нибудь читающим бумажную книгу, но в памяти ничего подобного не отпечаталось. К счастью, в библиотеке больше никого не было — иногда мне казалось, что, кроме меня и Когами, сюда вообще никто не заходит — поэтому я мог говорить вполне свободно. — Чхве-сан, ты что же, читать научился? Начал бы с чего попроще… Кореец ухмыльнулся и положил книжку раскрытой на стол, обложкой вверх. — Взял первое, что под руку подвернулось, и мне зашло. — Я как-то не ожидал встретить тебя здесь. — Ну, — он пожал плечами, — твой мужик сказал, что ты полюбас притащишься сюда к вечеру… У меня, наверное, что-то стало с лицом, потому что он недоуменно нахмурился, а я был так удивлен, что только и мог глупо переспросить: — Мой… кто? — Ну вот этот хмурый поц с рожей старого копа, Когами. Разве он не твой мужик? — Аа. ээ. — очень содержательно высказался я, потому что не мог понять, откуда, черт возьми, он это взял, я про него не писал ничего толком. — Вообще-то нет, почему ты так решил? — Нет? Когда я спросил про тебя, он так глазами зыркнул и таким голосом ответил. Ясен хер, я подумал, что он твой пиздец какой ревнивый мужик. А когда ты мимо палаты пару раз по коридору проходил, он так на тебя пырился… Я очень постарался не смутиться и не показать, как мне радостно было это слышать, но тщетно, потому что Чхве-сан, конечно же, это заметил. Интригующе умолк и ухмыльнулся еще более широко и гнусно, чем сначала. Мне пришлось спросить: — Как пырился? — Как зоофил на ежа, — сказал мой друг и подмигнул. — Чего? — обалдел я. — Это называется «и хочется, и колется». Шутка была дурацкая и совершенно в нашем с Чхве-сан духе — почему-то, когда мы с ним собираемся вместе, то чувство юмора у нас становится абсолютно одинаковое, а главное, абсолютно идиотское — так что я облегченно рассмеялся и теперь окончательно осознал, как же мне, черт возьми, его не хватало. Что, впрочем, не отменяло его — как бы это сказать — неуместности в таком стремном месте, как психбольница. Как он, черт возьми, вообще здесь оказался, какой еще суицид? Мы были знакомы десяток лет, и Чхве-сан всегда был последним человеком на свете, за которым я бы заподозрил склонность к какой-то подобной херне, кто угодно, включая меня самого, только не он. Так что я спросил: — Как ты, черт возьми, вообще здесь оказался? Он сделал постное и грустное лицо. — Понимаешь, под Новый год я почувствовал себя таким одиноким и никому не нужным, семья в другой стране, ближайшие друзья хер знает где, тусовки настопиздебенили, с тянкой расстался недавно, на работе завалы, погода еще эта унылая, хотел куда-нибудь сорваться в последнюю неделю, а потом подумал, ну его… хуево встречать Новый год в одиночестве, в четырех стенах, я считаю, так что я внедрил снотворного в парке неподалеку и стал ждать, когда отъеду на тот свет, но вместо этого отъехал сюда. Ну, дальше ты знаешь, промывание желудка, санитары квохчут, врач — красотка, ноги отпад, не зря с тянкой расстался. — Она по девочкам больше, — машинально сказал я, и он состроил недовольную рожицу. Из его дурацкого объяснения я извлек всю необходимую мне информацию: итак, Чхве-сан вполне доволен жизнью, родные живы-здоровы, работы хватает, личная жизнь, как всегда, бурная и непредсказуемая, в свободное время отвисает с корешами. Он ведь специально заложил всю эту информацию в свой ответ, чтобы он выглядел и правдоподобным, и не подозрительным, и мне все было понятно? Я бы не сомневался в этом ни минуты, но из его слов следовало также невысказанное «я подумал, что тебе тут скучно и повеситься хочется, поэтому замутил всю эту историю с суицидом, чтобы потусоваться с тобой и развеселить тебя». А это было, при всей моей самонадеянности, совершенно для меня невероятно. — Так что, говорят, Новый год я встречу тут, — сказал кореец, словно бы подтверждая мои догадки, и подмигнул. — В четырех стенах и в одиночестве. — Че это? У вас тут весело, как я погляжу. Совсем поехавший, подумал я, и попытался воззвать к его совести (у одного из нас двоих она же должна быть у кого-нибудь, правда?) и к чувству долга. — А родителям что скажешь? — А я уже написал, что с аппендицитом в больнице лежу, сестра хотела приехать, но я сказал, чтоб не заморачивалась и я сам в январе прикачу, хе-хе. Вот придурок. — Вот ты придурок. А если у тебя потом правда аппендицит будет? Чхве-сан закатил глаза: — Ой-вей, Сёго, да мне его полгода назад вырезали. — Пиздец, и ты мне ничего не сказал. — Да я никому ничу не сказал, тоже мне, событие, ну полежал пару недель в хирургии, медсестру склеил… — Это с ней ты расстался щас? — Да нет, это другая, щас я с адвокаткой расстался. Я похолодел. Не может же быть… — С Акане Цунемори? Мой друг посмотрел на меня как на умственно отсталого и покрутил пальцем у виска. — Я помню, конечно, что ты по ней загонялся, но, не поверишь, в Японии дохрена девушек, которые работают адвокатами. Многие красивые, еще и почище твоей драгоценной Акане-тян, тем более она тебя тогда отшила… — У нас было целое одно свидание, — оскорбленно поправил его я. — После которого ты триумфально уехал за решетку, а она помахала тебе ручкой. Наверняка еще и доступно пояснила, что не встречается с преступниками… Цунемори-сан выразилась не так прямолинейно и куда как более изящно, но суть была примерно такой, что да, то да. От воспоминания я даже немного заново расстроился. — Было дело. — Да ладно тебе, Сёго, — Чхве-сан истолковал мой печальный вид по своему, — должен же хоть кто-то из твоих пассий тебя послать на хер, отомстить, так сказать, за все пролитые по тебе девичьи слезы. И кровищу, хе-хе-хе… Вот умеет человек поднять настроение, ничего не скажешь. Я поглядел на него укоризненно, но он только обезоруживающе улыбнулся и пожал плечами. — Зато теперь она встречается с Когами и собирается за него замуж. — Че серьезно? — кореец даже присвистнул. — Захера он ей сдался? Он же шизик. И к тому же все еще сохнет по тебе. Оу, да у вас любовный треугольник, хе-хе-хе… — Как ни посмотри, я там не вершина, — сказал я уныло, да что ж такое сегодня со мной, подумал я. — Не везет мне в любви. Чхве-сан опять закатил глаза. — Конечно, не везет, у тебя все время, что ни отношения, то драмы какие-то. Ты попробуй как-нибудь завести простые, обычные, человеческие отношения, ну там, чтоб легкость и любовь и никакого выноса мозга. Просто для разнообразия, вдруг понравится? Он несомненно был прав, но я только вяло отмахнулся. — Ай. Чхве-сан гнусно ухмыльнулся и подмигнул. И настолько это было похоже на наши обычные дурацкие разговоры и препирательства, что у меня, божички, даже сердце защемило. Немножко. Но все-таки защемило, все-таки я очень любил этого засранца — да и теперь люблю — и я был так невероятно, эгоистично счастлив, что он вот здесь, со мной. Поэтому я воровато огляделся по сторонам и наконец-то сделал то, чего мне хотелось с самого утра — а именно, бросился ему на шею, прижал его к себе и уткнулся куда-то между плечом и подбородком. Кажется, мой друг был немного удивлен таким бурным проявлением чувств — он неловко погладил меня по спине и осторожно обнял. — Ну, ну, Сёго, ты чего, ладно тебе, всего-то с начала года не виделись… — «Всего», блядь. — Да не ссы, придумаем что-нибудь. Уточнять я не рискнул — даже если тут нет прослушки, все равно распространяться о том, что можно «придумать», чтобы облегчить жизнь в заключении серийному убийце, было бы небезопасно. Еще не хватало, чтобы у моего друга были из-за меня какие-то проблемы, до сих пор я, наоборот, старался помогать ему решать их, а не создавать новые. Ну вот и не будем менять эту практику, подумал я тогда. Да я и теперь так думаю.***
Новый год мы встречали практически вдвоем — я и Чхве-сан, поскольку всех наших соседей из 6 палаты разобрали домой на праздники. Впрочем, у нас просто не было шансов заскучать, поскольку с нами были также Караномори-сенсей в качестве дежурного врача и ее подружка, медсестричка Яёй Кунизука с соседнего этажа, а также пара довольно нейтрально настроенных санитаров, которые мирно бухали где-то у себя (в какой-нибудь специальной санитарской каморке, должно быть) и не слишком интересовались, чем мы четверо там занимаемся. Не подумайте чего-нибудь непристойного — мы болтали, ели суши и сладости, предусмотрительно заранее заказанные Караномори-сенсей (мы, конечно, скинулись по баблу, чтобы всего было побольше), пили какое-то игристое саке, которое беспалевно протащила Кунизука-сан, курили, играли в настолки, сплетничали и перемывали кости всем отсутствующим. Каким-то образом Чхве-сан умудрился сохранить легенду о том, что мы с ним просто вместе учились, а тут вот случайно встретились в таком месте и подружились просто в силу обстоятельств. Или мне казалось, что эта легенда была такой уж убедительной? Однако никто из врачей никогда потом не спрашивал меня про моего корейского друга ничего, что указывало бы на иное, ну и я был этим вполне доволен. В конце концов, то, что мы с ним душевные друзья, знали он и я — этого было совершенно достаточно, на мой взгляд. Несколько дней перед Новым годом и непосредственно после мы с ним только и делали, что говорили про всякую ерунду, в общем, как обычно, а иногда просто сидели в библиотеке, каждый уткнувшись в свою книгу, и молчали. К тому же я все еще был под впечатлением от того, что Чхве-сан начал читать тексты на бумаге, и, пока ему не надоело новое развлечение, подсовывал ему свои любимые книги, чтобы тут же их обсудить. Мне давно не было так хорошо, а в больнице — вообще не было никогда так хорошо, ни до, ни после, прямо до самой осени ушедшего года. Счастье мое, впрочем, было недолгим, поскольку неудавшихся самоубийц надолго тут не задерживают. Кажется, Караномори-сенсей и так немного злоупотребила своими врачебными полномочиями, когда выписала моего друга не через неделю после Нового года, а через две, мотивируя это тем, что в такое переломное время возможны рецидивы. По его радостной, безмятежной роже просто невозможно было заподозрить, что он пытался суициднуть. Не передать, как меня это радовало само по себе, но расстраивало в контексте моего положения, впрочем, одергивал я сам себя, все-таки мы постоянно переписываемся. Не так уж все плохо, могло и того не быть. Я смиренно готовился провести самый унылый год моего заключения. Забегая вперед, скажу сразу, что первые восемь месяцев в самом деле были самым унылым временем в моей жизни, как я остался жив и в своем уме (относительно) — загадка для меня и по сей день. К тому времени, как Чхве-сан должен был выписаться, вернулись почти все наши с ним соседи, кроме Когами. Удивительно, но оказалось, что за жалкие несколько дней он все равно успел с ними задружиться и обменяться контактами. С Уробучи они договорились про какой-то анимешный конвент и какое-то совместное мероприятие там. А с Гинозой собрались на какой-то дурацкий концерт какой-то дурацкой готичной рок-группы. А с Томой — разговорились, обнаружили кучу каких-то общих знакомых на биофаке, и в итоге Чхве-сан пообещал ему выбить ставку преподавателя биологии в одной частной школе. А с Кагари у них оказалось множество общих любимых гастропабов (понятия не имею, что это и чем отличается от просто паба, но, кажется, там должна быть какая-то сложная еда), и они собирались отправиться исследовать недавно открывшиеся ультрамодные заведения где-то на Гинзе и в районе Юракучо. А с Караномори-сенсей и Кунизукой-сан они просто собирались пойти накатить чуть ли не на днях. Я всегда — и не без оснований — считал себя довольно общительным человеком, который легко сходится с людьми, но Чхве-сан все-таки всегда был для меня недостижимым идеалом в этом плане. Так что провожали мы его все вместе. Я ужасно завидовал своим соседям-психам, которые могли увидеть моего друга раньше меня, да еще и на свободе, но виду не подавал и обнял его примерно так же, как и они, без лишних сантиментов. Хорошо все-таки, что Когами не было — он-то точно бы что-нибудь заметил и потом бы изводил меня расспросами, а то и ехидными комментариями. Я сидел на своем любимом подоконнике за шкафом и смотрел в окно, как Чхве-сан бодрой походкой удаляется от больницы. В какой-то момент он обернулся и помахал мне рукой — очень определенно мне. Это было удивительно, ведь я так и не успел показать ему это окно, но я помахал в ответ и невольно улыбнулся. Телефон тут же запищал — я даже не сомневался, от кого пришло сообщение. «Ты там держись, не унывай, не выебывайся попусту и береги свою шкуру, а я что-нибудь придумаю. У меня, знаешь ли, мало людей, которых я люблю». Кажется, я улыбнулся еще шире, когда набирал в ответ трогательное «Как скажешь. Я тоже». Кто бы мог подумать, что на третьем десятке лет я стану таким сентиментальным? У меня никогда не было братьев или сестер, никаких, и мне казалось, что я скорее рад этому. Но тогда как же мне так повезло, что за последние десять лет жизни я все-таки обзавелся старшим братом, пусть и названым? Воистину, всякий человек полон сюрпризов. Даже для себя самого. ------------------------------------------- Fragile — название альбома группы Yes, выпущенного в 1971 году