Alea jacta est

Привычный мир никогда не вернется, Он не вернется, В колокол бьет, объявляя тревогу, Печальный призрак нашей свободы, Но не услышат, и не помогут мертвые боги. Лютик спал, притянув колени к груди и обняв их руками, он в эту ночь мерз особенно сильно, и ведьмак не отходил от него не на шаг. Эскеля преследовала паническая мысль, что это последний день в жизни барда, что тот замерзнет, а он не в силах будет его отогреть. Мужчина накинул на худые плечи менестреля третье по счету одеяло и лег рядом. Из комнаты Йорвета внезапно донесся смех, от которого у ведьмака застыла кровь в жилах, но тело будто придавило к кровати наковальней, а чувства притупились, и как бы ни пытался ведьмак двинуться и броситься на помощь, у него ничего не выходило. Прижатый к кровати рядом с горячим как печка, но все равно дрожащим бардом, он заснул совершенно неожиданно для себя. Ему снился густой и тяжелый кошмар. Ведьмак не видел, как над ними склонился чернокожий человек с нарисованным на лице черепом, не ощущал тонкие черные пальцы, касающиеся его щеки и виска барда, уносящие кошмары, заставляющие дышать ровней и спать глубже. Не видел, как, усмехнувшись, гость их растворился в густом ночном сумраке. Утром их разбудил отчаянный визг Трисс и запах подожженного дерева. Похоже, чародейка, не растерявшись, метнула в кого-то огненный шар. Когда Эскель влетел в ванную, там собралась уже почти вся компания: прибежавший на голос любимой Геральт, в одних трусах держащий на изготовку серебряный меч, вооруженная до зубов Ласточка, Бьянка с взведенным арбалетом… Все оружие и взгляды были направлены на сидящего в бадье с горячей водой мужчину, который, видимо, нырнул под воду, спасаясь от огненного заклятья, и теперь отфыркивался, смаргивая с темных ресниц воду. - Какого черта, Меригольд?! – наконец подал голос он, и до присутствующих начало медленно доходить, что это Роше. – Ты меня чуть не поджарила! Честное слово, мотыльки мне нравились больше! Ну, что? – он хмуро посмотрел на собравшуюся в комнате компанию. - Убьете меня обратно? Столько вариантов, прямо не знаю, что выбрать. Вэс, отставить! – Вернон ловко выбрался из воды, все еще находясь под прицелом мечей, и выпрямился, совершенно не стесняясь своей наготы. Бьянка медленно опустила арбалет. - Я думала, Вы в комнате, капитан, – вздохнула она, снимая с арбалета болт и глядя на остальных. – Все в порядке, это действительно он, – женщина потерла переносицу и пересказала остальным события этой ночи. - То есть, только что покончив с одной сделкой, он тут же заключил другую? – Цири вскинула тонкую бровь. – Безумно даже для Йорвета. Но на этот раз, кажется, все честно. Геральт, иди-ка сюда. Ведьмак покорно встал вместе с вернувшимся с того света темерцем. Мужчины оказались почти одного роста, что было довольно странно - раньше Вернон ростом не выделялся, да и сложением, похоже, стал крупней. - Что-то ты подрос, - с удивлением хмыкнул Белый Волк. – Я думал, мертвецы наоборот, усыхают. - Видимо, так подействовало эльфское долгожительство, – Роше пожал плечами. – Это доставляет неудобство. Мне нужна одежда, старая не подходит. Йорвет ушел к Элихалю, хочет одеть меня на свой вкус. Лютик бы им гордился. Геральт только усмехнулся и вышел из комнаты, чтобы принести старому внезапно воскресшему другу свои штаны и рубаху, в которые Роше поспешил одеться. Своего тела, пусть даже нового, бывший капитан «Синих полосок» не стеснялся, но пристальные взгляды и дующий из окон ветер делали нахождение в неглиже крайне неуютным. - Может, уйдем отсюда? – Роше выгнул бровь, натягивая на голову шаперон, который прихватил с собой, чувствуя себя куда более уверенно и куда более одетым. Когда все еще ошалевшие друзья потихоньку стали покидать помещение, темерец мягко тронул чародейку за плечо, остановив на минуту. - Прости, что я тебя напугал, сейчас еще рано, я не думал, что кто-то настолько ранняя пташка. Ты как всегда опасна, – усмехнулся он. - Тебе лучше помнить об этом, если захочешь провернуть подобное со мной еще раз! – попыталась нахмуриться Меригольд, впрочем, не в силах скрывать ни улыбку, ни свой полный облегчения взгляд. – Я рада, что ты вернулся. - Скучала? Осторожнее, не то Йорвет подумает что-нибудь, чего не было, и всадит стрелу тебе в глаз, - тихо рассмеялся Вернон. - Ты все так же невыносим! – воскликнула чародейка. Роше весело фыркнул, выходя из комнаты, оставляя Трисс в одиночестве созерцать свое отражение в разлитой на полу воде. Йорвет пришел через час с рубашкой, кожаными брюками и высокими сапогами. К тому времени все устроились на первом этаже кабаре, разожгли камин и жарили довольно приличного кабанчика. Трисс, Геральт и Цири играли в гвинт, Эскель обнимал все еще находящегося в прострации барда, а Роше, сидя на подоконнике, курил свою вонючую трубку с дешевым темерским табаком, время от времени заставляя девушек звонко чихать. Бьянка наблюдала за всем, прислонившись к стене с большой бутылью темерской ржаной и читаемым на лице желанием нажраться. - Иди оденься, – вместо приветствия эльф кинул в Роше кулек с одеждой и сел на скамью. Внутренне он ликовал, в нем все звенело от счастья, однако так явно показывать эмоции Йорвет не собирался. У них уже было утро раннее, полное объятий и поцелуев… Они отчего-то не могли пересечь черту между ними, и хоть желание обоих плескалось, как пиво в кружке пьяного краснолюда, переступить ее они не могли. - У нас есть еще одно дело, – эльф ткнул пальцем в барда, который больше напоминал Уму: раскачивался из стороны в сторону и что-то бормотал. – Барон сказал, что нужно пробудить его суть. Что бы это ни значило. Ну, естественно, Роше все вам растрещал, – тут же ответил бывший командир «белок» на повисший в воздухе вопрос. - И вовсе не я, а Бьянка, – Вернон спрыгнул с подоконника и ушел в соседнюю комнату, чтобы переодеться и вернуть вещи Геральту. - Не важно, кто, – отмахнулся эльф, чутким ухом прислушиваясь к шуршанию одежды. Ему все время казалось, что чертов d’hoine снова исчезнет. – Кто-то понимает, о чем речь? - Похоже на Предназначение… Только не материальное, а, ну, метафизическое. Он же бард, в этом весь Лютик. Может, нужно ему спеть? – Ласточка закинула ногу на ногу и подперла подбородок ладонью, оглядывая компанию. Геральт для этой миссии явно не подходил. Судя по выражению лица эльфа, тот хоть и был когда-то бардом, но быстрей сожрет мозги утопца, чем откроет рот, да и в успех не верит. У Эскеля совершенно нет слуха, сама Цири когда-то обучалась у Лютика, но вряд ли вспомнит хоть один аккорд. Бьянка еле стоит на ногах, и похоже готова горланить только пошлятину, что пели «полоски» на привалах. Что едва ли сработает… - Капитан умеет петь, – вдруг заявила Вэс, поставив на стол полупустую бутылку. – Он мне пел, когда только спас. У него красивый голос. О таких талантах своего избранника Йорвет не знал. Мысленно он корил себя за невнимательность. За время этого путешествия он понял, что все еще знает о человеке слишком мало, практически ничего. Он не знал про рисунки, о том, что Роше подмешивает в табак особые травы от головной боли, о том, что все время стирает один сапог при ходьбе, что часто сжимает зубы, когда злится, а теперь еще это. Простой человек с короткой жизнью оказался сложней, чем эльф мог подумать. А он ведь считал его своим. - Он никогда при мне не пел, – довольно резко отозвался Йорвет, складывая руки на груди и оспаривая этим фактом саму вероятность, что темерец мог взять в руки какой-то музыкальный инструмент и воспроизвести что-то более-менее мелодичное. - Я пел тебе, потому что ты заснуть не могла, – выдохнул вернувшийся темерец, отбирая у Бьянки бутылку, к которой она вновь потянулась, и делая глоток. – Тебе хватит, Вэс. А при Йорвете я не пел, потому что он бывший бард, и я не хотел мучить его тонкий слух завываниями бешеного волка. Но если это поможет Лютику… я попробую. Трисс, подумав, кивнула, а Бьянка, пошатываясь, достала из угла гитару, передавая ее капитану под обжигающий взгляд эльфа. Роше удобней устроился на барном стуле, закинул ногу на ногу и долго просто перебирал струны, пытаясь вспомнить аккорды и слова песни, которую не пел уже очень давно. Впрочем, как только пальцы нашли верный аккорд, он запел, сперва тихо, затем уверенней и громче, его голос набирал силу, ощущалось, будто он чувствует эту песню как часть себя. - Как ветра осенние подметали плаху, Солнце шло сторонкою, да время стороной. И хотел я жить. И умирал да сослепу, со страху, Потому, что я не знал, что ты со мной. Как ветра осенние заметали небо, Плакали, тревожили облака. Я не знал, как жить. Ведь я еще не выпек хлеба, А на губах не сохла капля молока. Как ветра осенние да подули ближе… Закружили голову. И ну давай кружить Ой-ёй-ёй, да я сумел бы выжить, Если бы не было такой простой работы – жить. Как ветры осенние жали – не жалели рожь… Ведь тебя посеяли, чтоб ты пригодился. Ведь совсем неважно, от чего помрешь, Ведь куда важнее, для чего ты родился. Как ветра осенние уносят мое семя… Листья воскресения да с весточки – весны. Я хочу дожить, хочу увидеть время, Когда эти песни станут не нужны. Лютик начал прислушиваться, как только заиграла гитара. Он, кажется, жадно слушал пение мужчины, вбирая в себя каждый звук, в конце песни будто бы начиная светиться изнутри, все более… оживая. Когда последние звуки мелодии стихли, бард вскочил, широко улыбаясь и аплодируя. - Вот уж не думал, что такой солдафон, как Роше, умеет играть на гитаре! – воскликнул бард, осматриваясь и тут же скидывая повязанное на плечи одеяло, после озираясь на удивленно застывших друзей. – Право! Почему такая тишина?! Геральт, дорогой, закажи вина, я приглашу лучших музыкантов, давайте отпразднуем, друзья мои! – бард повернулся на каблуках к лестнице, но тут же был пойман в медвежьи объятия Эскеля. Ведьмак так сильно сжал смеющегося барда в объятиях, что у того, кажется, хрустнули кости, и он сдавленно пискнул. Ведьмаку казалось, что с его сердца свалился не то, что камень, весь ведьмачий замок, настолько легко и свободно он вдруг себя почувствовал, услышав голос своего дурного предназначения с голубыми как васильки глазами. Впрочем, тем же вечером Лютик еще заставил ведьмака побегать. Бард осознал, что любимый кафтан испорчен, и выступать на празднике ему совершенно не в чем, так что Эскелю пришлось третировать портных Новиграда, убеждением и запугиванием вынуждая пошить для барда новое одеяние за рекордно короткие сроки. Репутация ведьмаков дала свои плоды, как и мешок монет, которые вручил ведьмаку Роше втайне от Йорвета. Новый кафтан доставили к закату, на этот раз темно-голубой, украшенный травяным узором золотой нити и небольшими, но настоящими драгоценными камнями. Был и новый берет с гибким белоснежным пером. В новом образе Лютик казался не таким напыщенным индюком, но и не таким габаритным, как раньше. Голубой гармонировал с его искристыми глазами, и весь бард как будто сиял. О празднике к тому времени знал весь город. Анаис не смогла выехать из Вызимы, да и не успела бы до начала торжества, зато придумала какое-то совершенно невероятно правдоподобное объяснение воскрешению своего советника. Так что гудел не только Новиград, но и Вызима, да и многие другие города и деревни. Откровенно говоря, и Роше, и Йорвету, и всем остальным было совершенно все равно на всеобщее помешательство за стенами «Хамелеона». Роше никак не мог отвести взгляд от своего эльфа, Эскель ни на миг не выпускал из поля зрения снующего туда-сюда барда, а Геральт то и дело целовал свою чародейку, заставляя ее заливаться краской. Цирилла смотрела на всеобщее помешательство с терпением императрицы, она устроилась на высоком барном стуле с бокалом вина и указывала рабочим куда вешать украшения. Лютик тем временем заперся в кабинете, что не помешало его любимому ведьмаку туда проникнуть и тут же быть прижатым к стене легкой рукой. – Я знал, что ты сюда пойдешь! – голубые глаза барда блестели с вызовом и игривостью, а вторая рука поправила выбитую на двери защелку. - Я помню все, что ты сделал для меня, Эскель, – Лютик облизнул губы. – И хоть теперь я понимаю, кто ты на самом деле… кровь кажется мне сексуальной, – выдохнул он, опускаясь на колени и принимаясь бороться со шнурками на штанах ошалевшего от напора ведьмака. Лютик прекрасно понимает, чего он хочет, для Эскеля у него было много сюрпризов. Высвободив еще вялый член ведьмака из брюк, он принимается массировать его, перебирая пальчиками подтянутые яички и то и дело касаясь языком отверстия на головке. Он не торопится, лаская медленно, намеренно больше возбуждая, чем принося удовольствие. Он потерся о начавший твердеть член, как кот, услышал тихое рычание в ответ. Поэт нарочно испытывает терпение любимого: на нем самом новый камзол, его нельзя мять и рвать страстно, срывая с проклятого барда, и Лютик прекрасно это знает. Он берет член ведьмака в рот и начинает сосать, плавно, медленно двигая головой, поднимая голову, и глядя в желтые, бешенные от возбуждения глаза Эскеля. Пока тот держится, не трогает барда, не вплетает пальцы в каштановые кудри, не прижимает к себе, только впивается в стену непослушными пальцами и смотрит как ему сосет его дурное Предназначение. Менестрель уркает, вибрируя горлом, посылая по всему стволу волну наслаждения и возбуждения, выпускает член изо рта полностью, коротко вылизывает головку самым кончиком язычка, проходясь по дырочке и краям плоти, он видит, как сходит от этого с ума ведьмак, и продолжает медленно доводить его до оргазма. Вновь берет член в рот и сосет, принимает глубоко в самое горло, смотрит в глаза и как только ощущает, что член набух, и Эскель скоро кончит, отстраняется, поднимаясь на ноги и делая пару шагов назад, любуясь тяжело дышащим ведьмаком, с горящими глазами и вытащенным из штанов красным дрожащим от возбуждения членом. - Погоди секунду, – почти издевательски улыбается бард едва не срывающемуся ведьмаку и скрывается за ширмой. Он раздевается, перекидывая части своего кафтана на ширму, и выходит почти полностью обнаженным, на нем лишь голубые чулки с атласными бантами да такой же бант на шее. Лютик опирается на кровать локтями и выгибает спину, его попка явно специально растянута и подготовлена. Лютик, судя по всему, планировал отблагодарить своего ведьмака как следует… И когда только успел? Эскель делает глубокий вздох, но даже у самого терпеливого ведьмака из школы Волка срывает крышу, он делает несколько быстрых шагов к любимому и невыносимому барду, скидывая по пути дублет и окончательно освобождая из штанов ноющий член, и, крепко хватая мужчину за плечо, до синяков резко входит в горячую жаждущую плоть, начиная резкие глубокие толчки, вызывая у барда сладкие, громкие стоны, которые ни ведьмак, ни менестрель были не в силах скрывать. Эскель, рыча, запускает пальцы под атласную ленту на шее барда, слегка его придушивая и шлепая ладонью по ягодицам, вызывая более протяжные стоны насаживавшегося на его член Юлиана. - Кончи в меня…. Давай, – сквозь стоны с трудом выдыхает бард, подмахивая бедрами и хватая губами такой густой и сладкий сейчас воздух. И Эскель слушается, обхватывает пальцами член своего Лютика, дрочит ему, двигаясь в такт, и долго спускает вместе с выгнувшимся в оргазме бардом. В себя они пришли только через полчаса. Лютик лениво теребил оторвавшуюся от чулка ленту, лежа на плече Эскеля головой. - Ты в порядке? – тихо спросил его ведьмак, перебирая каштановые кудри. - О, да – улыбнулся менестрель. – Мне нравится идея с лентой, давай в следующий раз ты меня свяжешь? Эскель застонал. Он никогда не поймет, откуда бард берет все это. А Лютик тем временем вскочил, вытащил из таза тряпку, приводя в порядок сначала себя, а потом ведьмака. - Одевайся. У меня есть еще дело, – вдруг сказал Лютик. В его глазах плескался тот самый свет, который бывает у поэтов, когда они пишут баллады. – Мне нужно поработать. И позови мне Цири! Бард практически вытолкал едва успевшего застегнуться Эскеля за дверь и сел за свой стол, что-то быстро записывая на пергаменте. До праздника оставалось два часа.