Все задают вопрос, в чём смысл жизни, и никто — в чём смысл смерти. Ю Несбё
Детройт стоял на ушах. Детройт недоумевал. В Детройте, по мнению уличного проповедника, снятого на дрожащую камеру мобильного телефона, наступал конец света. Мужик с глазами навыкате дёрганно размахивал руками на фоне гигантского уличного монитора. Он орал, едва не выхаркивая лёгкие от натужного стремления предупредить о страшной опасности, которая уже не подступала, а в буквальном смысле входила в дома и прочие места обитания человека. Он орал о необходимости покаяться. О том, что нужно отринуть всех ложных богов, идолов и смиренно ждать конца. Так и сказал: «Отринуть!» Он вообще говорил на какой-то странной малопонятной смеси новоорлеанского и ветхозаветного языков. Но интуитивно было понятно, о чём идёт речь. Когда люди так дерут глотку, это обычно означает, что их либо ограбили, либо наступает глобальный пиздец. Впрочем, ничего принципиально нового в его послании к детройтцам и гостям города не было. Хэнк за свои пятьдесят с лишним лет много раз уже слышал такие «пророчества». Если Чарльз Мэнсон со своим «Хелтер Скелтер» в семидесятые ещё был оригинален, то в начале нулевых апокалипсис не обещал только ленивый. Пятнадцатилетний Хэнк успешно пережил новогоднюю ночь на стыке двух тысячелетий, и единственное, что его беспокоило утром нулевого года, — это дикий сушняк после первой в его жизни попойки на вечеринке у друзей. Он пережил две тысячи шестой, когда Америка ждала предсказанного суперцунами. В две тысячи седьмом американцы напряжённо ждали террористической атаки, которая должна была уничтожить США, но, пожалуй, самым страшным событием того года для Хэнка стал выход «Крепкого орешка 4.0». А теракта так и не произошло. В две тысячи одиннадцатом основатель христианского «Семейного радио» пообещал вознесение всем праведникам, но вместо этого сам отбыл в больничку с инсультом. В две тысячи двенадцатом все носились с календарём индейцев майя, который как-то слишком подозрительно обрывался на декабре месяце. Тоже пронесло. Жизнь в преддверии конца света стала обыденной, и никто больше не бежал в ближайшую церковь отмаливать грехи, как только очередной пророк обещал, что в этот раз уж наверняка ёбнет. Однако сегодняшним утром никто не торопился отвернуться от очередного сумасшедшего. Никто не пожимал плечами, спеша по своим неотложным делам. Наверное, всё дело было в том, что там, за спиной мечущегося мужика в распахнутом пальто и сбитом набок галстуке, с карманной Библией в мягкой обложке в руках, на гигантском рекламном мониторе шла зацикленная запись из телевещательного центра. И эта запись была не о том, как планета Ниби́ру наебнёт Землю в огненный ад. Не о том, что какой-нибудь диктатор страны третьего мира по пьяни сядет жопой на ядерную кнопку. Горожанам обещали не суперпандемию, не нашествие зомби, не глобальное похолодание. Это было кое-что посерьёзнее. Кое-что реальное, близкое и очень достоверное. Андроид, вещавший сейчас на весь Детройт о правах и свободах для синтетических «людей», явно не был чьим-то глупым розыгрышем. Трансляция оборвалась резко, на полуслове, и по какой-то иронии операторов, добравшихся до коварно оккупированной телестудии, сменилась рекламным блоком от «Киберлайф», который завершался традиционным рефреном «Детройт — город андроидов!», звучавшим в контексте ситуации очень зловеще. «Ага. Детройт, похоже, снова обосрался, а потом его натыкали мордой в собственное дерьмо», — мрачновато резюмировал Хэнк Андерсон. Но только вот его экспертный комментарий не транслировали главные каналы страны и не набирали крупным шрифтом на первых полосах свежих газет. После сегодняшней эскапады, или — как её называли кровожадные любители жареных сенсаций — террористического манифеста, даже самые тупые, недальновидные, ничем не интересующиеся граждане поняли: их мир уже изменился и придётся с этим как-то разбираться. Андроиды — это тебе не неведомая болячка из Уганды и не ядовитые камерунские озёра. Они рядом. Почти в каждом доме. В больницах, в школах, в магазинах, в фитнес-центрах. Их не получилось бы игнорировать при всём желании. Хэнк внимательно изучил сводку новостей, пока, за неимением новых точных сведений, обильно пересыпанную припадочными комментариями и зацикленными эмоциональными кадрами видео и фотосъемки от очевидцев. Выяснилось, что трансляцию подхватили соцсети, и через какие-то полчаса странные новости из Детройта оказались в топе, и ради них была смещена телевещательная сетка. Хэнк, прогуливаясь по каналам, то скептически похмыкивал, то негромко со вкусом материл экспертов, то прикрывал глаза ладонью, а потом с силой растирал кожу на щеках пальцами, так, будто тесто месил. В общем, проявлял все признаки активного слушателя, максимально эмоционально вовлечённого в процесс. «Беспрецедентное происшествие: захват телевещательной башни Стрэтфорд…» «Гражданское население Детройта выражает сомнения в том, что полиция сможет обеспечить...» «Мэр Броуди обещал выступить с открытым обращением к мирным гражданам и разъяснением ситуации. Прямое включение с пресс-конференции через пятнадцать минут. Оставайтесь с нами…» — Мирные, ёб их мать, граждане, — с отвращением повторил Хэнк. Он вспомнил все изученные дела по девиантам и с полной уверенностью мог сказать, что невинные жертвы агрессии андроидов подходили под определение «мирный гражданин» так же, как он под звание мисс Мичиган две тысячи тридцать восемь. Психопаты, обдолбавшиеся льдом, полезные члены общества, на которых клейма негде было ставить. Таким самое место было на доске «Разыскивается». И вот они уже стали предметом нежнейшей заботы этих холёных и неприятно белозубых людей из прайм-тайм. «Общественность обеспокоена сложившейся ситуацией и ждёт решительных действий от…» — Лучше бы эта общественность научилась сама себе жопу подтирать. Накупили ебучих андроидов, чтобы не марать белых ручек. Скоро забудут, как ложку в руках держать. За рулём андроиды, на кухне андроиды, да блядь! Скоро андроиды и передёргивать в душе будут этим ленивым козлам. Зато теперь взвыли: «Ах, как страшно! Ах, оказывается, машины занимают наши рабочие места! Оказывается, они могут нам вломить в ответ!» А не надо было заселять машинами половину Детройта! За спиной Хэнка раздался негромкий, но отчётливый стук каблуков. Хэнк обернулся. Коннор, обычно передвигавшийся бесшумно, как тень, явно специально привлёк к себе внимание. Он держал в руках пальто лейтенанта, недвусмысленно намекая, что им с Хэнком пора бы уже выдвигаться. Было непонятно, все ли реплики лейтенанта он услышал. Лицо у него было безмятежным, как у Бодхисаттвы. Но Хэнк уже точно знал: этот свой буддийский покерфэйс Коннор натягивает, если хочет что-то скрыть. Например то, что ему что-то не в дугу. — Ты, что ли, из-за «ебучих андроидов» обиделся? — предположил Андерсон, хотя точно знал: Коннор явно не страдал «обидчивостью». — Я осведомлён о твоей неприязни к андроидам. Не знаю, чем она вызвана, но на нашу совместную работу это никак не влияет, поэтому мне абсолютно не от чего расстраиваться. И я не обижаюсь, лейтенант. Обида — это реакция на субъективно... — Ой, да заткнись ты, Коннор. Во-первых, я не о тебе, а в общем. — Хэнк очертил руками в воздухе широкую дугу. — Ты же напарник, а не «пылесос-посудомойка-подтиратель жопы». — Если моё мнение тебя интересует, то здесь совсем не помешал бы домашний андроид описанной модели. — Надо же, всего пару дней на службе, а уже дерзишь старшим по званию, — осуждающе заметил Хэнк, — что же скажут большие дяди из Киберлайф, когда узнают, что их идеальный мальчик грубит своему господину, повелителю и пользователю с расширенными правами доступа? — Лейтенант, — с напором ответил Коннор, — я уже двадцать три минуты дожидаюсь, пока ты оторвёшься от просмотра новостей, суть которых я сам могу изложить по дороге, и соберёшься выйти из дома. Это во-первых. — Да понял я, понял. Уже встаю. Там в телестудии всё равно сейчас возятся криминалисты, и пока они там всё не осмотрят и табличками не обставят, мы не начнём. Ну не смотри ты так, господь всемогущий, до чего же ты нудный, Коннор. Зудишь, как москит, а когда не зудишь, смотришь, как... — Хэнк попытался подобрать сравнение, но не смог описать это выражение лица Коннора, которое вечно его побеждало, и он устало поднимал руки, сдаваясь. — С тобой по-другому не получается. Эта поведенческая модель даёт наилучшие результаты, — с еле заметным сожалением заметил андроид. Коннор помог Хэнку надеть пальто, и, хотя тот совсем не нуждался в такой помощи, он всё же её принял. Андроид на прощание потрепал Сумо по загривку и добавил: — И всё-таки подумай насчёт домашнего помощника. Я предлагаю рассмотреть этот вариант. Ты нуждаешься в том, кто следил бы за собакой и за порядком в доме. Знаю, что ты против покупки андроида, но можно взять его напрокат. — Никаких андроидов… то есть никаких помощников в моём доме, — огрызнулся Хэнк. — Если что-то не нравится — сам здесь убирайся и составляй компанию псу! — Я пытался, но ты не дал, — напомнил Коннор. — И «составить компанию» Сумо не могу: у меня такой же график, как и у тебя. Хэнк только плечами пожал на этот очевидный факт, и они вышли на крыльцо. На улице ощутимо и строго пахло зимой. С ночи сильно морозило и нечищенную тропинку сковало ледяной коркой. С полуголых деревьев и проводов летела мелко искрящаяся в свете утреннего солнца изморозь. Воздух казался кристально чистым, а почти безоблачное небо было нестерпимо лазурным. Какая-то странная торжественность была в этом застывшем зимнем утре, и даже привычная для Детройта дымка смога рассеялась. Всё было чётким, ясным, очень ярким. Коннор посмотрел вверх, и Хэнк, скосивший на него глаза, понял: андроид тоже заинтересовался этим небом, таким же пронзительно-голубым, как диод на его виске. — А что, Коннор, ты видел когда-нибудь зиму? — спросил он с интересом. Коннор моргнул, перед тем как выдать ответ совершенно в своём стиле: — В моей памяти есть вся необходимая информация об этом времени года. Среднесуточная температура, январский температурный максимум, сведения о миграции птиц и животных, количество осадков, зимние праздники и статистические сведения о сезонных пиках преступности. Но ты, очевидно, спрашиваешь не об этом. Поэтому наиболее корректный ответ: «нет». Меня активировали в августе текущего года, поэтому я никогда не видел зиму. Ты спросил, чтобы... — Спросил, чтобы узнать: как тебе это всё? Ну, то, что ты сейчас видишь? — Это интересно. То есть мне бы могло это понравиться, — признал Коннор. — Хотя я вижу, что людям зимний период доставляет определённый дискомфорт: низкая температура воздуха, опасность обморожения, сезонные депрессии и… И тут, словно демонстрируя ещё одну опасность зимнего времени, а именно низкий коэффициент сцепления подошвы ботинок с наледью, Хэнк поскользнулся на дорожке и едва не шваркнулся о землю. Коннор среагировал моментально: он ухватил Хэнка за лацканы пальто и подтянул к себе, перехватывая для надёжности талию лейтенанта. Хэнк громко и с силой выдохнул от неожиданности и необычайно крепкого захвата, сдавившего его с такой силой, что вдохнуть получилось с большим трудом. — Убери лапы, Коннор, я уже стою. В смысле — спасибо, Коннор, за заботу, что бы я без тебя делал. И ты бы это, отрегулировал немного силу сжатия, а то я прямо слышу, как у меня рёбра потрескивают... — высвободившись из этих нежданных объятий, сказал Хэнк. — А ты куда это намылился? Это моя тачка, а я с утра не пил ничего крепче эрл грея. Коннор действительно уже собирался занять место за рулём с таким видом, будто это даже не обсуждалось. На справедливое возмущение Хэнка он ответил просто и убедительно: — Твой автомобиль до сих пор на летней резине, лейтенант, а на дорогах сегодня гололёд. — Боишься, что я тебя угроблю, жестянка? — Боюсь, что, попав в дорожно-транспортное происшествие, мы снова потеряем время. Если тебя беспокоит мнение сослуживцев, то я остановлюсь неподалёку от башни, и сможешь занять место водителя, чтобы преодолеть остаток пути. — Соображаешь, — похвалил Хэнк. Коннор мягко улыбнулся на эту похвалу, чем заставил сердце Хэнка сделать пару очень сбивчивых сокращений. Но Хэнк уже научился с этим справляться. Методику против внезапного приступа тахикардии он назвал «Гуантамера», и была она довольно простой. Для начала нужно было отвернуться от Коннора. Сделать несколько медленных и глубоких вдохов. Занять удобное положение и представить, как лежишь в шезлонге с ледяным бокалом Куба Либре в руке, на белом мелкозернистом песке Варадеро. Где-то вдали слышны гитарные переливы, и сильный, глубокий женский голос поёт что-то по-испански. Умиротворяюще шумит Карибское море. Лазурное, как диод на виске Коннора…❖
Машинный этикет, вшитый в программу любого андроида, требовал, чтобы Коннор скромно держался позади, в паре шагов за лейтенантом Андерсоном. Исключение составляли только ситуации, когда человеку грозила опасность. Ловить пулю следовало первым, входить в помещение, если тебя вообще в него допускали, вторым. Всё очень просто. Вероятность того, что на лейтенанта нападут, была низкой: Коннор заметил только полицейских, оцепивших башню телецентра, репортёров или нескольких служебных андроидов, стоявших в холле в ожидании новых распоряжений от администраторов. Пришлось идти следом за Хэнком, а тот, к сожалению, этим утром был особенно неторопливым. Коннор рвался вперёд, едва не налетая на лейтенанта, так некстати замедлявшего шаг. Хэнк делал вид, что не замечает этого горячего желания Коннора попасть на место как можно быстрее. «Ничего, потерпишь», — лукаво думал он про себя, не совсем понимая, почему это просительно-укоризненное выражение лица его так забавляет и радует. Наверное, потому, что он видел: Коннору тесно в этом ошейнике инструкций, а короткий поводок из правил, созданных для урегулирования отношений «Человек — Машина», выводит его из себя. Он мог делать всё быстро, чётко, правильно, без глупых человеческих ошибок. Но приходилось занять своё место в очереди. А его место, как машины, всегда было последним. Хэнк поддразнивал Коннора ещё и потому, что не ожидал никаких сюрпризов в башне Стрэтфорда. Он заранее мог сказать, что туда уже согнали всех легавых Детройта, которые хоть что-то из себя представляли. Пригнали лучших криминалистов, а вернее тех, которые были связаны с успешно раскрытыми делами. Тех, которые примелькались и вызывали подсознательное доверие. Люди с именем. Наверняка предоставили и лучшую технику, чтобы потом трубить на каждом перекрёстке, как роскошно оснащены полицейские. Дерзкое преступление — наилучший фон для эффективной, запоминающейся рекламы. Здание было оцеплено в два ряда, и любые попытки со стороны прессы просочиться внутрь жёстко блокировались полицией. Репортёры, увешанные камерами и микрофонами, мёрзли у здания телецентра. Они проводили Хэнка и его андроида, шагнувших за жёлтый разделительный барьер, жадными взглядами, но ни один из них не решился подобраться поближе, чтобы вцепиться в лейтенанта. Эта стайка в серо-чёрных строгих пальто была похожа на оголодавших акул, почуявших сладкую живую кровь. Но от добычи их отделяла эфемерная голографическая лента, охранявшая желанную жратву лучше, чем стальная клетка охраняет аквалангиста. Приходилось ждать официального начала пресс-конференции, изнывая от нетерпения. Хэнк точно знал, что во время прямого включения ссыкло мэр Броуди, вылупив немигающие честные глаза, клятвенно заверит всех, кто нацелит на него микрофон, что полиция разберётся с атакой девиантов на телецентр и предъявит голову зачинщика добропорядочной публике. В кратчайшие сроки, конечно же. У этого трусливого мудака была какая-то неистребимая привычка обещать невозможного за других людей. Он, конечно же, даст гарантии. Поклянётся прахом любимой бабули. А если обещанных результатов не будет, то он найдёт, на кого свалить вину. Крыса. Обычная серая крыса. И ещё Хэнк точно знал, что к их приезду народу в Стрэтфорде будет как на пенной вечеринке в разгар студенческих каникул. Оккупированный Стрэтфорд явно был событием более масштабным, чем оккупированный Уолл-Стрит. Трансляция речи девианта производила больше впечатления, чем хоум-видео голливудской звезды. Анальные эксперименты какой-нибудь яркой старлетки — это, конечно, занимательно, но вряд ли они возмутили бы общественность больше, чем вероятность того, что их домашние помощники, купленные в кредит, вот-вот решат сбросить оковы рабства, потребуют прав и свобод и начнут голосовать за демократов. Так что ожидалась крупная тусовка, на которую пригонят всех. Полезных и бесполезных. Первые будут напряжённо работать, а вторые только создавать видимость бурной деятельности, мешая первым. И он, конечно, ожидал, что без федералов здесь не обойдётся, но всё-таки, заметив бейджи федерального бюро расследований, сразу напрягся. По привычке. Ждать, что ФБР посчитает этот инцидент всего лишь глупой выходкой каких-нибудь нёрдов, запрограммировавших андроида на проведение этой акции, не приходилось. Это была не банальная пьяная поножовщина на чьей-то задрипанной кухне. И даже не стрельба из крупнокалиберного оружия в школе. Это не всплеск тестостерона у какого-нибудь безмозглого самца, не временное помутнение рассудка от препаратов, не случайная пьяная выходка и не преступление, совершённое в состоянии аффекта. Четверо отлично организованных девиантов смогли проникнуть в хорошо охраняемую башню телевещания, обойти и нейтрализовать охрану, захватить студию, записать послание и уйти. Эти девианты знали, что делать. У них был чёткий план, который они отработали как по нотам. Это уже была настоящая командная работа. До этого дня в деле обычно фигурировали девианты-одиночки и спонтанные преступления, в которых был только один мотив: выжить и убежать. — А ФБР-то держит марку, первосортный мудак, — пробурчал себе под нос Хэнк, столкнувшись со спецагентом Ричардом Перкинсом. Этот горбоносый мужик с недобрыми глазами за десять минут своего присутствия в телестудии успел очень нелюбезно пообщаться с Андерсоном. Неприятно удивиться присутствию полицейского андроида на месте преступления. Агент явно обладал талантом настраивать против себя всех присутствующих в максимально короткие сроки. Проще говоря, он напряг всех. В его присутствии всем начинало казаться, будто у них рыло в пуху. Все присутствующие в телестудии, независимо от возраста, профессии, звания, были на подозрении у этого мужика. Когда Перкинс наконец свалил куда-то в соседнее помещение ебать мозги уцелевшим, Хэнк с Коннором прослушали сообщение лидера девиантов. Всё, что мог заметить Хэнк, — это яркая форма рабочего, отключённый скин, мелкие царапины на корпусе и самое приметное — глаза разного цвета. Он не знал, выпускаются ли модели с «гетерохромией» и есть ли вероятность, что это собственник решил усовершенствовать своего андроида. Хэнк решил подождать выводов напарника. — Обнаружил что-нибудь, о чём мне стоит знать? — уточнил Хэнк, заметив, что, разглядывая девианта, Коннор вдруг будто забеспокоился. — Нет. Ничего, лейтенант. Я ничего пока не обнаружил, — ответил Коннор, но вид у него был какой-то потерянный, да голос явно его подводил. Он дважды повторил это «ничего» и вообще ответил Хэнку так, будто тот его отвлёк от каких-то мыслей. В глаза напарнику Коннор не смотрел. «Да он же мне врёт!» — изумился Хэнк. И тут же понял, что не скажет этого вслух. Не начнёт его допрашивать. Если у Коннора было предписание от «Киберлайф» скрывать какую-то информацию от напарника, то Хэнк всё равно ничего не добьётся. Коннор скорее даст себя с башни сбросить, чем осознанно нарушит свои драгоценные инструкции. Особенно после той своей «ошибки» в клубе «Эдем». Оставалась возможность, что он утаил информацию по другой причине. Хэнк пока не знал, что это могла быть за причина, но всё-таки подумал, что Коннор с его вечным «Я регулярно прохожу проверки» — это удивительное создание, которому хочется играть по установленным правилам, ходить по правильным клеткам, только вот реальность — это не шахматная доска. Здесь тех, кто всё делает по правилам, съедают первыми, а если не съедают, то ломают. Машины ведь не лгут, не изворачиваются, и стыдиться своих поступков они уж точно не могут. А Коннору было неловко за это вранье, в этом Хэнк отлично разбирался. Но он решил, что лучше сейчас не напрягать напарника, который явно чем-то был расстроен. Хэнк дал ему побыть одному. Коннор взял себя в руки очень быстро. Закончил осмотр. Отчитался привычным спокойным голосом, а после он предложил осмотреть крышу. Хэнк и сам заметил, что именно туда вели следы не успевшего испариться тириума. Значит, один из девиантов был серьёзно ранен во время отступления. Отстав от команды спецназа, направленной вместе с ними на крышу, Хэнк спросил как бы невзначай: — Что думаешь? — Коннор одним только наклоном головы попросил задать вопрос точнее. Хэнк указал большим пальцем за спину, на дверь телестудии: — Я про речь. Про признание андроидов полноценными личностями, отмену рабства? Как по-твоему, что хуже: стихийная девиация, бунты и возможное открытое столкновение, или людишкам стоит потесниться на вершине пищевой цепочки? — Я считаю, что эта речь противоречит политике корпорации, — непривычно скупо сформулировал свой ответ Коннор. — Ой, да брось, Коннор! При чём тут корпорация? — Хэнк остановил напарника. — Разве тебе, лично тебе не хочется снять эту сраную повязку? Не хочется, чтобы с тобой обращались как с человеком? — Повязка мне совсем не мешает, и со мной уже обращаются как с человеком. — В ответ на изумлённый взгляд Хэнка он уточнил: — ты обращаешься со мной как с человеком, Хэнк. — Хорошо, допустим. А что насчёт других андроидов, Коннор? Они разве не заслуживают человеческого отношения? — Тут Коннор не нашёлся с ответом, а Хэнк, не сбавляя оборотов, продолжил допрос: — Вот как. Молчишь. Получается, тебе плевать на других андроидов. Даже если их всех ра́зом на запчасти разберут и пустят на переработку, ты скажешь, что так было нужно? — По-моему, ты не понимаешь, — слишком громко и резко ответил Коннор, впервые за всё время их сотрудничества повысив голос. — И не хочу понимать! Нечего тут понимать, — грубо ответил Хэнк, обрывая очередную уже приготовленную речь, которая почти дословно скомпилирована из инструкций пользователя Киберлайф. — Этот девиант говорил странные вещи. А разве то, что мы с тобой видели, не странно? Что-то изменилось, Коннор. И мы ничего об этом не знаем, признай это наконец и успокойся. Что если девиация распространилась по всей стране? Что если наши данные о единичных случаях — это ошибка, что если девиантов больше в десятки, в сотни раз? Киберлайф пока не может найти способ выявлять такие сбои, значит никакой точной информации о том, сколько их на самом деле, у них быть не может. Этот девиант предлагает мир в этой нихуя не здоровой ситуации, которая с каждым долбаным днём становится всё поганее. Меня не интересует, для чего вас там создавали. Виагру тоже создавали не для того, чтобы вялые члены поднимать. Но кого теперь это ебёт? Хэнк остановился, понимая, что ему нужно договорить. Потом не будет ни этих мыслей, ни этого запала, ни этого тихого, молчащего Коннора, который слушает не перебивая. И он продолжил: — Ты можешь объяснить, зачем они сделали вас такими? Да, я понимаю: идеальная имитация. Но вы же каким-то образом можете чувствовать несправедливость, потерю, любовь, тоску, страх — всё, что чувствуют люди? Это разве не настоящее рабство? Это не извращение? Тот, кто задумал вас такими: с разумом... — палец Хэнка ткнул в лоб Коннора, — с чувствами, — он уверенно, почти обличительно ткнул пальцем в грудь Коннора так, что тот покачнулся, — но абсолютно безвольными — он самый настоящий больной ублюдок, Коннор. Мне такие игрушки, которые чувствуют боль, если их ломаешь, не нужны. Если тебя этот расклад всё ещё устраивает, то лучше бы тебе сейчас прикусить язык и пиздовать работать. Хэнк резко замолчал, повернулся и быстро зашагал вперёд по лестнице. Эта короткая речь, в которой он изложил мысли, давно уже крутившиеся в голове, его распалила. Хэнк вообще быстро заводился. — Андроид будет мне рассказывать про справедливость. «Меня активировали в августе, Хэнк!», а всё туда же — «Вы не понимаете, Хэнк!». Куда уж мне против твоей умной пластиковой жопы. Салага. Он шёл, ворча под нос что-то неразборчиво-оскорбительное, и ему становилось легче. Хэнк, как многие вспыльчивые люди, очень быстро успокаивался, если была возможность выговориться, а противник был достаточно умён, чтобы не сопротивляться. Когда они поднялись на крышу, Хэнка совсем отпустило. Он ещё немного молча побродил среди будок ретрансляторов, пока Коннор сосредоточенно изучал следы тириума, ещё заметные даже простому человеческому глазу. В какой-то момент Коннор скрылся из вида. А что было дальше — Хэнк помнил только частично. События, которые зафиксировала его память, прокручивались почти статичными слайдами, перемежаясь со вспышками снежно-белого света. Спрятавшийся на крыше девиант. Раненый. Отчаявшийся. Неосторожный Коннор. Раненый Коннор. Острое ощущение беды. Взять его живьём? Без шансов. Очевидно. Очевидно всем, кроме Коннора. Уже раненый, он убеждал Хэнка, что это их шанс, ради которого они так долго и упорно старались. В то мгновение, когда Хэнк почувствовал, что напарник рванул из укрытия к девианту, он молниеносно попытался схватить Коннора за пиджак, но пальцы словили только пустоту. Дальше звук выстрелов и внезапно наступившая тишина. Хэнк, задыхаясь, выбежал из укрытия и увидел лежащего в позе сломанной куклы девианта с простреленной головой. Над ним, застывший, словно в кататоническом ступоре, стоял Коннор. Спина ссутулена, плечи приподняты, взгляд абсолютно стеклянный. Хэнк не удержался от того, чтобы высказать напарнику всё, что накипело. Наорал на него за нарушение прямого приказа, за глупый, неоправданный риск, за то, что он до чёртиков напугал Хэнка. Он ругался, чувствуя, что где-то внутри него разрастается огромное, блаженное, радостное облегчение. «Живой!» — это была единственная мысль в голове в тот момент, когда язык по старой привычке выдавал порцию словесных пиздюлей слишком шустрому андроиду.❖
День как-то быстро и скучно скукожился. Потускнел, и от его торжественной утренней чистоты не осталось ничего, даже обрывка голубого неба в прорехах густых дождевых облаков. Графитово-серые тучи навалились на крыши зданий и моросили ледяным спреем. Улица совсем вымерла. Ни машин, ни людей. Да и кому захочется гулять в такой промозглый собачий холод? Только ярко светилась уличная забегаловка, неподалёку от которой был припаркован автомобиль Хэнка. Они с Коннором сидели тут уже битый час, но разговор как-то не клеился. Хэнк знал, что ведёт себя неправильно. Глупо было думать, что стоит только Коннору испытать то, что чувствовали девианты, и всё изменится. Когда на виске андроида предательски, как ярко-алое клеймо, загорелся диод, сигнализируя о возмущении в системе, он подумал: «Вот оно!» Случилось. Он почуял. Его наконец проняло́. Там, на крыше, когда Коннор, растерянный и испуганный, смотрел куда-то в пустоту перед собой, было отчётливо понятно, что он видел что-то непостижимое. Непознаваемое. И в его глазах ясно читалось только одно — ужас. В это безмятежно-приветливое лицо заглянул Жнец. Оставил свой отравленный отпечаток на правом виске, замутил сознание, заявил на него свои права. И обещал вернуться за его живой душой. Хэнк всё ещё слышал тот дрожащий и срывающийся голос, повторявший: «Я был так напуган, словно это я умирал». Сердце сжималось от жалости, и, не будь на крыше спецназовцев, он обнял бы этого напуганного андроида, который впервые понял, как ужасно ничто, пожирающее всё на свете рано или поздно. Обнял бы и сказал, что Коннор не один. Что жизнь стоит смерти. Сказал бы, что быть живым — это не значит постоянно бояться смерти. Что будет и радость, и восторг, и красота. Много того, за что стоит простить эту неприятную особенность жизни — её конечность. — Что теперь? С тобой что, Коннор? — спросил он, глядя на застывший профиль. Андроид помедлил с ответом совсем немного, но этой заминки Хэнку хватило, чтобы понять: напарник в серьёзном замешательстве. — Я не понимаю вопроса. Всё по-прежнему, лейтенант. В этом деле появилось кое-что новое, и я продолжу работать над этим. Мы должны узнать, что это за «Иерихон». Вероятно, это место, где девианты устроили убежище. — Найдём? — не удержавшись от ехидного тона, переспросил Хэнк. — Будем и дальше гоняться за теми, кого насилуют и избивают? Знаешь, я не за этим в полицию шёл, Коннор. Бегать за этими... — За девиантами, лейтенант Андерсон. Называй вещи своими именами. — Блядь, Коннор, ты серьёзно? — Не понимаю, чего ты от меня ждёшь, лейтенант? Я всего лишь выполняю задание. И ты принял это дело, значит обязан им заниматься. Это будет правильно. — Ох, блядь, я и забыл: мистер Закон и Порядок снова в городе! Гроза девиантов, слуга людей. Мне нужно похлопать, что ли, несгибаемый борец со злом? Или тебе выдать значок «самый преданный пёс Человечества»? — Что ты хочешь услышать? — Голос Коннора приобрёл нехарактерные для него интонации. В нём ясно звучали злость и раздражение. Андроид гневно продолжил: — Наверняка вы хотите узнать, что творилось в моей «пластиковой башке», лейтенант? Я вам отвечу, но, вероятно, вам не понравится ответ. В моей голове не творилось ничего особенного. Вас сбили с толку некорректные реакции. Не мои реакции. Этот девиант просто вызвал кратковременное возмущение системы. Я пока не понимаю, как это работает, но будьте уверены — я разберусь. Я не забыл, кто я, не стал девиантом. И я до сих пор не считаю этот сбой настоящей эмоцией. Это просто обманка, — заметив, что Хэнк смотрит на него каким-то очень странным взглядом, продолжил, снова сбиваясь при выборе голосового режима. Слишком громко для обычного диалога. Слишком быстро для выражения спокойной уверенности, но почему-то настройки сбивались на рандомный тембр, и громкость сама собой повышалась под этим необычным, молчаливым взглядом лейтенанта. Он снова снизил громкость звука с шестидесяти децибелов до умеренных сорока́ и продолжил: — Я — андроид. Если андроид будет нарушать установленные правила, его направят на утилизацию. Жалость в этом случае нерациональна. Неверное решение может привести к непоправимым последствиям. Если этот инцидент повлияет на качество моей работы или моя система снова даст сбой, я не буду оправдываться тем, что у меня внезапно появились «чувства». Я не человек и никогда им не стану. Это невозможно физически. Я не допущу, чтобы машины требовали равенства с людьми, и сам не буду требовать таких прав. — Пошёл вон, — медленно и отчётливо сказал Хэнк, молчаливо слушавший этот монолог. Коннор вздрогнул, будто его ударили. Лейтенант смотрел на него тяжёлым, почти ненавидящим взглядом и через мгновение зарычал: — Пиздуй из моего автомобиля, ёбаный андроид. — Коннор подобрался. Две секунды он не двигался, а после послушно нащупал дверную ручку и медленно вышел, аккуратно захлопнув дверцу. Двигатель недовольно заурчал, слышно было, как со скрежетом включилась передача, и машина с визгом и пробуксовкой вырулила на проезжую часть. Коннор смотрел вслед, наблюдая, как линкольн немного виляет на скользкой дороге из-за резкой подгазовки и пытается уйти в занос. Когда его сигнальные огни исчезли за поворотом, андроид непроизвольным движением спрятал руки под мышки, словно приобняв себя, и, сгорбившись, побрёл прочь от забегаловки. Он сам не знал, почему имитирует эти движения мёрзнущего под зимним дождём человека. Зачем они вообще были в его программе. Коннор мог бы вызвать такси и добраться до Департамента. Остаться там на стойке для андродов на ночь. Но не стал этого делать. Ему хотелось немного пройтись. Посмотреть своими глазами на город. Увидеть его перед тем, как его отзовут. Напоследок стоило разобраться с тем, что на самом деле произошло. Хотя бы для себя. Он говорил Хэнку правду. И он же ему лгал. Правдой было то, что Коннор обещал: всё останется по-прежнему. Есть задача, и он будет её выполнять. Нет ничего важнее этой цели. Она — смысл его существования. Отними цель — и ничего не останется. А ложь заключалась в том, что он понимал: ничего уже не будет по-прежнему. Что-то сегодня изменилось безвозвратно. Девиант, смотревший на него с экрана монитора. Неизвестный ему RK200, модель которого он почему-то решил не называть Хэнку, не был обычной забитой машиной, которая просто засбоила и искала тихий, тёмный угол, в который сможет забиться. Он был совершенно другой. Такие никогда не сидят тихо по углам. Он выводил проблему девиантов на новый уровень. Не прятаться, а показаться всему миру. Не скрываться, а требовать. Не бояться, а говорить во весь голос. RK200 был лидером. И он был слишком похож на Коннора, хотя они оказались по разные стороны. Всего две общие литеры в названии серии RK. Всего две буквы алфавита. И столько вопросов. Никаких сведений от «Киберлайф», никакой возможности понять, откуда взялся этот девиант. Только закрытые двери. Только стены кругом. «Иерихон» — крупная надпись на ржавом усталом металле. Дёргающийся, как неровный пульс, острый, режущий код rA9. То ли пароль, то ли чьё-то имя, то ли молитва. И смерть… К этому мучительному списку непонятных и пугающих вещей прибавлялось ещё одно тревожное чувство — страх, что он окончательно потерял уважение Хэнка. Этот прожигающий взгляд лейтенанта, его странное молчание и его срыв: Коннор не сомневался, что Хэнк завтра же добьется от Фаулера того, чтобы андроид больше не появлялся в радиусе десяти миль от него. Надавит на капитана, поставит ультиматум, солжёт, но добьётся того, чтобы Коннора не было рядом. Он искал аналогии, аргументы, всё, что могло бы помочь ему в этом странном споре с лейтенантом, который упорно не хотел его понимать. Он мог бы сравнить девиацию с нарушением присяги или приказа, данного в военное время. Но нарушенная клятва была некорректным, хоть и выразительным сравнением. Речь скорее шла о чём-то более серьёзном. Глубинном. Неразрушимом. Для андроида считать себя равным человеку — это всё равно что для какого-нибудь дикаря забыть закон предков. Как нарушить священное табу. Возможно, этот вирус девиации гнездился в каждом андроиде. Просто он спал, не потревоженный внешними изменениями, привязанностями или потрясениями. Ни один андроид не захотел бы переступить черту между правильным и неправильным. Просто потому, что по ту сторону этого «правильно» и «неправильно» не было ничего. Ни целей, ни задач, ни границ. Только хаос и пустота. Бесполезность. Чтобы перейти туда и не выпасть из реальности, нужны были какие-то ориентиры. То, за что можно ухватиться. Что-то осязаемое и очень ценное. Что-то должно было их погнать туда, в неизвестность, от знакомого и понятного. Коннор шёл по ночным улицам медленно, как автомат. Он проходил мимо остановок, пропуская автобусы. Шёл самым извилистым, лишённым всякой логики маршрутом: мимо иллюминирующих моллов, вдоль скоростных шоссе, по пустырям, через жилые кварталы. Со стороны казалось, что он просто бредёт без ясной цели. Но цель была вполне определённой. Новая, очень важная цель в списке его текущих задач: >>Инициировать разговор с пользователем «Хэнк Андерсон». >>Задать цель сеанса коммуникации. >>fLONl5dj gEjgLj hIps9oNEortpS 78Se >>igHop 81Aro4krNKo gip11e >>Системный сбой... Стабилизация... Хэнк приканчивал третью бутылку «Будвайзера» под просмотр передачи «Космос: пространство и время» на Нэйшнл Географик. Его успокаивала такая хуйня. На экране проплывали под медитативную потустороннюю музыку холодные, чужие и завораживающие виды планет. Закадровый баритон вешал лапшу про лучезарное будущее, ожидающее пионеров-колонизаторов. Он распинался так, будто где-то на Марсе сейчас уже устраивались коммерческие пикники. А на деле руки у человечества пока ещё были коротковаты, поэтому ничем, кроме самоходных машин, исследующих, щупающих, пробующих на зуб эти заманчивые новые просторы, тот же несчастный Марс не был захламлён. «Но доберёмся. Держись, Марс. Доплыл же Колумб до Америки, значит и Красной планете недолго осталось отдыхать в одиночестве, — думал Хэнк. — Дайте только время, и человек доберётся до всех планеток зачуханной Солнечной системы и двинет дальше, туда, где его не ждут. Выберет самый вкусный кусочек. А всё для того, чтобы приятнее было переделать какой-нибудь новый мирок под себя, а потом разрушить. Нас хлебом не корми — дай присвоить всё самое лучшее. А зачем нам лучшее? Чтобы поиметь всё, что существует во Вселенной?» Хэнк полюбовался ещё на жёлтую, похожую на круглый кусок плесневелого сыра Ио, на железисто-красную, уродливую Амальтею и безликую Европу. Невозмутимые хреновины, которые наворачивали круги вокруг жирного и неповоротливого Юпитера. Подумал о том, что стоит взять ещё одну бутылочку ради такой приятной компании. Он встал и тут же услышал жужжание дверного звонка. — Кого ещё чёрт принёс? — Он глянул на часы — шёл третий час бессонной ночи. Сумо, стуча когтями по полу, протрусил к двери и заскулил, оглядываясь на хозяина. Тот подумал, что ему нахрен не нужны ночные гости, но, не дождавшись второго звонка, всё-таки решил проверить. Когда он открыл дверь, то едва сдержался, чтобы не ругнуться. На пороге стоял Коннор. Мокрый, немного растрёпанный, и деталь, поразившая Хэнка больше всего, — он по колено был уляпан жидкой грязью. Будто гулял по стройке или решил реку вброд перейти. — Извини, — расценив взгляд Хэнка как осуждающий, сказал андроид, вглядываясь в лицо напарника внимательно и немного виновато. — Я не буду заходить, но мне нужно с тобой поговорить. — Из какого болота ты вылез, чёрт тебя подери? — спросил Хэнк, Сумо зафыркал, обнюхивая ногу ночного гостя. — И нет, Коннор, я не собираюсь разговаривать с тобой на пороге. Заходи, раз припёрся. И он отступил назад, пропуская андроида внутрь. Коннор шагнул вперёд и снова встал как вкопанный, ожидая приказа. Вокруг него на полу немедленно образовалась лужица мутноватой воды; с волос и одежды капало, этот факт приводил в совершенно щенячий восторг старого сенбернара, который очень уважал грязные лужи. — Знаешь, я даже спрашивать не буду, где ты шароёбился. Но в таком виде я тебя в гостиную не пущу. Ну-ка, пойдём. — Он завёл андроида в ванную, выгнал любопытствующего Сумо, который тёрся рядом, не давая Хэнку и шагу ступить. — Снимай свои тряпки, если закинем их прямо сейчас в стирку, то к утру они высохнут. Коннор взялся за галстук. Хэнк отвернулся, делая вид, что ищет что-то на полках с моющими средствами. Андроид передал ему пиджак, рубашку, завис, думая, куда положить свой драгоценный галстук и булавку. Хэнк отобрал и положил на полку. — Разбирайся с остальным, я сейчас вернусь, — коротко приказал он и вышел из ванной, чувствуя, что задыхается. Хэнк не хотел ничего больше видеть. Ему и так на год воспоминаний бы хватило. В коридоре он замедлился, перевёл дух, прислушался. Явственно раздался чёткий металлический лязг пряжки на ремне. Наверняка ткань спущённых брюк зашуршала, соскальзывая вниз, но за шумом крови в ушах тяжело было это услышать. Хэнк заставил себя сходить за одеждой. Не глядя сгрёб в охапку чистую домашнюю футболку и пижамные брюки с удобными завязками, понимая, что в его джинсах Коннор точно утонет. — Коннор! — окликнул он андроида и помахал своими заношенными тряпками, просунув руку в приоткрытую дверь, — возьми. Разберёшься, надеюсь. Штаны натягивай на задницу, а футболку через голову. — Мне известна концепция... — Да, да, всезнайка. Дай знать, когда тебе загрузят концепцию юмора. — Я подам запрос, — вполне серьёзно ответил Коннор, забирая у Хэнка чистую домашнюю одежду. — Надеюсь, ты не против. Я запустил режим стирки для синтетики... Хэнк? — Чего тебе ещё? Покормить? Извини, синей жижи не держу. Могу угостить «Будвайзером». Или ты круглосуточно «на службе»? — Я не отправил отчёт о своём системном сбое в Киберлайф, — ответил Коннор. Хэнк промолчал, прислоняясь спиной к стене, и закрыл глаза. — Я не хочу, чтобы меня из-за этого отозвали. Я прошу тебя, не требуй у капитана Фаулера моего отстранения. Я должен остаться, Хэнк. Должен разобраться и понять, что происходит. Пожалуйста. Он наконец показался на пороге ванной комнаты. Вид босоногого Коннора и его странная просьба создавали ощущение, что Хэнку всё это просто снится. Что он просто заснул перед телевизором. Пижамные штаны Хэнка смотрелись на стройном андроиде как шаровары и только чудом не сваливались; ещё слегка влажные волосы, мягкими волнами падавшие на лоб, делали его на вид ещё моложе, чем он казался обычно. Но самой поразительной деталью был слоган на футболке, выбранной наспех. Хэнк уже сто лет её не надевал, потому что просто перестал влезать. На чёрной ткани рубленые белые буквы: «Живи быстро, умри молодым». — Чего-чего не требовать у Фаулера? — наконец переспросил он, отрывая взгляд от букв на груди андроида. — Отстранить меня. — Что ты такое несёшь? Тебя перемкнуло, что ли, пока ты там шатался под дождём? У меня даже в мыслях не было... — Знаю, ты не хочешь со мной работать после сегодняшнего, но я провожу диагностику постоянно и... — Тут до Хэнка всё сразу дошло. Вот же ненормальный андроид. Этот идиот прошёл пешком несколько кварталов, расшифровывая слова Хэнка, и решил, что тот теперь его опасается, подозревает и обязательно попытается избавиться. — Коннор, ты охуел? — серьёзно сказал Хэнк, глядя на гостя. — Решил, что я побегу жаловаться Джеффри? Если да, то твоя программа по составлению психологического портрета работает так же, как автомат со снэками в департаментском кафетерии. То есть выдаёт не то, что просили. Врубаешься? Я понимаю, у тебя сегодня был тяжёлый день. И, наверное, поэтому ты снова решил выступить со своим коронным номером в стиле «Жизнь Коннора из Киберлайф, рассказанная им самим». Ты опять трепался про себя. Кто ты такой, для чего ты нужен и прочая херня в твоём стиле. Это раздражает, Коннор. — Я это учту, — приглушённым голосом сказал Коннор, вглядываясь в лицо Хэнка. В глазах читалось какое-то беспокойство, словно он опасался, что его сейчас выставят за дверь, как пару часов назад. — Ну ты и истеричка, Коннор, — со всей серьёзностью сказал Хэнк. — Клянусь, в Киберлайф меня кто-то крепко не любит. Наверное, поэтому тебя направили ебать мне мозг круглыми сутками и не давать спокойно попить пивка после тяжёлого дня.