Посвящается LunaRee
Декабрь
ST: The Weeknd – High For This Посмейся надо мной. Я почти что умер. Посмейся, тот, кто смотрит сверху. Или не смотрит. Я чуть не сорвался с моста в заледеневшую Темзу, а машины всё продолжали мчаться по трассам, люди болтали по телефонам, думали о том, как бы прогулять очередную пару, обмануть босса на работе, трахнуть красотку из закусочной. И никто из них ничего из этого не сделает. Потому что смелости не хватит. Мы только думаем. Мечтаем. А что-то осуществить – яиц не хватает. Потому что проще думать. Супергероев не бывает. Смейся, незримый глаз, я чуть не умер. Смейся так, словно бы для тебя это что-то значит. А я буду думать о том, что ты смеёшься, словно бы верю в тебя.***
- Мордред, на тебе лица нет! – Кара вскочила из-за парты, когда я вплыл – иного слова не подберёшь – в класс. Руки до сих пор подрагивали. Это невероятно – осознавать свою почти что смерть с такой остротой. Я думал, что у людей для этого есть какая-то психологическая защита. Но за десять минут такое не забыть. А когда думаешь о том, что надо бы и забыть – начинает выворачивать наизнанку. Меня последнее время всё выводит из себя. Я словно кручусь – меня тошнит не прекращая – поворачиваюсь, словно земля вокруг своей оси, – и не могу остановиться. Словно бы нет магнитных полюсов, мне не за что зацепиться, будто гравитации не существует. Я и я. Говорят, что переходный возраст заканчивается, и ты становишься уравновешенным взрослым. Нет, не становишься. Вопросов становится всё больше и больше, свободного времени меньше и меньше, и ты продолжаешь крутиться, пытаясь найти, за что зацепиться. И если не находишь – падаешь. Но даже если находишь – иногда и этого недостаточно. - Всё в порядке. Всё действительно в порядке. Когда ты привык к тому, что больше никогда не увидишь лиц родителей, когда само понятие семьи стёрто из твоей жизни – что может вывести из себя? Чувство одиночества? Но когда не с чем сравнивать – ты не одинок. - Я же вижу, что нет! – Кара хмурится. Я беспомощно улыбаюсь – мне хочется обнять её, девчонку, что стала мне старшей сестрой, стала тем человеком, которому я доверяю как самому себе – но звенит звонок, и миссис Тёрнер велит всем рассаживаться по местам. Я сижу рядом с тупым качком из школьного кружка по регби. Он ковыряется в носу, а я тупо пялюсь на обложку учебника по алгебре. В моих мыслях ещё морозный воздух. Парящие в воздухе снежинки. Лёд. Серое с налётом белого. Тёмная вода внизу, разбитая медленно тающими заснеженными островками. Я стою на мосту. Я – вне времени. Я – потерян. Я – без цели. Ради чего я должен жить? Ради… Я вздрогнул, когда в меня кинули бумажкой, и та отскочила на пол. Обернувшись и поймав взгляд Кары, я понял, что всё плохо. Всё отвратительно. Я ведь решил покончить с собой. Но в последний момент обосрался. К лучшему ли? К лучшему. Ведь она бы плакала. Из-за такого идиота, как я. Я не стою этого. К горлу подступили рыдания. Я поспешно встал из-за парты и вышел из класса, чувствуя на себе равнодушные взгляды одноклассников. Лицо раскраснелось. Контроль, контроль. Я глубоко вздохнул. Мне не стоило делать этого. Ничего из этого. Достал из кармана телефон и быстро написал Каре смс, чтобы та забрала потом мои вещи. Сейчас я хочу пойти туда, где никого не будет. Где я смогу хоть как-то прийти в себя.***
В студии всегда тихо. Особенно днём. Мне нравилось бывать там, потому что ты мог врубить везде свет, и в этом бункере мог представить, что на улице лето, а не пронизывающая холодом зима. Но без неба ты всё равно чувствовал себя в клетке. Но сейчас, когда снаружи была дождливая атмосфера Венеры, было плевать. Я настраивал гитару – неспешно, лениво подкручивая колки. В студии было чисто, но на полу валялись чья-то толстовка и раскрытая книга с пожелтевшими страницами. Наверное, Гавейна. Тот ещё великовозрастный раздолбай. Иногда на него находило – и он гонял меня по сольфеджио, но в основном я помогал на репетициях, тупо оттарабанивая басовый ритм. Сейчас я вытащил из кофра старенький Gibson нашего солиста и вслушивался в его звучание. Когда-то Гавейн пошутил, что когда я сочиню достойную песню, они возьмут меня в группу и вышвырнут того чувака с басом, но пока что я только и мог, что наигрывать каверы Korn и Deep Purple. Сочинить что-то самому? Нереально. Наверное, надо иметь что-то эдакое внутри, чтобы делать это. К тому же, что можно сочинить? По-любому это будет что-то вторичное. И отстойное. Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Но сознание всё равно соскальзывало с моста в тёмную воду, и я вздрагивал, начиная глубоко дышать, пытаясь успокоить эту накатывающую волнами панику. Всё хорошо. Я жив. Ничерта не хорошо. Я чуть, мать твою, не сдох. По своей же тупости. А почему бы мне и не сдохнуть? Я яростно затряс головой. Эти мысли. Вытряхнуть их. К чёрту их. Ненавижу. В замке заскрежетал ключ. Я замер. Этого не может быть. Утро среды. Все парни на работе. А… Дверь открылась. - Привет. - Привет, - мои губы беззвучно произнесли это слово. - Ты, наверное, Мордред? Я не шевелился, руки застыли на гитаре, пальцами левой я вцепился в струны. Сил я нашёл только чтобы кивнуть. - Я – Мерлин. У него были поражающие своей синевой глаза. - Занимаешься? – он закрыл за собой дверь, потянулся, как кот, и прошёл к синтезатору. - Угу. - Ты достаточно упорен. Прогуливаешь школу? Я сощурился. Не хватало мне ещё нравоучений от незнакомца. А тот хмыкнул, увидев мой раздражённый вид. Эта его ухмылка была настолько детской, что я абсолютно растерялся. - Ты… вообще кто? – выпалил я. - Друг Гавейна. Закадычный, - он подмигнул мне. – Ого, а как это работает? – он ткнул пальцев во «Включить» на синтезаторе, но тот проигнорировал его. - Сначала нужно вставить вилку в розетку, - резонно заметил я. - Слишком сложно. Кстати, я тут по делу. - Ко мне? Он наклонил голову набок, глядя на меня. - Можно и так сказать. Ты не видел здесь… а, я вижу её. Вот говнюк! Мерлин бросился к книге. - Я одолжил ему книгу, прошло уже полгода. Хорошо хоть он ею не подтёрся, ублюдок… У меня отвисла челюсть. Человек, не смущавшийся так поносить Гавейна… кто он вообще такой? Но у меня вышло только спросить: - Что за… книга? Гавейн вообще читать умеет? Я бы не сказал, что он высокий. Но он определённо обладает внешностью, которую, раз увидев, уже не забыть. И, самое главное, что… Он взглянул на меня. …эта его улыбка… - «Нейромант». Небось, и не слышал о таком? Я покачал головой. Мерлин посмотрел на меня, сощурившись. А потом открыл книгу и… начал читать.Январь
ST: Stereophonics – Superman Странно говорить об этом. Даже думать – странно. Но я ждал наших встреч с каким-то нетерпением. Мерлин был человеком перекати-поле. Он внезапно появлялся и так же внезапно исчезал. Когда я мог просиживать штаны, зачитывая до дыр очередную посоветанную им книгу, нетерпеливо поглядывая на дверь студии или на дверь бара, где обычно мы с группой Гавейна зависали – он не появлялся. Он появлялся только тогда, когда я его не ждал. Причём, когда я пытался не ждать – у меня не получалось. Я нервно грыз ногти, барабанил пальцами по столу, настукивал ногами рваный ритм – и нет. Синеглазое наваждение казалось мне именно что наваждением в такие моменты. Будто бы я придумал его, отчаявшись, оставшись в полном одиночестве, и так сильно нуждаясь в друге. Я злился на него, когда он не отвечал на мои сообщения на Facebook. Он прочитывал их, но, очевидно, забывал ответить. Да и зачем ему это? Зачем ему обозлённый на весь мир семнадцатилетний подросток? В такие моменты мне просто хотелось выдрать из души это чувство обиды, хотелось стереть свой возраст и родиться заново. Раньше. На шесть-семь лет. Или даже больше, чтобы утереть ему нос, чтобы рядом со мной он казался безответственным сосунком. Но все мои отрицательные эмоции исчезали, когда он был рядом со мной. Беззаботный, невероятно начитанный и постоянно сыпящий саркастичными замечаниями. Правда, меня, как британца, его истинно-ирландский юмор временами задевал, из-за чего я ввязывался в далеко не красноречивые споры. И он спорил со мной. На полном серьёзе. То, как он воспринимал меня – не как ребёнка, а как взрослого… мне безумно это нравилось. Я начинал думать, что я не ошибка. Что я тоже имею право на полную, яркую жизнь.Февраль
- Я бы сказал, что по очертаниям это напоминает скорее Гренландию, чем Британию. Персиваль, ты просто гений. Мерлин развалился в кресле и медленно, круговыми движениями, перекатывал мерло в бокале. Персиваль трудился над картой, он поспорил, что не совсем туп и сможет нарисовать её на память, а Элион и Гавейн наблюдали за этим, одновременно споря, какую кухню заказать – китайскую или итальянскую. Сегодня мы праздновали увольнение нашего басиста, который нажрался и начал приставать к Гвеневре, сестре Элиона. Это оказалось последней каплей, и тот вылетел из группы. - Ладно, думаю, мне стоит сказать тост, - наконец начал Гавейн. – За Мордреда! Я тупо уставился на него. - Теперь ты официально басист “The Knights”. Я продолжал пялиться. - И тебе придётся теперь сочинять песни. Я замотал головой. - Не бзди, я уже припахал нашего начитанного выпускника Оксфорда. Мерлин изобразил интеллектуальное лицо. - Что?.. - Он поможет тебе с текстами. Уже давно стоило это сделать, но как-то руки мои не дотягивались до его тощей задницы. Просто теперь я знаю, где надавить, чтобы он начал делать то, чего хочу я. Мерлин расхохотался. - Твои речи звучат весьма двусмысленно, друг мой. - Может, я и хочу, чтобы они так звучали? – Гавейн подмигнул Мерлину, а тот в ответ приподнял бокал. - Ты придурок, - заметил он, пригубив вино. – И вино – кислятина. - Ты просто не разбираешься. Сухое мерло, прекрасный год… какой-то. Я закусил губу. Гавейн и Мерлин постоянно перешучивались, но теперь… почему-то меня это задело. Безумно задела эта возможность – я представил – руки Гавейна на заднице Мерлина. Моего Мерлина. Эта мысль вызвала лёгкую тошноту. Почему у меня в принципе возникла такая мысль? Мы были просто друзьями. Я был кем-то вроде… его ученика. Слишком неопытный, чтобы стремиться стать равным. Слишком… восхищённый, чтобы стать другом. Потому что ты не можешь сделать этого, если для тебя он является кем-то вроде божества. Кем-то большим, чем чудаковатый незнакомец из репетиционной. Кем-то вроде… первой любви? Я сглотнул. Нет. Это странно. Это… неестественно. Я должен подавить эти мысли. Я должен выкорчевать их из своего сознания. Я должен… солгать. Да, солгать. Обмануть себя. Ведь это не может быть правдой? Я ведь не мог влюбиться в…Март
ST: Downstait – Invisible - Доброе утро. Я разлепил сонные веки и начал тереть лицо. Мерлин протягивал мне кружку с кофе, взгляд его был отстранённым. Под глазами залегли глубокие тени, будто бы он не спал долгое время. - Всё в порядке? – вяло поинтересовался я. Синие глаза вперились в мои, и почему-то я уловил что-то вроде брезгливости в их выражении. - Это я должен тебя спрашивать. Ты странно ведёшь себя в последнее время. Я. Странно. Себя. Веду. Да, в этом есть толика правды. Даже больше, чем толика. Меня лихорадило весь последний месяц. С одной стороны я страстно жаждал видеть его, постоянно, но… иногда я думал, что мне лучше не сталкиваться с ним. Никогда. А когда мы были вместе, то я всегда с дрожью ждал момента расставания. Ведь я не буду рядом с ним. Не знаю, чем он будет занят. Кем он будет занят. Не знаю, будет ли он хоть секунду думать обо мне. Хоть одну десятую секунду… если он обратит свои мысли ко мне – этого будет достаточно. Я буду чертовски… нет, я даже не знаю, что думать. Честно. Вот сейчас я смотрю в его глаза и думаю, видит ли он меня вообще. Что творится в его голове. Простые вопросы из вежливости? Ведь только слепой не заметит, что со мной что-то не так. Даже Кара, не славящаяся своей прозорливостью (хотя… то, что касалось меня, она обычно замечала) спросила меня, что за хрень со мной творится. Хрень. Действительно, хрень. Моя первая настоящая любовь оказалась полной хренью. Хернёй. Отвратом. Выворачивающим наружу мои внутренности, выжигающим мой разум, разрушающим мою и так искалеченную жизнь ко всем чертям. Иногда я просто захлопывал за собой дверь, заходя в свою комнату, и медленно сползал по двери спиной, будто в кино о подростковой депрессии. Раньше это казалось мне тупым театралом. Но сейчас я слишком остро реагировал на всё, что со мной происходило. Любое брошенное Мерлином слово превращалось в мощное заклинание, и ни одно из них не было направлено на то, чтобы обнадёжить меня. Ни одно из них не спасало меня из развёрстой бездны, в которой я тонул, то медленно, будто в вязкой тине, то быстро, будто захлёстнутый водоворотом. Я пытаюсь забыться. Постоянно. То в музыке, которая отказалась писаться, отказалась играться, то в книгах, которые отказались читаться. У меня всё валилось из рук, а мысли целыми днями вращались по кругу, словно белка в колесе. Мерлин, ещё Мерлин, снова Мерлин. Однажды я не выдержал и признался Каре. Она некоторое время молчала. Явно видела, что что-то не так, явно понимала, что причина должна быть веской. Но она не ожидала такого. Просто… я был не из тех, кто мог просто взять и влюбиться. Это было для меня чем-то «за гранью». Чем-то, за чем я никогда не гнался. А теперь, когда это оказалось настоящим проклятием, то… она просто попыталась поддержать меня. Это не то, о чём рассказывают все друзьям. Не то, чем стоит хвастаться, «я наконец-то влюбился!». Не то, чем хочется делиться. Не то, чем можно гордиться. Но держать всё внутри… я думал, что смогу, что я сильнее. Но когда в голове крутится только одно, и ты ни с кем не можешь этим поделиться, это пытка. Хуже, чем пытка. Иногда я просто сидел и смотрел на то, как дрожат мои пальцы. Моё тело перестало быть моим, перестало чувствовать так, как привычно мне, и я себя за это возненавидел. Я пытался ненавидеть Мерлина вместо себя, но у меня не получилось. Я пытался находить изъяны в его внешности, образе жизни, поведении, но первое мне казалось идеальным, на второе было плевать, а третье казалось мне дерзким и крутым. Это чувство… как колотьё в боку после долгого бега. Как заноза в заднице. Ты просыпаешься с этим. Ты с этим засыпаешь. И так по кругу. Иногда мне хотелось не проснуться. На краткие мгновения мелькала эта мысль, но я поражался той силе, которой наделило меня это чувство. Я хотел жить как никогда. Хотел бороться. Хотел наслаждаться горькой сладостью этого чувства. Хотел хоть немного… Немного уверенности в том, что не сорвусь и не выложу ему всё как на духу. Дрожащие руки – ничто. Озноб – ничто. Но попытка контролировать себя, каждая попытка, - это боль, это невыносимая клетка. Ты запечатываешь себя, свои эмоции, призываешь себя к полнейшему контролю. Когда-то я думал, что балансировать на канате, идя над пропастью, сложно. Теперь я столкнулся с чем-то схожим. Мы встречались с Мерлином несколько раз в неделю в репетиционной. Его задачей было развить во мне творческую жилку (это он сказал Гавейну, что она во мне есть), а моей задачей было ни словом ни духом не подать вида, что я… влюблён в него. Спустя некоторое время мне даже почти удавалось перестать делать мысленную паузу во всём, что касалось Мерлина – да, я признал свои чувства. Но оттого, что я их признал, мне стало только хуже. Мне стало невыносимо. Пока я продолжал юлить и обманывать себя – было легче. А теперь… теперь всё во мне говорило только об этом. Я сроднился с этим чувством – я ел с ним, я спал с ним, я читал книги, которые внезапно заговорили со мной совершенно на иных языках. Я вдруг осознал, что мир вокруг меня гораздо больше, чем я думал раньше. И то, что раньше я смеялся над счастливыми парочками – теперь я невыносимо завидовал им. И я понял, что признаю это. Я стал признавать себя таким, какой я есть. Ведь именно этого мне не хватало раньше. И именно это я выбрал темой для своей первой песни.Апрель
Мерлин не был лишён музыкальности. Он немного играл на пианино, так что работа над песней шла на полных парах. Вскоре к нам подключились и Гавейн с ребятами – последние штрихи и всё такое. Гавейн был чертовски мной доволен, но я практически не замечал его похвал, пытаясь временами поймать одобрительный взгляд Мерлина. А когда ловил – жалел об этом. В конце концов, мы условились на концерт четырнадцатого апреля. Презентация нового сингла (моего), и просто погонять меня на сцене.***
На сцене я оказался ужасен. Не то, чтобы я сильно лажал, отнюдь, просто я был настолько зажатым, что Гавейн через пару песен подошёл ко мне с кружкой пива. - Пей, - велел он, и мне не оставалось ничего, кроме как повиноваться. Я пил. Играл очередную песню. Потерял Мерлина в толпе. Мне не стоило высматривать его. Снова и снова. Не стоило думать о нём. Мешанина тел, прожекторов, диско-шаров, всё это дурным кошмаром маячило перед моими глазами. Алкоголь туманил разум, струны гитары будто стали вязкими, душащая жара в клубе – и пот повсюду, скользкие пальцы и солёные губы. Мысли превратились в угрей, вяло скользящих в мутной воде. Гавейн в какой-то момент заметил это моё состояние, и мы ушли на перерыв. Я стоял у стойки, тупо пялясь в деревянную столешницу, а запахи чьих-то одеколонов, алкоголя и сигаретного дыма заполнили голову. Спустя какое-то время бесцельного шатания в толпе, тщетного вглядывания в лица, я понял, что Мерлин ушёл. Не остался до конца концерта, чтобы хлопнуть меня по плечу. Чтобы сказать, что я отлично держался. Чтобы… «Ты лжёшь себе, ты лжёшь другим, Себе и остальным ты кажешься чужим, Ты тщетно хочешь стать своим, Но, как и был, останешься иным», - в голове крутились строчки песни. Тупо. Муторно. Меня замутило с новой силой. Только в туалете я понял, как же мне херово. Всё пиво, что я выпил, просилось наружу, но сунуть два пальца в рот я был не готов, а блевать мне не хотелось, хотя мутило просто чудовищно. Так что я просто плескал водой себе в лицо и держался за раковину руками, чтобы не упасть, потому что меня шатало и словно бы растаскивало в разные стороны. Алкоголь. Ненавижу. Кто-то вошёл в туалет, но я не обратил на это никакого внимания, засовывая голову под холодную воду. Когда я, наконец, проморгался и поднял голову, то увидел в зеркале отражение… да, Мерлина. Мерлина, который сосался с каким-то блондином. Сначала мне показалось, что я сплю. Да, это всё объясняет. Я вырубился в туалете, и скоро Гавейн или какой-нибудь работник клуба будет бить меня по щекам и кричать, чтобы я пришёл в себя и свалил к чьей-нибудь матери. Но проблема была в том, что эта иллюзия… этот сон… не развеивался. Я прекрасно видел то, как рука блондина скользнула по груди и животу Мерлина к паху и сжала там. Они вроде как меня не замечали, а просто странным четырёхногим созданием прошествовали (далеко не грациозно) в одну из кабинок. А я остался. С мокрой головой. Полностью раздавленный. Наверное, именно тогда она началась. Моя ненависть к Мерлину.Май
Я познакомился с Фрейей. Знаете это чувство? Когда вы знаете, что ваш друг или знакомый обманывает хорошего человека? Если не знаете, то дай бог, чтобы никогда и не узнали. Просто оно сильно двойственное. Вроде бы он и ваш друг, поэтому вы не можете его сдать, а с другой стороны – какого чёрта вы должны терпеть это? Ведь это он ведёт себя как мудак. И правильного ответа тут нет. Должен ли я был сказать Фрейе, что Мерлин – гей? Знаете, ведь всё это… отвратительно. Сколько он должен был с ней встречаться, сколько она должна была протерпеть, чтобы узнать правду? Или же она знала и мирилась, потому что любит его? Но я ведь не мог знать наверняка. После того случая в клубе Мерлин не подавал виду, что заметил меня тогда в туалете. Впрочем, я тоже, но это было… такое. Мы оба знали это, и оба молчали. Я ненавижу это. Глупые игры взрослых – словно бы я стал свидетелем чьей-то измены. Хотя, я ведь знаю Фрейю, знаю, что они живут вместе… действительно ли это было изменой? И плюс я. Я не хочу быть в этом уравнении. Я стал презирать Мерлина за это. Мне нестерпимо хотелось осудить его. Ударить. Накричать. Но, чёрт побери, как я могу? Ведь я не знаю всей истории. Я не могу судить. Или могу? Ведь я тоже причастен. Мои чувства дают мне этот козырь. Я люблю его. Я люблю этого ублюдка. И ничего, абсолютно ничего не могу с этим поделать. Каждый день я словно узнаю новую ноту из его песни, и каждая из них кажется странной и неожиданной. Мне интересно, как он живёт. Чем живёт, что творится в его голове. Почему он поступает именно так, как поступает. Зачем. Я днями напролёт ненавижу его. Я обожаю его ночами напролёт. Со стыдом вспоминаю ту ночь в клубе. Его губы, его руки – не со мной, но моему стояку было плевать. Я фантазирую о нём. И понимаю, что пока не прикоснусь к нему, то не смогу забыть. Я хочу его. Тщетно. Глупо. Хочу его губы на моём члене. Хочу, чтобы он взял меня. Резко. Глубоко. Грубо.***
Мы не созваниваемся. Я знаю, что после того провального концерта Гавейн ищет нового бас-гитариста, но мне плевать. Кара нашла себе парня. Просто потому что он проявил интерес. Какой-то. А ей было одиноко. Как я это презираю.***
ST: Three Days Grace – The Real You Встретил Мерлина в клубе. Сидел за стойкой и болтал с Персивалем, когда тот подошёл. Я был уже немного пьян – кажется, я начинаю привыкать к алкоголю. Иногда я думаю о том, что мне семнадцать, а я… уже угробил себя. На этот раз, когда я увидел его, я больше уже не смог себя сдерживать. - Можно с тобой поговорить? – спросил я. Мерлин кивнул, немного изумлённо. Я отвёл его в тот самый туалет. - Я люблю тебя, - я решил не тянуть. Незачем. Глаза Мерлина расширились. Он совершенно не ожидал этого. - О чём ты… - начал было он, но осекся. Пауза. - Мордред, это невозможно, - сказал он, после промедления. - Я знаю. Я просто хотел, чтобы ты знал, - сказал я. – И я не хочу ничего такого. Я просто хочу переспать с тобой. Мерлин закусил губу. Я внезапно почувствовал, что его взгляд из обычного превратился в… оценивающий. - Ты мне слишком дорог, Мордред, - выдохнул он. – У меня есть правило – не больше одного раза. А ты… понимаешь, я не хочу лишиться тебя. Твоей дружбы. Я пожал плечами. - Я всё равно буду рядом. Но… Он покачал головой. - Нет. Прости, Мордред. Я не могу встречаться с тобой – я не верю в отношения. Не верю в любовь. Не верю, что где-то существует твоя вторая половинка – и ты, якобы, просто ещё не нашёл её. Мне хотелось выпалить, что он чертовски ошибается. Я ведь чувствую это. Если бы он хоть на долю секунды смог почувствовать то, что ощущаю я… он бы никогда в жизни не смог бы и мысли допустить, что любви не существует. Потому что она есть. Она пульсирует во мне с каждым притоком крови. Как и ненависть. Как же я хочу сделать тебе больно. Если бы ты только знал. Если бы ты только знал, что мою любовь из алой и лёгкой ты сделал чёрной и похожей на водоворот. - Моей заслуги в том, что я многим нравлюсь, нет. Это странное очарование… Мордред, поверь, это не любовь. Мне лучше знать. - Когда-нибудь ты поймёшь, - я слабо улыбнулся. – Я буду рядом. Буду рядом, чтобы уничтожить тебя.***
Спустя какое-то время Гавейн сделал меня бэк-вокалистом. Я пел свои же песни на подпевке. Меня, в принципе, это устраивало, потому что деньги мне были нужны. Мои приёмные родители больше были озабочены будущим Кары, чем моим. Но я не был на них за это в обиде. Я стал напиваться. Мне так было легче. Мне в принципе стало легче после того, как я признался. Мерлин всё так же не отвечал на мои звонки, но зато… зато я чувствовал какое-то мстительное удовлетворение от того, что причиняю ему неудобства. От того, что он думает обо мне. Я всё так же хотел Мерлина. Я много говорил об этом с Карой, и она в какой-то момент просто предложила мне поэкспериментировать - может, с каким-нибудь другим парнем, вдруг это какое-то высшее восхищение Мерлином, а не любовь. Почему сейчас люди так не склонны верить в любовь? Я, в принципе, знал, почему. Потому что эти идиоты никогда не встречали её. Её невозможно признать, если она не твоя. Но свою… ты признаешь её в лицо. Кара подарила мне фаллоимитатор. Некоторое время (неделю) я гипнотизировал коробку. В конце концов, я всё-таки парень, и мой попец – это из разряда священного. Впрочем, в очередной раз напившись, я попытался запихнуть его в себя. Ничего удивительного, что у меня ничерта не получилось. В следующий раз я подошёл к делу более ответственно – стащил из ванной какой-то там крем для рук. Дело пошло веселей. Не сказать, что фаллоимитатор был каким-то супер большим, но входил он с натяжкой – в прямом и переносном смысле. И одно для себя я выяснил – мне было приятно. Мне, чёрт побери, было приятно чувствовать в своей заднице член.***
Я напивался систематически. Это превратилось в привычку – быть под мухой. Я же превратился в жалкое подобие себя. Как никогда живое, но всё же невыносимо жалкое. Что со мной не так? Почему я вынужден влачить существование столь вызывающее отвращение, словно я не достоин называться человеком? Я смотрел сводки новостей и всякий раз, натыкаясь на что-то, связанное с притеснением геев, чувствовал себя... отвратительно. С одной стороны - донельзя причастным, а с другой... Будто мне и плевать. Будто бы я не один из них. Будто бы мне хочется... Спрятаться. Всякий раз, смотря на Утера Пендрагона, читая на Facebook посты его последователей - "Искоренить гниль!", я не чувствовал, что что-то смогу сделать. И бессилие грызло меня. Настолько сильно переменила меня моя любовь. Я и раньше ощущал его, своё бессилие, но оно было ненаправленным, скорее было самоедством. А теперь я почему-то возомнил, что если реально, действительно что-то захочу изменить - это в моих силах. Только вот что? Я не оратор. Я не смогу организовать людей, не смогу придумать какие-нибудь темы для митингов. Слишком молод, чтобы меня восприняли всерьёз. Слишком глуп, чтобы как-то компенсировать это. Бывали дни, когда я просто в некотором смятении листал ленту Facebook'a и думал. Натыкался на сообщения о том, что где-то снова группа подростков-нацистов избили гея. Мечтал о том, чтобы свалить куда-то, в другую страну, в грёбаную Нарнию, хоть куда-то... где я мог бы не бояться. Не то, чтобы я стыдился - теперь я знал, кто я, но мне не хотелось, чтобы другие осуждали меня. Даже те, кто более-менее близок мне. Это будет моей тайной. Спустя какое-то время я наткнулся на пост о том, что шестнадцатилетний мальчик-гей был изнасилован, нашли его израненного и покрытого надписями непристойного содержания. Каждый сантиметр его кожи был изрисован несмываемым маркером. Я тупо пялился на фото Утера Пендрагона. Стабильность. Процветание. Травля. И почему такие уроды вроде него пробиваются в правительство? Где те нормальные люди, которым будет не всё равно, что ваши дети подвергаются влиянию моральных уродов, где на каждой стене города нарисовано по свастике, и что нормальный человек, никогда никого и пальцем не тронувший, объявляется больным? Болен он, а не те ублюдки, что подожгли очередную школу? Болен он, а не пьянчуги, тушащие сигареты о колени ни в чём не повинной девушки? Больно общество, которому больше нравятся они, а не те, которые открыто признали свою инакость. После той, последней новости о мальчике (да, и ведь это могло случиться со мной), я понял, что больше не могу стоять на месте. И в тот момент у меня зародилась идея. Она появилась, будто тусклый призрак. Она возникла, когда я увидел фото Артура Пендрагона.***
- Привет, Мордред! Кругом танцующие. Дым заволакивает помещение, его клубы причудливо окрашиваются разноцветными прожекторами. - Гавейн тебя притащил? – спросил я. Мерлин кивнул мне в ответ. - Почему не на сцене? – прокричал он. - Я пьян, как лодочник, - я обнял его и почувствовал, как от его близости обмякает моё тело. Я хотел его. Безумно. - Мерлин, - я провёл языком по его шее и почувствовал, впервые в жизни, какой же он на вкус. - Мордред, мы же уже говорили на эту тему! – он оттолкнул меня. Грубо. - У меня только один раз. Так отдай его мне! – прорычал я. И увидел в его глазах согласие.***
ST: Hozier – Sedated Знал ли я о Уилле? Первой (и последней?) истинной (?) влюблённости Мерлина? Да. Стоило ли мне об этом знать? Разумеется, нет. Вот, в чём вся фишка. Есть вещи, которые вам хочется знать. Безумно, до боли, любопытство терзает вас своими ядовитыми когтями, буквально истязая вашу душу. Но правильный ответ – нет. Вы не хотите знать. Вам будет больно. Невыносимо.***
Артур Пендрагон. Сын Утера Пендрагона, почти что премьер-министра, филантропа, блюстителя традиций и убеждённого монархиста. Что я знал об Артуре? Да, по сути, ничего. Только какая-то информация из сети, фотографии, страничка на Facebook. Что я знаю сейчас? Что он – отличный парень. Совсем не такой, каким его представляет пресса, даже совсем не такой, каким его представляет Мерлин. Что он нормально относится к геям. Вот, если бы он баллотировался, а не его двинутый папаша… иногда мне хотелось спросить Артура, почему не он. Но что-то сдерживало меня. Ведь если я начну интересоваться политикой в его присутствии, он может насторожиться. Ведь всё-таки он сын политика. А их детей обычно учат опасаться скомпрометирования и шантажа. Ну, и того, что кто-то просто может пырнуть ножом в подворотне. Артур, на мой взгляд, был великолепно подготовлен, и физически и морально – он далеко не тупица, плюс его тело… он действительно великолепен. Наверное, во мне говорят мои семнадцать лет и моя постоянная неудовлетворённость, но я уверен, что при близком с ним контакте у меня точно бы встал. Когда я узнал, что мать Мерлина, Хунис, скоро выходит замуж за Утера, я напрягся. Совпадение? Я влюбился в того, кто скоро породнится с Пендрагонами? Наша жизнь – цепочка совпадений. Какие-то из них вероятны, какие-то нет. А иногда, как в моём случае, эти совпадения настолько нелепы, что хочется выкрикнуть в лицо Богу: «Хватит. Хватит твоих очередных тупых шуток. Хватит давать мне ключи и смотреть, как я теряю их, один за другим». Мне дана была возможность. И не воспользоваться ею, пусть даже для такой цели, которая может кому-то показаться не стоящей этого, я не мог. Хунит… как тебе удалось захомутать такого «видного» жениха? Никак не могу взять в ум. Относительно недавно я познакомился с ней на одном ужине дома у Мерлина, когда тот пригласил своих друзей, в том числе и меня. До сих пор помню их изумлённые лица, когда во всеуслышание заявил, что я гей. Мне нравилось, что я мог доставить Мерлину хоть какие-то неприятности. Ещё на том ужине я познакомился с Уиллом. Тот тогда отреагировал не так, как остальные – после ужина он подошёл ко мне и дал свой телефон, сказав, чтобы я звонил, если будут проблемы. Что он вроде как всеми руками за ЛГБТ сообщество. Узнать о том, что (боже, как это очевидно!) у Мерлина есть безответная любовь, с годами впитавшаяся в кровь, настолько засевшая в его голове, что он более не верит ни во что, не хочет верить, презирает… это разбило меня. Но осознавать то, что им никогда не быть вместе, что Мерлин уже страдает так, насколько может страдать, и весь его напускной нигилизм – только из-за разбитого. Всю жизнь. Сердца. Это успокаивало меня. Это служило мне ниточкой, связывающей меня с ним. Это было моей надеждой.Сейчас
- А где Мерлин? – я сидел в кабинете Артура. Как и за пару недель до этого, я сидел и листал подшивки журналов. Артур с пониманием отнёсся к моему огромному желанию начать журналистскую практику ещё в школе. И любезно предложил мне заходить к нему в любое время. Сегодня Артур был необычно бледен. Когда я произнёс имя Мерлина, он вздрогнул и посмотрел на меня невидящим взглядом. - Мерлин тут больше не работает. Я приподнял брови: - Что? Его же мама сюда пропихнула? Артур дёргано пожал плечами. Сейчас он показался мне невероятно уязвимым – не львом, каким мне всегда виделся. - Он свалил с Уиллом. Медовый месяц, все дела. Мои глаза расширились. - Что?.. - Он же педик. Вот теперь трахается весело со своим дружком. Я замер. Нет. Не может быть. Мерлин и Уилл? То, о чём он всегда мечтал? То, что, как я думал, никогда не случится? Потому что Мерлин страдал – страдает – должен страдать так же, как и я? Чтобы он просыпался и засыпал в этой агонии? И что теперь? Теперь он что, счастлив? Радостно сосёт член? - Мне… мне нужно бежать, - я был, словно во сне. Мне не хотелось спросить что-то ещё. Мне не хотелось слышать более ни единого слова. - Мордред? Ты куда? Что случилось?.. Но я уже захлопнул дверь. Меня трясло. Я чуть не попал под автобус. Когда я, наконец, перестал бежать и привалился спиной к какому-то зданию, а злые слёзы текли по моим щекам, я нащупал в сумке телефон и, смаргивая влагу с ресниц, пролистал список контактов до Уилла. Словно во сне я нажал «позвонить». Я молился, чтобы Артур соврал мне. Чтобы всё это оказалось неправдой. - Алло? – сонный голос. - Мерлин с тобой? – я едва не сорвался на хрипоту. - Да. Это?.. - Где вы? - Кто это? - Это Мордред. Мы познакомились на ужине у Мерлина. - А, ты же басист The Knights! Как ты? - Где вы? – повторил я. Уилл рассмеялся и назвал адрес. Я бросил трубку и некоторое время смотрел на светящийся экран телефона. Действительно? После того, как мы заключили пари? После того, как… Он может позволить себе быть счастливым? Просто наплевав на меня? Просто потоптавшись по мне? Я забил адрес в программку-навигатор и сел на первый же автобус до пригорода. Всю дорогу я прижимался лбом к стеклу и сглатывал слёзы, которые не желали уходить. Я пытался бороться со своим отчаянием. Со своей ненавистью. Со всем этим. И не мог. Срывался в молчаливую истерику. Срывался в какую-то пропасть. Через час я оказался перед их номером. Уже спокойный. Холодный. Мёртвый. Я был абсолютно безразличен. Если ты решил вытереть об меня ноги, то я не останусь в долгу, Мерлин. Забудь о том, что ты решил быть счастлив. Просто забудь. Я раздавлю тебя. Уже вечер. В коридоре темно, я звоню в дверь, через минуту та открывается, и я вижу подсвеченный электрическим светом силуэт Мерлина. Его наготу прикрывает только наскоро повязанное на бёдра полотенце. Мой голос ровен как никогда. - Надо поговорить, - выплёвываю я.