Бег назад.

      К огромнейшему сожалению Рина, Юкио не собирался чудесным образом исчезать из комнаты или телепортироваться, подобно Мефисто, — он разорвал тишину первым. — Где ты был? — О чем это ты? — Где ты был сегодня ночью? — Спал. — Да? — Окумура-старший поднял голову от пола и взглянул на собеседника снизу вверх. Его брат скептически приподнял бровь, вертя в руках до ужаса знакомый предмет. — Если я правильно понял, то ты просто ушёл в туалет и просидел там шесть с половиной часов?!       Ручка в руках брата жалобно скрипнула, и Рин был уверен, что пластмасса рано или поздно не выдержит такого издевательства. Он было хотел что-то ответить, но все слова застряли в горле. Только ссоры с братом ему не хватало. Окумура-старший слишком сильно устал, чтобы возражать. Зато его брат, видимо, был полон нездорового энтузиазма и поэтому не стал упускать шанс высказаться. — Ни-сан. Что ты делал ночью? Куда ты ходил? Разве отец не говорил, что надо сидеть дома и никуда не уходить? Почему ты не можешь понять, что это очень опасно?! — Я не понимаю, о чём ты. — Действительно, тебе же плевать на других, что ты можешь понимать? А то, что мне пришлось соврать отцу, надеясь на лучшее — совершенно не важно. Если бы с тобой что-то случилось, ты бы подверг опасности не только себя!       Таким Юкио Рин видел не часто: он редко выходил из себя. Даже когда из-за его ошибки погиб отец, брат больше напоминал глыбу льда. И надо признать: Окумура-старший был немного рад, что сейчас его собеседник хотя бы не прячет своих эмоций. Ведь именно в состоянии льда Юкио был больше всего взбешён, словно кипящая кастрюля, закрытая крышкой. — Я думал, что ты будешь более благоразумным.       После этих слов в глубине души Рина начала подниматься настоящая обида, которая только подстёгивалась уставшим организмом и моральной опустошённостью. В конечном итоге он резко поменял своё изначальное положение и раздражённо уставился на Юкио немигающим взглядом.       «Я не заслужил этого! Я не заслужил такого отношения от тебя. Почему? Почему я не могу сбежать, хотя бы сейчас?!»       Рин никак не мог успокоить бушующие в голове мысли, чёрной дырой паразитирующие на всём его сознании. Он не замечал того, что его глаза давно стали на один тон светлее, не замечал того, как в его сознание вошёл посторонний, наградив новой волной боли в висках. Окумура-старший ещё не был до такой степени одурманен эмоциями, поэтому пламя не вырвалось на свободу, а от человека его отличали только чуть заострившиеся клыки. — И это говоришь мне ты? За два прошедших дня я узнал столько нового о себе, сколько не узнавал за всю жизнь.       Его слова вылетали совершенно непроизвольно, выплёскивая наружу целый фонтан внутренних переживаний, о которых он не решился сказать когда-то. — Родные люди, кому я доверял больше всего на свете, оказались поголовно лгунами. Ты знал, кто наш биологический отец, ты знал, что, в отличие от тебя, я родился не простым человеком, ты знал это! Знал, но упорно скрывал! — Я хотел защитить тебя от этого, как и ты всегда защищал меня, Рин! — Защитить?!       Окумура-старший прекрасно понимал Юкио, он сам со временем пришёл к тому же выводу, но всё равно не хотел принимать действительность, хотя и делал это уже второй раз. Осознавать предательство действительно больно, даже если это просто укрывательство правды. Особенно если это укрывательство правды.       Можно сколько угодно говорить о благе, искать оправдания поступкам. Можно делать это бесконечно, только не всегда всё действительно того стоит. Рин не знал, как сложилась бы его судьба, если бы никто ничего не скрывал от него, но был твёрдо уверен, что хуже всё равно быть не могло. Может, если бы отец с самого начала не строил из себя примерного семьянина и решил всё же обучить обоих братьев основам экзорцизма, то всего пережитого не было бы вовсе. Чем больше Рин об этом думал, тем больше находил несостыковок в собственной логике. Итогом его размышлений в прошлый раз была мысль винить во всём Самаэля. Сейчас такого вывода было мало, и язык решил всё до уставших мозгов. — Я пятнадцать лет жил и не знал, кем являюсь. На меня вывалили всю эту информацию за один раз — мне трудно поверить даже в то, что я всё ещё в своём уме. Это не укладывается в моей голове! Ты не думаешь, что было бы легче, если бы я хотя бы знал о существовании тех же демонов? Ты думаешь, мне легко осознавать то, что «демон» — уже не просто моя кличка среди любителей почесать кулаки? — Ты всё слишком сильно утрируешь, — Юкио мигом перешёл на холодный деловой тон, остужая комнату на лишний градус. — Именно потому, что ты не способен ответственно ко всему относиться, тебе ни о чём не говорили. Почему я должен объяснять тебе все это, когда ты не хочешь меня слушать? Я мог бы прожить хорошую жизнь обычного человека, но из-за тебя это оказалось невозможным. — Из-за меня?! Ты винишь во всем меня?! — Кого ещё мне винить, Рин, если ты не понимаешь всю важность произошедшего?! Арэта-сан в больнице, Рин. Он в коме, в тяжелейшем состоянии. Мне говорили, чтобы я не рассказывал тебе об этом, но ты же так хочешь услышать правду.       Рин задохнулся собственными словами: про ситуацию с Арэта-саном ему действительно ничего не говорили. Он удовлетворился только короткой фразой о том, что священнослужитель жив и ему ничего не угрожает, но оказался окунут в очередной омут лжи. Этот пухлый руководитель хора был абсолютно безразличен Окумуре-старшему, хотя, казалось бы, занимал приличное место в воспоминаниях о детстве. Только вот в душе Рин не был пятнадцатилетним подростком. Его воспоминания с годами стирались, и память начинала подводить при попытках вспомнить что-то из его жизни в монастыре. Да, он знал, что такой-то священнослужитель был, что он с ним контактировал, но вот каких-либо эмоций, связанных с ним, не ощущал. Единственное, на что хватало Рина — это на чувство сожаления, будто разбил свою любимую кружку, не более. От этого на душе становилось противно и гадко. Сейчас в мыслях Окумуры-старшего проскочило только осознание собственной ошибки. Роковой ошибки, а за ошибки, как правило, приходится платить. — Что… Что ты сказал? — Правду, Ни-сан.       Было бы глупостью предполагать, что их ссору никто не услышал. Поэтому, когда Юкио покинул комнату, Рин совсем не удивился отцу. Тот стоял в дверях и явно не мог решить, к кому из братьев броситься первым, выглядел он при этом не хуже растерянной совы и только бесцельно провожал глазами Окумуру-младшего. Через секунду отец всё же взял себя в руки, шагнув через порог. — Рин. — Не надо! — Окумура-старший был не настроен с кем-либо разговаривать. — Не начинай! Оставь это между мной и братом. Я не нуждаюсь в твоих словах.       Возможно, эти слова могли ранить Широ, но сейчас опасность в виде Сатаны для него миновала, поэтому осторожность стала лишней. И если раньше Рин испытывал невесомый прилив желания действовать, то сейчас хотелось назад, в свой мир, где всё уже произошло и забылось. Ему стоило больших усилий не начинать по инерции оскорблять уже отца, который наверняка слышал весь разговор братьев от начала и до конца. Рин был уверен: старик, скорее всего, встанет на сторону Юкио и попытается успокоить его. Вот только успокаивать себя Окумура-старший позволить не мог, злясь на всех подряд, начиная от слабого духом Арэта-сана и заканчивая утренним почтальоном, который чуть не поймал его за перекапыванием клумбы. — Понимаю, всё это свалилось на тебя, словно снежный ком. Но, сынок, выслушай меня, ты должен понимать, что Юкио не… — Молчи. Ничего не говори. Не пытайся меня успокоить.       Рин говорил медленно, выделяя каждое слово, и, казалось, отец его даже понял. Он неодобрительно покачал головой, но, пробормотав что-то из разряда «вы же братья», ушёл. Его тяжёлые шаги ещё долго раздавались в ушах Окумуры-старшего, и он, простояв минуту в полной тишине, наконец плюнул на всё и забрался в постель с чёткой целью отдохнуть. В конце концов, Рин уже выполнил свою миссию на сегодня, а всё остальное — лишь незначительные поправки в планах. — Это было довольно забавно, человеческие разборки…       Рин глухо застонал, уткнувшись в подушку, и попытался не обращать внимание на чужой голос у себя в голове. Теперь ясно, откуда росли ноги такой резкой смены настроения с апатии до злости. Если каждый раз, когда Сатана решит навестить его, Окумура-старший будет напоминать клубок нервов, то скоро сойдёт с ума.       Ведь Рин действительно не планировал ругаться с Юкио, как и вообще что-то ему отвечать. Но, пока Сатана гостит у него в сознании, очень трудно отделять свои эмоции от чужих. Они накладываются друг на друга, из-за чего оба собеседника в равной степени влияют на ситуацию. И это работает в обе стороны независимо от чужих желаний. Избавиться от такого побочного эффекта невозможно, разве что возвести новые стены и барьеры в собственном сознании, но тогда есть риск разозлить постояльца или остаться совсем бесчувственным роботом. Последнего Окумура-старший не хотел больше всего, как бы больно ни было: доводить себя до уровня слабо мыслящего кирпича было бы глупо. — Это было нисколько не забавно. Обидно и до ужаса противно. — Юри тоже так говорила…       Рин усмехнулся: видимо, его биологический отец был в благосклонном настроении, раз решил вспомнить мать. Какие цели тот преследует, напоминая о ней, было пока непонятно, но интересоваться этим Окумура-старший не спешил. Он повернулся в сторону и встретился с собственным отражением на дисплее подобранного с тумбы телефона. Его глаза, казалось, слегка светились, и Рин решил задать вполне логичный вопрос, на который давно знал ответ. — Теперь так всегда будет? — Ты недоволен? — Да нет, очень даже симпатично… — Не трать мое время, — в ответ Сатане хотелось только съязвить, ведь он сам изъявил желание прийти, но это могло быть чревато последствиями.       Рин вздохнул, когда давящее чувство в висках ушло вместе с постояльцем, и притянул к себе аптечку. Глаза уже вернули себе первоначальный цвет, но чувство опасности продолжало сигнализировать на периферии сознания. Отец наверняка видел неестественную деталь в образе сына, хотя, судя по всему, не слишком придал этому значение. Оставалось надеяться, что вскоре тот и вовсе забудет о замеченной детали, а то и не свяжет события с известными фактами.       Окумура-старший недовольно шикнул на перекись водорода, словно обвиняя её во всех бедах, и поспешил до конца забинтовать руку. Поудобнее закутавшись в одеяло, он прикрыл глаза, погружаясь в царство Морфея. Возможно, Рин ожидал, что все его проблемы испарятся, если он отдохнёт. Вот только вечером в комнате ничего толком не изменилось, разве что кровать Юкио была аккуратно заправлена.       Гнетущая тишина начала заметно раздражать, даже привычные звуки машин с улицы не могли помешать этому мёртвому спокойствию. Рин переоделся, заодно поменяв постельное белье, и спустился в столовую. Там ожидаемо сидел отец, к которому Окумура-старший и обратился. — А где Юкио?       Отец оторвался от газеты, отодвигаясь на стуле. — Он уехал в общежитие академии, обустраиваться. В конце концов, он выбран представителем первокурсников. — Но ведь до начала учебного года неделя. — Мефисто не против такого расклада, многие первокурсники так делают. — Хм. Мне тоже можно переезжать прямо сейчас? — Рин вопросительно приподнял бровь, из-за чего отец тяжело вздохнул. — Тебе стоит помириться с братом, Рин. — Я знаю, но не собираюсь ползать перед ним на коленях. — Сынок, ты должен понимать. Юкио тоже было тяжело, не стоит принимать его слова близко к сердцу. — Я всё должен понимать, отец! Всё! Только никто никогда не понимает меня. — Я понимаю, Рин.       Широ не стал говорить что-то ещё, и на кухне повисла такая же тишина, какая встретила Окумуру-старшего в комнате. — Отец, я бы хотел навестить Арэта-сана. По моей вине он пострадал. — Ты действительно этого хочешь? — Да.

***

      Была ли это удача или простое совпадение, но отец согласился навестить священнослужителя. Они медленно шли по коридору больницы, находясь каждый в своих мыслях. Белые стены поднимали из глубины души Рина отнюдь не счастливые воспоминания, первый раз он сюда попал ещё в далеком детстве. Тогда братья Окумура часто сбегали из садика через дырку в заборе. К слову, инициатором такого развлечения выступал Окумура-старший. Один раз они наткнулись на бродячего щенка, который испугал их лаем. Рин еле заметно улыбнулся — даже в тот момент в первую очередь он закрыл собой брата — но его веселье быстро сошло на нет.       Собака укусила за ногу, не сильно, но этого хватило, чтобы слегка оцарапать кожу. Дворняжка явственно получила по голове детским кулачком и, заскулив, убежала. Вот только в итоге пришлось объясняться с воспитательницей и ждать отца. Рину достался несильный подзатыльник, а потом он уже осознанно топал в больницу. Конечно, скорее всего это был не первый раз посещения святыни белых халатов, но именно этот случай запомнился ярче всего. Его очень сильно напугал рассказ о бешеных собаках, после этого Рин очень долго шарахался даже от кошек.       Отец резко остановился у одной из палат, и Окумура-старший поспешил последовать его примеру. Беседа с доктором не заняла много времени, поэтому через несколько минут они уже входили в просторное помещение. Священник не был удостоен чести находиться в отдельной палате, тут за ширмой спокойно сопел его сосед, видимо, находясь в не менее печальном состоянии. Пиканье приборов начало раздражать Рина ещё с первых секунд, и он незаметно поморщился.       Арэта-сан безвольной куклой лежал на койке и, казалось, совсем не подавал признаков жизни. Его до ужаса бледное лицо мало чем отличалось от простыни — лишь короткий ежик волос выделялся на фоне этого белого хаоса. Рин застыл, вглядываясь в перебинтованные руки священника, именно их он рефлекторно выставил перед собой, именно на них пришелся весь удар.       Окумура-старший не был врачом, но точно знал, что долго священник не протянет. Если бы тот был силён духом, как тот же Нейгауз, то шансы на выживание были бы не столь малы. Рин атаковал с желанием убить, как привык это делать в Геенне, и податливое пламя выполнило желание хозяина. Арэта-сан не имел семьи, за которую можно цепляться, цели в жизни — он просто плыл по течению, как любой обычный обыватель. У него также не было причин ненавидеть Рина, но Астарот каким-то образом сумел за что-то зацепиться. Таким уж святым человеком был руководитель хора? — Неужели ты жалеешь этого человечишку? — В том-то и дело, что нет…