Чёрно-белые строки

      Этот мир был отдан, брошен, продан, проигран. Как угодно. В оставшихся руинах Мысли и Созидания, где люди оказались предоставлены сами себе, мой чёрт ногу сломит. Отбросив понимание собственной ненужности, они создали Веру и решили, что спасены.       Октябрь пахнет пирогами — только-только испечёнными, ещё хранящими душистый жар в пружинистых боках. Я сидел в тонкой кофте на лавочке — чёрт сказал мне, что их здесь много и все они расставлены криво — и слушал эмоциональный, но мягкий голос человека. Его тембр напоминал мне кофе — терпкий, обволакивающий, надолго оставляющий свой тёплый вкус. Мужчина говорил о возвышенном, эфемерном, всесильном; стайка людей покорно внимала, а я думал о пирогах и кофе. Наверное, я просто хотел есть.       Колючий ветер как бы невзначай пощипывал за щёки, но не меня, нет. Мне-то что? Он кусал людей тысячами иголочек и со свистом стали растворялся.       — А вас что привело сюда, сестра? — спросил мужичок у сидящей рядом со мной дамы, когда человек за стойкой объявил перерыв.       Я вспоминал, чем пахнут души. Орехами — печальными и прохладными, год или два запертыми в банке. Немного приправленными запахом старых книг и зазеркальной пыли. Души пахнут мёртвой лёгкостью. Я вёл их за руки — они едва ли что-то весят.       — Не слышит меня Всевышний, а только Он и может сейчас помочь, — погрустнела женщина, случайно уронив мне на колени шерстяной берет. — Мой муж тяжело болен, но не верует, не хочет быть спасённым.       — А врачи что? — участливо поинтересовался мужичок.       — Что они вообще могут, эти врачи? Сказали: безнадёжно.       Я знал, что она обращалась в сомнительного качества контору, знал, что где-то на подсознательном уровне ей и не хотелось искать других выходов. Чёрт с озорством дул в угрюмые лица, швырялся ветром и заливисто хохотал. Веселился. Все эти люди считали себя заблудшими. Слабые, безвольные люди. Проще положиться на кого-то и Верить, чем сцепить зубы и Делать.       Слабые пахнут водой. Безвкусной, бесцветной, непахнущей, но податливой и звенящей при каждом касании к ней. Слабые пахнут ничем.       Я взял свою трость, поднимаясь на ноги — надоело сидеть.       — Сколько молитв я обратила к Нему, но Он не помогает. — А я помнил, как Он посылал ей работу, как мельтешил объявлениями о высококвалифицированных специалистах и бесплатных операциях в честь открытия филиала за границей. Ещё вчера Он делал всё. — Я подумала, может, здесь мне помогут правильно к Нему обратиться. Может, Бог всё-таки услышит меня.       — Бог устал вас любить, — сказал я.       Я не видел, но я знал, как поразительно быстро менялись выражения лиц мужичка и дамы. Наверное, их напугала хищная тень крыльев — чёрных, лоснящихся, бесподобных. Кожистых.       — Зато я не устал вас искушать.       Пожалуй, мой оскал никогда не растеряет своей эффектности. Подверженные — те, чей разум отдаётся мне, — пахнут молоком. Парным и пенистым, жёлто-белым и тягучим. Не знаю, почему.       — Что с вами? — спросил я у мужичка, который часто-часто заморгал. Я слышал, как смыкаются и размыкаются его веки.       — Нет-нет, всё хорошо. Мне просто... почудилось.       Я вспомнил, как пахнет их Вера — безлико, лживо, театрально. Дама не кричала лишь потому, что была парализована незримыми когтями. Как только я их выну, её посчитают сумасшедшей. А мужичок... он отказался верить оскалу и крыльям, а значит, не готов верить в Него. Я свёл его с ума, пусть пока он этого не подозревает.       — Простите, брат, мне кажется, вы слепы, — с опаской продолжил мужичок. — Вам нужна помощь?       — Нет, благодарю.       — Могу узнать, как это произошло?       — Я вчера сражался с Богом.       Паралитические когти вернулись восвояси, заползли обратно в астральные сети, как ужи — в норы, и дама с шерстяным беретом в руках заголосила нечеловеческим воплем. К таким сразу вызывают священников и изгоняют бесов, вокруг таких собираются толпы, позабыв обо всём. Даже о таких смелых заявлениях, как сражение с Богом. На самом деле им нравится наблюдать, как кого-то жрут изнутри. Это их фактор — наслаждаться чужими страданиями и ликовать. Несмотря на их страх и порой искреннее сочувствие, они хотят подобных зрелищ. Вот потому Бог устал их любить.       Чёрт громко смеялся, сея в толпу побольше страха, паники, визгов; побольше истерики и рыданий. Но мне всё равно было скучно. Они пахли, как и все до них, скукотой. Хотелось завернуться в плед и добротно обдумать новые способы превращения людей в безумцев. «Они в меня не верят». — «Но как же? Сколько религий посвящено твоим ликам». — «Они верят в религию, но не в меня. Я умер, а ты остался». — «Это потому, что в меня не нужно верить, чтобы я существовал».       Я был далёк от внешнего беспредела вокруг взбесившейся дамы. Был далёк, ибо привык к запаху Хаоса: я его повелитель.       Этот октябрь пахнет Хаосом, пахнет мной, потому что я окончательно выиграл мир. Мне отдали его всего с одним условием: я этого не создал, и видеть это мне не суждено. Но почему-то мне вспоминался запах пирогов, кофе с молоком и орехов. Наверное, я просто хотел есть.       «Отдай мне этот мир». — «Совсем рехнулся?» — «Ты всё равно уж мёртв, так я добью и остальное».       — Я вчера сражался с Богом, — в пустоту повторил я; голос утопал в диких визгах. — И победил.