Неизлечимые.

      За последние несколько минут, которые Изуку провел в стрессе, он успел скинуть несколько килограммов и стал еще более походить на блеклую тень. Он никогда не думал, что будет вот так вот сидеть в квартире альфы, закрывшись в ванной комнате, и трясущимися руками сжимать третий тест на беременность. Холод керамической плитки неприятно морозил кожу ног, но сейчас омеге было не до этого.       Его уже три дня подряд рвало, жутко болела голова, а ломота во всем теле не давала работать спокойно. Поход к декану был отложен на понедельник следующей недели, на учебу он забил после того, как потерял сознание на паре, хорошенько напугав Урараку и Ииду, что успели вовремя его подхватить. Забирающий его из университета Киришима ничего не сказал, только понимающе посмотрел, а дальше Изуку ничего не помнит.       По словам Киришимы, Кацуки улетел на две недели в Америку налаживать связи с главой клана Тодороки.       Мидория уже неделю сидел дома: он никуда не выходил, с друзьями общался только по телефону или по вайберу. От любопытного Денки, стремящегося затащить Изуку в кафе или ресторан на «поболтать» и хоть немного просветить омегу о нюансах его нового положения, отделаться все-таки не удалось. Блондинистый омега хотел немедля приступить к процессу «обучения», но, увидев состояние друга, ринулся обратно в машину, напоследок крикнув Изуку подождать его пять минут.       Он вернулся через десять минут, весь запыхавшийся и красный как рак. В руках он держал небольшой пакетик и бутылку шампанского. Первое он вручил Изуку, что-то протараторив и затолкав его в ванную комнату. Сам же направился на кухню с легкой полуулыбкой на лице.       И вот теперь, совсем растерянный и потерянный, Мидория сидел на крышке унитаза и, нервно кусая губы, пялился на несколько красиво упакованных тестов на беременность. Пазл в голове не желал складываться: он не понимал, что делать, а тошнота вновь напомнила о себе.       Уставший, взволнованный и одновременно очень сонный, он не мог заставить себя посмотреть в зеркало. На фоне черной плитки пола белый пакетик выделялся слишком ярко. Мидория шмыгнул носом и, вдохнув поглубже, открыл первую коробочку с тестом.       Каминари тем временем уже открыл шампанское, нашел в холодильнике фрукты и тортик, поставил все это на черную столешницу белой барной стойки. Эта кухня ему сразу понравилась: она была просторной, выполненной в черно-белых цветах. Все лежало на своих местах, не было ни соринки, ни пылинки. Присев на барный стул, он напечатал короткое сообщение Киришиме, который сейчас, по идее, должен сидеть дома и готовить им романтический вечер.       Ответа не последовало. Оставалось надеяться, что все настолько грандиозно, что времени на подобное просто не хватает.       Дверь ванной комнаты негромко хлопнула и через несколько секунд в гостиной появился зеленоглазый омега. В уголках красных опухших глаз скопились маленькие слезинки, некоторые мокрые кудрявые пряди прилипли ко лбу и скулам бледного лица. Мидория был одет в очень просторную синюю рубашку, края которой прикрывали все, что необходимо. Пройдя мимо замеревшего Денки, он открыл холодильник и, достав поллитровую бутылку минералки, залпом выпил половину. — Совсем плохо… — подвел итог блондин, смотря на растекшуюся лужу на барной стойке под именем «Изуку». — Ну… так как? — он спрятал телефон в карман джинс и выжидающе посмотрел на зеленоволосую макушку.       Изуку приподнял голову, устраиваясь поудобнее на стуле и подпирая рукой подбородок. — Нет. — Что «нет»? — не понял Каминари. — Я не беременный. Все три показали одну полоску.       Со стороны бывшего одноклассника Мидории послышался разочарованный вздох. А потом Изуку пробежался по столу сонным взглядом, подмечая, что шампанское явно лишнее. Видимо, кто-то уже хотел начать праздновать, но, увы. В какой-то степени он даже рад этому. Дети — это все-таки огромная ответственность, к которой, как ему казалось, он еще не готов. Что ж говорить-то, если он еще даже не замужем! Ему еще учебу заканчивать! — Тогда, — он взял клубнику и закинул её себе в рот, — я не понимаю. Вроде как на лицо все признаки беременности, а тут, — он пожал плечами. — Ты главное не переживай, Бакуго совсем скоро вернется, а там, гляди, и легче станет.       Мидория последовал примеру друга и тоже начал понемногу есть фрукты, стоящие на столе. — Скорее всего это из-за того, что кто-то слишком ревнивый, — он непроизвольно потянулся к метке. — Возможно, у меня просто сбился цикл или что-то вроде того. — Мне Киришима рассказал, что ты скоро фамилию Бакуго возьмешь, — с улыбкой на лице проговорил омега. — Раз так, тогда точно есть повод для шампанского, не зря же я его купил, — он пододвинул хрупкий бокал с шипящей жидкостью ближе к омеге. — Тебе можно, ты же не в положении.       Зеленоглазый кивнул, соглашаясь.       Кисло-сладкая жидкость немного пьянила, но это было в приделах нормального. Изуку мог спокойно соображать и понимать, что вокруг происходит. Шампанское он пьет впервые, поэтому старается сильно не злоупотреблять, но Денки продолжает что-то говорить и наполнять бокалы приятно пахнущей жидкостью. — А вы с Киришимой… — Изуку не договаривает, потому что не знает, правильно ли это — вот так вот лезть в чужие дела. — Нет. Мы уже как несколько лет встречаемся, хотя… — омега посмотрел на своё отражение в бокале и слабо улыбнулся. — Даже не знаю, пара мы теперь или н-нет…       Одной слезинки хватило, чтобы полились другие. Изуку ошарашенно смотрит на своего вечно жизнерадостного друга, с лица которого никогда не сходила улыбка, который сейчас заливается слезами, стараясь заглушить рвущиеся наружу всхлипы. Мидория даже не успевает понять, как и когда они успели перейти в гостиную на диван, что недавно приобрёл Кацуки.       Денки старается вытереть слезы, но лишь размазывает их вместе с соплями по всему лицу. Они тратят еще пятнадцать минут на умывание и приготовление ромашкового чая. Изуку внимательно всматривается в лицо напротив и старается хоть как-то разговорить Каминари, что уже минут пять молчит и смотрит вперёд пустым взглядом.       Всего лишь тридцать минут назад все было хорошо: они смеялись и пили шампанское. А потом Изуку ляпнул то, чего не следовало. — Это произошло месяц или два назад, точно не скажу, — Каминари продолжал смотреть куда-то перед собой, сжимая в руках чашку нетронутого чая. — Он с друзьями пошел отмечать день рождение дочки Асахи… — он тяжело вздохнул, всхлипывая. — А п-потом, когда я уже сплю, чувствую жгучую боль там… внутри… где-то глубоко под ребрами. Я думал, что сдохну там, даже кричать не было сил.       Каминари одной рукой гладит себя по шее, и Изуку вздрагивает. Он знает: истинная пара после метки делит все чувства, эмоции и боль на двоих. И что ждет каждого, кто изменит своей паре…       Омега мотает головой, стараясь отогнать эти мысли, но неприятный холодок вдоль всего позвоночника заставляет поежиться. Он вдыхает сохранившийся на рубашке запах своего альфы и пытается успокоить нервную дрожь во всем теле. — О-он знает, что ты знаешь? — Изуку прокашливается: голос немного осел. — Да. Понял, когда заявился на следующее утро домой. По мне сразу можно было определить это. Мы молчали какое-то время, а потом я попытался сделать вид, что все это был лишь кошмар. А теперь… он сегодня готовит романтический вечер, а я сижу и думаю: выдержу я или нет? — он замолкает, отпивая из своей кружки. — Так нельзя, вы же истинная пара! Сегодня же вы поговорите! Нельзя все это держать в себе, иначе вы делаете друг другу только больнее. Думаю, он извинится, — Изуку жестикулирует руками, коленями удерживая чашку с чаем. — Нужно поговорить и не мучать друг друга.… Даже если придем к варианту разрыва отношений? — спрашивает он скорее у себя, нежели у Изуку. — Да, — он кивает и резко встает, забирает сумку и вылетает из квартиры, оставив обеспокоенного Изуку в полном гордом одиночестве.       А потом телефон кудрявого омеги вибрирует, а на дисплее высвечивается короткое сообщение — «Спасибо».       И Изуку улыбается одними губами, обнимая себя за плечи. Нехватка тепла и чужого взгляда рубиновых глаз стала резко ощутима, особенно сейчас, когда сердце предчувствовало что-то неладное… ***       Он прибыл к точно назначенному времени, что указывалось в смс.       Катание по городу помогло немного остудить голову, привести мысли в порядок и задуматься над словами Мидории. Он и раньше предполагал, что к подобному варианту все и движется, но упорно откидывал эту мысль в самый дальний и темный ящик своего сознания. Что-то противно сжалось в груди, перекрывая кислород. Сердце забилось в разы сильнее, а перед глазами начало темнеть, колени — трястись.       Нет. Никакой паники.       Глубоко вдохнув и выдохнув, Денки посмотрел на входную дверь их с Киришимой квартиры, что принадлежала альфе. Каминари как сейчас помнит: они стоят вот на этой идеально вычищенной лестничной площадке и ругаются по поводу квартиры, а бедный и зашуганный риелтор, вжавшийся в стеночку, молчал, не желая лезть в ссору пары. Он тогда все-таки уговорил Эйджиро на покупку. Они были счастливы и очень сильно друг в друга влюблены. Даже после трех лет старшей школы, которые были наполнены ревностью и глупыми, пошлыми шутками. И вот, спустя четыре года, он стоит здесь один, в то время как Киришима ждет его там. — Я ждал тебя, — Киришима стоит в дверном проеме, что ведет на кухню, скрестив руки и ноги с полуулыбкой на лице.       Денки только слабо улыбается в ответ и закрывает входную дверь, оставляя ключ в замочной скважине. Он разувается, скидывает легкую курточку цвета смолы и вешает её на вешалку, все это время даже не взглянув на альфу. В горле сухо, а в голове — пусто. Он неуверенными движениями идет в такие родные, но уже не такие теплые объятия парня. Он замечает маленькое желтенькое пятнышко на воротничке рубашки Киришимы, но молчит, просто сверля его взглядом. — Я долго думал насчёт того, какое купить вино и поэтому взял несколько, — он виновато улыбается, проходя на кухню и утаскивая следом за собой Денки. — Не слишком? — пропуская омегу вперед и давая ему тем самым отличный обзор на все свои старания, Эйджиро кладет свои ладони на хрупкие омежьи плечи и аккуратно целует чужое ушко.       Любимая кухня Каминари напоминала собой место взрыва огромной валентинки. Его любимого нежно-голубого цвета не было видно: все вокруг было обклеено красными и розовыми сердечками. На полу, прямо от порога кухни, шла аккуратная дорожка из лепестков роз. Окна были зашторены, на подоконниках и на каждой поверхности стояли свечки, создавая легкое освещение.       Денки уже представил, как потом будет отдраивать воск от поверхности. Маникюр можно было даже не делать. Лепестки и их остатки, следы клея от сердечек… Он старался не смотреть в сторону раковины, не желая видеть творившийся там хаос.       Посередине помещения стоял столик, застеленный белоснежной скатертью. Наполированные бокалы поблескивали, столовые приборы и посуда, небольшая ваза с цветами и несколько бутылок вина. Еда источала приятные ароматы, пробуждая аппетит и заставляя сглатывать слюнки. — Красиво, — чужие объятия были слишком жаркими, поэтому омега поспешил выскользнуть из них.       Слишком душно.       Киришима решил пропустить грустные нотки в голосе блондина мимо ушей. Элегантно отодвинув ему стул, он посмотрел на стоящего Денки. Омега снял лёгкий чёрный пиджак, оставшись в белой рубашке, чёрных лосинах и берцах. Открыв окно и вдохнув свежего воздуха, он блаженно прикрыл глаза.       Вокруг талии сомкнулись руки.       Каминари никак не отреагировал. Он смотрел на город, сияющий яркими огнями, на небо, на котором начинали появляться звезды и собираться тучи. Омега чувствовал на своих плечах огромный груз, давивший на него морально, изматывающий каждый день. В душе играли эмоции, из-за которых хотелось врезать альфе по лицу, опрокинуть столик и окончательно все испортить. Играть с самим собой в выдержку — невыносимо трудно. Ждать, когда наконец сорвешься, признав поражение и склонив голову перед жестокой реальностью.       Трудно. Больно. Невыносимо.       В глазах защипало, заболело так, словно ему в глаза насыпали битого стекла. И как бы он хотел, чтобы это произошло. Возможно, ему тогда не пришлось бы каждый день видеть улыбающегося альфу и натягивать улыбку в ответ. Возможно, он не видел бы этих любимых глаз, что сейчас причиняют столько боли. Он чувствует, как внутри что-то умирает, медленно так чахнет, сгорая в собственном огне и превращаясь в пепел.       Осознание того, что это чувства, пришло к нему только во время разговора с Мидорией. Нет, правильно будет сказать, что понимание его безнадежности и глупости вдруг озарило, стоило в голове появиться мысли о беременности, пускай и не своей. Ведь что важно для омеги? Семья, её создание вместе с любимым человеком.       А сможет ли он позволить себе забеременеть от Киришимы?       Сможет ли он любить этого ребенка, смотреть в его глаза и видеть в них отражение себя?       Этот вопрос, а, точнее, незнание ответа на него, замораживало все внутри, порождая страх.       Эйджиро не видел лица Денки: он обнимал его, смотря на звезды. Этот вечер должен все изменить, позволить ему жить дальше без этого груза на плечах. Сегодня он все расскажет, посмотрит правде в глаза и, как бы не трусились коленки, посмотрит в глаза Каминари. — Попробуешь моё «творение кулинарии»? — он старается повернуть к себе лицом омегу, но тот молчит и никак не реагирует. — Давай лучше поговорим… — Каминари, не поворачиваясь, знает, как напрягается лицо альфы, и как он хмурит брови, возможно, догадываясь насчёт темы предстоящего разговора. — На дне рождении дочки Асахи ты… — Позволь мне все объяснить! — перебивает его Киришима. — Я могу все тебе объяснить, просто выслушай меня! Прошу!       Альфа сам не замечает, как начинает паниковать и срывается на крик, с силой разворачивая к себе лицом омегу. Красные измученные глаза смотрят на него, и он читает в них пустоту. В них больше нет той радости и веселья. Они пустые, стеклянные и очень красные. Как не заметил он этого раньше? Как он смог довести его до такого состояния?       Они присаживаются за столик, смотря друг на друга, и альфа начинает говорить: — На дне рождении его дочери мы все сильно напились, и я сам не понял, как мы попали в бордель, — он поднял взгляд на омегу, что безразличным взглядом смотрел на бокал. Киришима сглотнул. — Меня, похоже, накачали какой-то дрянью и… я… изменил тебе.       Комната погружается в тишину. Эйджиро смотрит на блондина, который, кажется, о чем-то думает. Альфа зарывается пальцами в волосы, оттягивая их, стараясь причинить себе боль, лишь бы перекрыть ту, что разрывает сердце. Он собирался рассказать это, но надеялся сделать это с более мужественным настроем, но даже здесь все пошло по наклонной. Все пошло по наклонной, когда он перестал замечать состояние своего омеги. — Киришима… — альфа поднимает голову, смотря в такие любимые глаза и не встречая ответного взгляда. Омега смотрит в стенку, начиная говорить тихо и медленно, видимо, сдерживая все то, что сейчас внутри. — Я не буду оставлять тебе ложную надежду, у меня самого её нет, поэтому… скажу, как есть: я сомневаюсь, что после такого смогу жить с тобой.       У Эйджиро холодеет все внутри от слов омеги. Он хочет вскочить с этого треклятого стула и упасть в ноги Денки, молить прощение, целовать его обувь и крепко обнимать за колени, рыдая и моля не делать этого. Но… Тело словно приросло к стулу, ноги — к полу, а сердце замерло. И где-то там, внутри, что-то натянулось так сильно, готовое вот-вот порваться, освободиться от всего этого бардака. Но сущность альфы не позволяла сделать этого, упорно рыча на хозяина в попытках его расшевелить.       Красноволосый альфа дернулся, освобождаясь из транса собственного сознания только тогда, когда входная дверь хлопнула, погружая квартиру в тишину. И только тогда что-то в груди заболело, глаза — защипало, а желание завыть во всю глотку перекрыло здравый смысл.