~~~
Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми! Оливер до крови прикусывает язык, буквально впиваясь в двери на нулевом этаже. Он никогда не был экстрасенсом и всячески отрицал эту дурь, но сейчас все его существо жгутом скручивает простая и до одури ясная мысль: брат там. И он ей верит. Чарли, гребанный переросток Чарли, лет в десять мило заворачивающий одеяло коконом, там, посреди стен тренировочного зала. Его Чарли там. Его Чарли плохо. Он обязан (обязан!) попасть к своему Чарли. Панели под ладонями разъезжаются медленно, словно неохотно, оголяя постепенно длинные ряды брусьев, территорию тира, шесты в углу. И скрюченное тело с неестественно вывернутыми крыльями лопаток на матах. Остального Оливер не замечает. Не хочет замечать. Сил хватает только на то, чтобы сипло спросить: — Вы это предусмотрели, Мерлин? — и сделать шаг. Один, второй. Чарли на пальцах ощущается бетонным холодом и запекшейся кровью зигзагообразных ранок. Ворох папок и стертых фотографий шлейфом разлетается вокруг. Оливер ловит его бледные щеки руками: — Эй, мел-... — реальность постепенно истончается, оставляя его в самодельной вселенной. Вселенной, у которой проблемный центр, и нет ни единой мысли, как его починить. — Ты меня слышишь? Чарли глупо хлопает ресницами, голубые кристаллики его глаз затягивает пеленой белая муть. — Блядство, — Оливер тянет ближе за плечи, всем весом перекатывает на собственные колени и спину гнет под невообразимым углом, чтобы накрыть собой сверху. Чтобы, как в детстве, спрятать от всех бед. — Чарли? Ч-... Вселенная сужается до размера нервно дергающегося кадыка на шее брата, обращается сердечным дробным ритмом. А потом резко, бумом, разрастается до прежних размеров. И возвращаются звуки: крики, шум, поспешные шаги. Но у Оливера в голове заезженной пластинкой звучит одинокое "Ч". Смешно, но в когда-то давно (до Кингсмена и ссор, до черной зияющей пропасти между) они называли друг друга именно так, по первой букве. Он — О. А Чарли, его кудрявый, улыбчивый и несдержанный на язык Чарли, — Ч. Ч. В крови и пятнах, с закатившимися глазами и сбитым дыханием.~~~
— Не пояснишь, что за херня происходит? Они снова в лифте, он и Эггзи. Снова практически не торопятся — как год назад, когда Мерлин только поставил Чарли диагнозом амнезию, а добросердечный Гарри Харт вызвонил его из Берлина для перевода. Они — снова. А вот атмосфера другая. Оливер смотрит на закатанные рукава своей рубашки. Утром Роксана гладила ее на кухонном столе, пока он готовил латте в домашних условиях. Красиво, отточенными жестами. Телефон дребезжал пропущенными входящими от Чарли, и Олли думал, что все хорошо, что все действительно постепенно налаживается. Он в порядке, Рокс в порядке, Чарли (с Эггзи, куда без него) тоже вроде в порядке. Вроде. Рубашка не потеряла лоска, но ее мятые края хочется порвать на драные полосы. Под белоснежной тканью устало стучит запутавшееся, испуганное сердце. — Поясню, — сглатывает Оливер: тишина давит изнутри, грозя вот-вот разложить на атомы, и ему физически необходимо заткнуть ее чем-то громким и дрожащим. Голосом. — Чарли спрашивал тебя о своем прошлом? Брови Эггзи сходятся домиком. Тема-табу, она самая. — Конечно, — он тянет гласные, и это слишком, слишком похоже на Чарли с его странной манерой говорить. — Но к чему ты?.. Олли сочувственно улыбается, наблюдая за сменой эмоций на чужом лице. Эггзи обрывает сам себя на полуслове и словно теряет в цвете. Надо отдать ему должное — на лице не дрожит ни мускула, но глаза... Эггзи, ты же не глупый мальчик: ты знаешь, глаза отражают душу. Прячь их первыми. — Он раскопал документы. Заметил их рядом с телом. Коротко, исчерпывающе. Остальное можно додумать самостоятельно. Фотографии, досье на Поппи, зашифрованные адреса квартир... Видимо, этого оказалось достаточно, чтобы спровоцировать жаждущую, мечущуюся память. Чарли сам толкнул себя за грань. Абсолютно, блять, добровольно (Оливер не верит, что он не догадывался). Чарли — тот, который заново родился в стенах Кингсмен за последние двенадцать месяцев — предпочел правду. — Гребанный "Вспомнить все", — с присвистом выдыхает Эггзи. Да. Да, гребанный "Вспомнить все".~~~
Оливер не говорит Мерлину спасибо, когда Чарли спасают. Просто скользит взглядом по изодранному запястью брата, его колющейся позвонками спине, по болезненно-синим векам. В груди с хрустом расползаются на ошметки чувства. Оливер вообще по большей части старается молчать. Ему кажется, откроешь рот — и они все порвутся внутри на мириады частиц, незамедлительно выплеснутся в полость и погубят с концами. Ему не хочется гибнуть — не сейчас, когда Чарли снова (во второй? в третий раз?) неуверенно заносят в списки живых. — Мне осточертела эта палата, — хрипит тот остатками голоса и теплыми пальцами ковыряет жестяную банку в собственном горле. — Видеть, блять, ничего не хочу. Рокси от стены шелестит тихое: — Чарли, все ошибаются, — но тут же ретируется под уничижительным взглядом острых глаз. Чарли не желает ее видеть. Хотя давайте начистоту: Чарли себя не желает видеть, и это его самая главная проблема. Оливер не торопится с нравоучениями. Вместо этого берет машину — нормально, как человек, а не выбирает случайную из служебного ангара — и обещает Чарли: — Как только Мерлин сочтет тебя дееспособным, уедем. Обещает не как агенту, как брату. Чарли — Ч — окидывает его стремительным взглядом, по радужке глаз можно разгадать вину и благодарность. Он окликает Олли у дверей и цепляется сухими длинными пальцами за подушку со всей силы. — Оливер... Храбрости на простое "спасибо" пока не хватает. Вместо этого Чарли складывает губы в беззвучной "О". Оливеру других слов и не надо.~~~
Они это не обсуждают. Оливер прекрасно знает, что Чарли и без чужого мнения доведет себя до саморазложения, но убеждать его в невиновности не считает нужным. Да и потом, что это докажет? Чарли был в своем уме, Чарли сам выбрал сторону, Чарли добро... В общем, они не касаются этой темы, потому как она детально понятна и ясна. Они просто забираются в машину в один из особо дождливых дней (белая кингсменовская майка Чарли промокла до нитки) и... уезжают. Вдвоем. Не меняя друг друга на спины рыцарей-товарищей. — Ты не попрощался? — едва слышно спрашивает Оливер. — Не счел правильным прощаться с людьми, которых когда-то пытался убить, — Чарли, прикусив подушечку пальца, отворачивается к окну. Оливер вдавливает педаль до упора. Машина мчится через стену ливня, капли барабанят по крыше. Он уверен, они понятия не имеют, что делать дальше. — Куда едем? — Не имеет значения. — А как же Эггзи? Чарли поворачивает к нему голову и долго, пронзительно смотрит в глаза. Вздыхает, с нажимом ударяясь макушкой о сиденье. Оливер вдруг совершенно спокойно осознает: он не ребенок, он больше никогда не будет ребенком из его воспоминаний. И этого ностальгически-теплого "в детстве" уже давно не существует. Они оба взрослые. И они оба в свое время наворотили дел. — Он имеет значение? — Просто... поехали уже куда-нибудь. Чарли трогает изувеченное плечо, и Оливер спешит сосредоточиться на дороге. Пора решать накопившееся.~~~
И начать стоит с корней. В смысле, Оливер так и заявляет, когда машина останавливается рядом с запущенным садом на отшибе. Они ехали сюда всю ночь и почти день, и Олли уверен, что скромно выглядывающее из-за сиреневых кустов здание брату хорошо знакомо. — Ты, черт возьми, издеваешься, — свистящим шепотом произносит тот, хлопая дверцей. Оливер пожимает плечами. И достает из бардачка ключ от калитки. Он подготовился. Чарли молчаливой тенью следует по пятам, воздух рядом с ним буквально пропитан негодованием. Оливер вымеряет шаги вместе с пульсом: младший пока еще слаб для длинных дистанций или скорого темпа, да и подобное место не предполагает быстрого осмотра. Интегрироваться в это — в стены, в тоненькую тропинку между клумб, в вязкие воспоминания — нужно плавно. Чарли надрывно сипит за спиной, пока они идут мимо старой яблони и сворачивают на главную аллею. А потом становится рядом, когда Оливер, оступившись, замирает у идеально ровных дорожек тюльпанов, строем убегающих вдаль, к дому. Его болезненная ярость постепенно сменяется тоской, и она такая явная, такая яркая, будто руку протянешь — и окунешь пальцы. Оливер бросает на брата косой взгляд: острый нос, матовая бледность на скулах и чума, чума в глазах. Чарли. Гниющий изнутри Чарли, не имеющий ничего общего с мальчишкой из воспоминаний. Его Чарли. Оливер кладет руку ему на плечо, прочищает горло. Старые швы под пальцами ощущаются как свои собственные. — Я не хотел, — начинает шепотом, зная, что будет услышан, — я ничего из этого не хотел. Чарли языком намечает уголки губ, шумно сглатывает. Дуга его бровей то и дело ломается. Он поднимает руку, не прося уточнений (и кажется, они понимают друг друга так же хорошо, как раньше): — Я не хотел этого тоже, — Оливер опускает взгляд. — Ты простишь? Да. — Да. Старый дом с дворцовыми башенками над фасадом щерит черные провалы окон в бессловесной улыбке. Оливер думает, все еще можно исправить. Все еще нужно — необходимо — исправить. — Пойдем посмотрим на наше наследство. Чарли сквозь слезы улыбается как-то по-особенному. Оливер, не сдержавшись, цепляет большим пальцем кудряшки.~~~
— Он справится? Роксана заказывает на всех глинтвейн и нетерпеливо нарушает тишину, но вопрос больше смахивает на риторический. Или на тот, которому отведена роль катализатора — именно он приводит Оливера в себя, вырывая из раздумий. Он придвигает свой стул ближе к запотевшему стеклу и крошит остатки сигареты в пепельницу. Эггзи провожает их неодобрительно. — Чарли положил кучу агентов, — бурчит Анвин, но осекается под взглядом подруги. — Но это не мешает тебе быть влюбленным в него по уши, — хмыкает она. Эггзи прячет руки в карманы, нервно вращает головой, дожидаясь Чарли. Тот отлучился на улицу ответить на телефонный звонок (его сырое пальто Эггзи уже повесил на спинку своего стула). Все сделали вид, что не замечают. — Итак? — наседает Роксана, но Оливер отмахивается. Он не настроен озвучивать подобные истины вслух — он агент, брат, но перестал быть нянькой. И это упоительно-здорово. Безусловно, впереди (на пути к цели, да) их с Чарли ожидают препятствия, но это будет потом. Главное держаться друг за друга. Тогда справятся. Чарли, скидывая с намокших кудрей осеннюю влагу, возвращается к столу. Олли спрашивает взглядом, все ли в порядке, и, получив утвердительный кивок, оборачивается к Мортон. Та, обнимая кружку аристократичными пальчиками, улыбается солнечно-нежно, тепло. Оливер наклоняется к маленькому уху, обрамленному завитками светлых волос: — Он никогда не забудет этого, но научится с этим жить. Напротив Эггзи, закинув ноги Чарли на колени, утыкается носом в его шею. Кто бы мог подумать, что под жилетом агента прячется мальчишка? Чарли улыбается. Может, оно и к лучшему? Олли с секунду просто сидит, изучая братскую улыбку, из которой (он верит) день за днем по капле пропадает больная горечь. Потом берет кружку. Кто вообще в этом заведении придумал пить глинтвейн из таких кружек? Смешные... Юркие пальчики Роксаны заползают под его свободную ладонь. — Все наладится, — говорит она. Да. Все определенно наладится. Когда-нибудь.