***
"…Клятва станет вести их — и предавать, и извратит самое сокровище, добыть которое они поклялись. Все начатое ими во имя добра завершится лихом… За кровь вы заплатите кровью…" Пророчество Мандоса
***
8 год Первой Эпохи Химлад
Нестерпимая, пронзительная боль овладевает поверженной плотью Тьельперинкваро, лежащего в багряной луже растекшейся крови. В оглушающей звенящей тишине нолдо слышит слабые отзвуки неясного Зова, манящего его за пределы мира. Угасающим взглядом Темное Пламя смотрит на остолбеневшего Куруфинвэ, чьи пронзительные глаза тут же покрываются пеленой отчаяния. — Отец… Побледневший Руссандол с отчаянной надеждой смотрит на Макалаурэ, который славится также как прекрасный целитель. Златокователь с трудом сглотнув застрявший в горле комок, качает головой. — Эру… — выдыхает осипшим голосом Майтимо, и немыслимое отчаяние теперь виднеется во взгляде помрачневшего Лорда Химринга. Не такой чудовищной развязки он ожидал. — Отец… Карнистиро, стоявший рядом со сладкозвучном менестрелем, зло усмехается. Ему доставляет наслаждение наблюдать за страданиями того, кто осмелился явиться к Феанариони в образе сгинувшего Куруфинвэ Тьельперинкваро… — Не добивай его! — говорит Темный любимцу Оромэ, который, выхватив кинжал, готов кинуться к бьющемуся в конвульсиях пленнику. — Пусть помучается подольше! Тьелькормо, резко остановившись, возвращает кинжал в ножны. От сострадания и желания облегчить предсмертные муки не осталось и следа. — Турко, Морьо, как вы можете быть такими жестокими?!.. — дрогнувшим голосом корит братьев Макалаурэ, чье сердце обливается кровью. — Разве этому вас учила матушка? — Мерзкий пес Моринготто умирает в муках, а мне печалиться? — пожимает плечами раскрасневшейся от поднимающегося гнева Карнистиро. — Идем, Турко! Отведаем вина, пока наш милосердный менестрель будет оплакивать пособника Черного Врага! С этими словами Темный круто разворачивается и ступает прочь. За ним следует Тьелькормо, который, прежде чем уйти, кратко кланяется застывшему Лорду Химринга. Тяжелым взглядом Майтимо провожает тех, кто решил разделить пьянящее вино с самыми жестокими из Феанариони. — Тьельперинкваро… — тихо произносит подавленный Макалаурэ, и, не в силах более выносить его страданий, начинает призывать Чары Сна, дабы облегчить последние минуты несчастного нолдо, чья жизнь должна вот-вот столь печально завершиться. Зов заглушает все и лишает воли. И Куруфинвион, собрав последние силы, тянет окровавленную руку к тому, кого продолжает любить всем своим сердцем. Но тот остается стоять безучастной статуей, чей взгляд холодней льдов Хелькараксэ. — Ат-то… — одними губами шепчет Тьельперинкваро, прежде чем, наконец, сдаться и ответить на Зов… Сдавленный хрип и резкий выдох. Упавшая рука лежит в луже еще теплой крови, что растеклась по каменной плитке. Стремительно заострившиеся черты белоснежного лика и остекленевшие глаза, пугающие своей пустотой. — Макалаурэ… Все кончено. Менестрель прекращает петь, и, бросив прощальный взгляд на бездыханное тело, произносит: — Спи спокойно, Тьельперинкваро. — Оставьте нас! Безмолвные и опустошенные, нолдор тотчас покидают братьев и бездыханное тело того, кто так сильно схож ликом с великим Феанаро. — Курво, что ты наделал?! — севшим голосом произносит Майтимо, глядя на брата мрачным, грозовым взглядом. Сейчас Руссандол как никогда раньше нуждается в материнской поддержке и добром совете мудрого дедушки, у которого всегда был готов ответ на любой, даже самый сложный вопрос. — О, Куруфинвэ… — вторит брату Макалаурэ, для которого страшная развязка становится еще большим ударом, чем Резня. В белокаменном граде Ольвэ он не убивал, а лишь нес кроваво-черный стяг, а тут… Услышав свое имя, Искусник вдруг вздрагивает и сбрасывает с себя оцепенение. Поднеся к лицу сжатую руку, он ее разжимает, и его взору предстает багряная звезда. Вихрь воспоминаний проносится перед ним… Наклонившись над резной колыбелькой, которую преподнес в дар кузен супруги, Атаринкэ впервые смотрит на новорожденного малютку. Чувство ликования и безграничной радости охватывает его, когда крохотный рот грезившего малыша расплывается в улыбке. Финвэ замолкает на полуслове, Атаринкэ же, услышав звонкий оклик супруги, резко оборачивается. Перемазанный вишневым вареньем мальчуган, заметив отца и дальнего родича, вдруг отпускает подол материнского платья и делает свои первые самостоятельные шаги. Искусник кидается навстречу сыну, радостно смеясь, охваченный чувством необычайной гордости. Разлитая краска на каменной плитке, и маленькие следы, ведущие на нижние этажи башни Искусника. У Феанариона сердце сжимается при виде приоткрытой двери в мастерскую. Неистовым вихрем он влетает туда, чтобы тут же замереть от удивления и чувства удовлетворения. Тьельпэ расположившийся на низком табурете, что-то мастерит и так увлечен, что не замечает вошедшего отца. Белое лицо, навсегда застывшее каменной маской. Глубоко запавшие глаза, взгляд которых уже тронула характерная дымка. Протянутая рука, омываемая вязкой лужей крови… — Куруфинвэ… Тьельперинкваро… — вновь повесив цепочку с багряной звездой на запястье, не своим голосом произносит Искусник, наконец, осознав весь ужас содеянного им. — Тьельпэ… Неожиданно для оцепеневших братьев Атаринкэ вдруг стремительной молнией срывается с места и бросается на колени рядом с бездыханным телом вновь обретенного сына. — Тьельпэ! — срывается на крик Искусник, перевернув Куруфинвиона на спину. — Сыночек! Сжав дрожащими руками широкие плечи почившего нолдо, Феанарион принимается со звериным остервенением их трясти. — Тьельпэ!!! — с непередаваемым отчаянием вопит обезумевший Атаринкэ, не желая верить, что он вновь теряет сына, и на этот раз — навсегда. — Кано, сделай что-нибудь! — потеряв самообладание, кричит Майтимо, стараясь унять охватившую его дрожь. — Кано! На высоком челе сурового Лорда Химринга выступает холодной пот. Он уже видел это. Кто мог знать, что все повторится?.. Когда остальные Феанариони, оставив окоченевшее тело почившего Финвэ в уцелевших покоях, собрались во дворе на Совет, Атаринкэ истошно вопя, тщетно разбирал завалы. Не чувствуя по ментальной связи сына, Искусник все равно питал робкую надежду на то, что… Подошедший к Искуснику, продолжавшему с неистовым остервенением теребить бездыханное тело, Макалаурэ прикасается к нему, пытаясь успокоить. — Оставьте нас в покое! — обернувшись и с ненавистью посмотрев на брата, вопит Куруфинвэ. Макалаурэ в страхе отдергивает руку. — Курво… — Прочь! — перебивает Златокователя обезумевший отец, что все же пережил единственное дитя. — О, Курво… — Убирайтесь! — истошно кричит Атаринкэ, обведя оцепеневших братьев пронзающим насквозь пламенным взором. — Живо! Если бы взглядом можно было убить, то оба — Майтимо и Макалаурэ, сей же час предстали бы пред беспристрастным Намо. Но не таков Нельяфинвэ, чтобы заживо сгорать во всепожирающем пламени брата, ведь и он сын Духа Огня. — Крепись, Искусник! Черный Враг вновь нанес свой коварный удар! — выступив вперед, как можно тверже говорит суровый Лорд Химринга, и в глазах его тотчас поднимается белоснежное пламя праведного гнева. — Что твоему сыну слезы? Оставь скорбь для нежных дев и милосердных матерей! — Дерзай, Атаринкэ! Пролитая кровь Тьельперинкваро вопит о мести! — расправив широкие плечи и гордо вскинув голову, поддерживает настрой Златокователь. — Твоему сыну уже не помочь! Лучше направь свой огненный пыл на убийцу мудрого Финвэ! В одно мгновенье успокоившийся Куруфинвэ закрывает остекленевшие глаза сына и, порывисто наклонившись, целует его в мраморное чело. После этого, стремительно поднявшись на ноги, поднимает клинок, что испил крови собственного создателя. — «Темным Пламенем» я нареку этот черный клинок, лишивший меня сына, что был подобен четвертому Сильмариллу! — Сильмариллу, — вторит брату Майтимо, встав плечом к плечу с ним. — И бесчисленные слезы прольют теперь те, кто осмелиться встать между мной и благословенным наследием нашего великого отца! — Отца… — с печалью в голосе обреченно произносит Макалаурэ, встав между братьями. На несколько томительных мгновений наступает почти осязаемая тишина. Только через открытое окно доносится снизу задорное пение захмелевших воинов, что расположились на площади рядом с входом в одну из башен оплота Феанарионов. — Мой мальчик!.. — О, Курво… — выдыхает Лорд Химринга. — Мой сыночек!.. — О, Курво… — вторит Златокователь. — Мой сын!.. Да, замолчите же, дайте договорить!.. Мой несчастный Тьельперинкваро оказал Нолдор куда большую услугу, чем этот самовлюбленный Аракано со своим великим воинством! О, презренные Валар! — с диким необузданном смехом восклицает Куруфинвэ, держа перед собой окровавленный клинок. — Глупец Намо, наверное, сейчас рвет на себе волосы! Встревоженные словами брата, Майтимо и Макалаурэ, переглянувшись, вдруг понимают, что… — Бейте в набат! Пусть ныне рекой льется багряное вино и хмельной эль! Ведь Нолдор до конца эпохи так ослабят Моринготто, что даже эти блаженные Ваньяр смогут его низвергнуть! * — Если это так… — Я напишу Нолдорану, — перебивает сладкозвучного брата, посветлевший Лорд Химринга. — Он должен знать, что Рок распространяется и на Моринготто! — Властолюбивый Аракано может еще подождать, а обычай — нет, — подолом плаща стирая с клинка кровь, произносит Куруфинвэ, и голос его тверже кремня. — Руссандол, прикажи тотчас сложить погребальный костер. Окажи же честь несчастному Тьельперинкваро, единственному из Дома Феанаро, кто смог узреть благословенные Сильмариллы после их коварного похищения из оскверненного Форменоссэ! — Тлен к тлену, пламя к пламени… Да будет так! — провозглашает Майтимо, прежде чем проследовать к распахнутым настежь дверям. — И еще… Майтимо резко останавливается, а Макалаурэ, почувствовав внезапный жар исходящий от Куруфинвэ, вздрагивает. — Клянусь светлой памятью отца, что Черный Враг падет от «Темного Пламени»! — взметя над собой клинок сына, дает зарок Атаринкэ, в чьих глазах ослепительно сверкают огоньки безумия. — Теперь не будет мне ни покоя, ни мира до тех самых пор, пока я не свершу свою праведную месть и не спрошу с трижды проклятого Моринготто виру за искалеченную жизнь Тьельперинкваро, не даром нареченного Моринаро! Ничего не ответив, Майтимо стремительным вихрем покидает покои. За ним следует и встревоженный Макалаурэ, чьи глаза блестят от проступивших слез по племяннику, которого он некогда так любил. Куруфинвэ же остается наедине с вновь обретенным сыном. Но если он желал этого прежде, то сейчас страшится. Он чувствует немой, но от этого не менее справедливый укор почившего сына, что теперь, наверное, обрел долгожданный покой. Его душу трогает раскаяние и сожаление. — Не смей на меня так смотреть! — взрывается Атаринкэ, с поспешностью пряча клинок в ножны. — Я не ведал, что творил… В ответ лишь красноречивое молчание, которое подобно соли на кровоточайшей ране. — Понимаешь, Тьельперинкваро, тогда в Гаванях лишать жизни было так легко, ведь мы убивали тех, кто дерзнул встать между нами и Сильмариллами!.. — говорит Атаринкэ, расстегивая фибулу, которую целую вечность назад преподнес в свадебный дар мудрый Финвэ. — Клятва, которую мы призвали в Тирионе, овладела нами, сынок, и мы упивались в битве, едва различая где враг, а где… Каменное лицо, будто выточенное из мрамора. — Сейчас же… — с горечью произносит удрученный Атаринкэ, чувствуя, как нестерпимая боль и всепоглощающий гнев разрывают его израненное сердце. Кроваво-черное полотно плаща закрывает Моринаро, и от этого Искуснику становиться немного легче. — Последнее, что я помню, Тьельпэ, это как Макалаурэ протянул мне твою цепочку с… Осекшись, Куруфинвэ зажмуривается и с остервенелым задором продолжает: — Ни закон, ни любовь, ни союз мечей, Ни страх, ни опасность, ни Судьбы веленье…* Натянутый, как тетива лука, голос срывается и Феанарион, пошатнувшись, хватается за голову. — Судьбы веленье… О, отец! О, великий Феанаро, на что ты обрек своих детей?!.. О, бедный мой Тьельпэ, узревший себе на погибель благословенные Сильмариллы!.. Из открытого окна снизу, с площади доносится могучий голос Кано, приказывавшего сложить погребальный костер. Тут же следуют язвительные замечания Морьо. Турко было поддерживает гневливого брата, но начавшийся спор останавливает внезапно появившийся Лорд Химринга. Шум сменяется тишиной. И эта тишина действует на Куруфинвэ опустощающе. — Прощай, сыночек! И, если сможешь, прости меня… Будь же уверен, мой Тьельпэ, я заплачу своей кровью за твою кровь, и вскоре предстану пред тобой, — с остервенением и бессмысленной жестокостью бросает Искусник, прежде чем с быстротой молнии покинуть ставшие ему ненавистными покои. Лучина догорает и дымит. Ветер подхватывает белесый дымок и уносит его прочь из каменных стен. Сумрак саваном покрывает бездыханное тело Моринаро, по впалым щекам которого струятся блестящие струйки.***