Неопалённый

Вдали от родной Степи дожди разливались часто. Каждую ночь они приходили с великими чёрными тучами и превращались в непроглядную колдовскую стену. В такую непогоду копыта коней вязли в непроходимом болоте, а Бату — в своей душной небесной юрте. Без позволения деда он не мог высунуть даже носа на улицу. Гневалось ли Великое Синее Небо на них, рычали ли среди вечно мокрых чайных листьев гневные грозовые драконы — Бату не мог ответить на свои же вопросы. Но продолжал выглядывать из своей юрты с завидным любопытством и усердием, ни разу не страшась и не смущаясь полного мрачной неприступности взгляда Субэдэй-багатура. Земля здесь, пропитавшись водою, дышала заспанной сыростью и теплотой, что оседала на челе холодной испариной. Никогда в жизни в круге разведённого огня и дыма, поднимающегося тонкой струёй над золотой чашей, Бату не был одновременно так далёк и так близок к духам. Чайные плантации раскинулись у подножья гор шёлковыми зелёными ступенями. Не видя в кромешной ночи, но чувствуя каждое движение ветра меж вызревающих соцветий, Бату впервые за последние несколько дней стоял на склоне горы и дышал чистым воздухом. Впервые — не пропитанным насквозь терпкими благовониями, впервые — не застывшим под ногами затхлым смрадом. — Великий Хан велел не выходить вам из шатра. Пойдёмте, я проведу вас обратно. Навалившаяся скалой тень Субэдэя напоминала огромного чёрного пса, и Бату, не спеша уделять тому хоть какое-то внимание, искривил губы в усмешке, обращаясь к непроглядной ночной синеве: — Стало быть, мой дед возлагает на тебя большие надежды, — ветер трепал его собранные в косы волосы, и Бату силился, чтобы не рвануть прямиком вниз, навстречу тому бушующему вдали от него вихрю и дождю, — а на деле ты не можешь проследить за одним-единственным мальчишкой. — Мальчишка… — Субэдэй запнулся, точно воды в рот набрал, но тут же и отозвался: — оказался слишком проворным. В следующий раз я буду готов. — Следующего раза может и не быть, — вскидывая голову и наконец-таки разворачиваясь, Бату впервые одарил воина серьёзным взглядом, — я слыхал, что Небо здесь опускается к самой Земле, а в горных озёрах и чайных домах живут Драконы. Говорят, они прилетают с осевшими на холмы облаками и поджидают того, кого можно будет унести с собою. Помолчав, мальчишка добавил: — Как думаешь, сколько их прячется там, среди мокрой листвы? — Ровно столько, сколько я мог бы отогнать, чтобы вернуть вас в шатёр обратно. Бату звонко рассмеялся, на этот раз даже не удивившись привычной твердолобости лучшего багатура своего деда, а потом прищурился, как змея, и уклончиво вопросил: — А что ты будешь делать, если драконы вдруг подберутся к тебе слишком близко? Вдруг они и сейчас — тут, с нами? — Тогда я закину вас на плечо, подобно мешку с просом, и унесу к огню. А то, как знать, вдруг драконам по душе настырные и непослушные мальчишки вроде вас? На лице чёрного пса впервые промелькнуло подобие колкой усмешки, но он всё равно склонил голову, впиваясь показательно примирительным взглядом в чингизида втрое меньше себя. Бату вспылил тут же, сверкнув даже сквозь ночную мглу своими вечно горящими золотыми глазами. — Много ли ты понимаешь в драконах? — с презрением фыркнул он. — Я и сам — Дракон. Попрошу деда, чтобы он приказал выпороть тебя как следует. Бату стремительно зашагал в сторону юрты, вздёрнув голову напоследок так высоко, что, казалось, ветка сломается о его острый нос. Субэдэю ничего не оставалось, как припуститься за мальчишкой, и устало, но всё с той же нагловатой уверенностью, присущей лучшему воину улуса, вопросить: — Позвольте же узнать: за что? Бату остановился в нескольких шагах от расшитого полога, не спеша заходить в душную юрту, и резко оглянулся, одаривая багатура яростным взглядом. — За то, что ты ничего не смыслишь в драконах. И так же быстро скрылся с его глаз, отдаваясь ненавистным душным воскурениям и горячим чаям.