— Что такое «Бог»? — Это слово из трёх букв. Виктор Пелевин
Уединённая резиденция на берегу Детройт-ривер не была похожа на человеческое жильё. А если точнее, то она была похожа на что угодно, но только не на дом. Скорее, это был гигантский чёрный, тщательно отполированный булыжник, наполовину утопающий в замерзающей реке. А может, это был потерпевший крушение космический корабль. Или оставшийся неразобранным после фестиваля искусств арт-объект. Этот «дом» был явной антитезой белому столбу башни Киберлайф, слегка стушёванному лёгкой пасмурной дымкой, выглядящему в блёклом и волглом воздухе как мираж, парящий над землёй и не имеющий никакой опоры. Фантастическая и впечатляющая иллюзия. Стоило только отвернуться от чёрного «дома», как взгляд немедленно цеплялся за этот феноменальный фаллический символ, поднимающийся над окрестными соснами и целящийся прямо в небо, как ракета, готовая к старту, или как монструозный палец, указывающий на что-то невидимое вверху. Будто кто-то очень хотел ткнуть этой здоровенной указкой Богу прямо в лицо. Чёрное и белое. Высокое и низкое. Стремящееся ввысь и погружённое в землю. Башня Киберлайф — пафосная и гордая, открытая, видная со всех концов города. Дом Камски — незаметный, замаскированный, спрятанный где-то на берегу, как секретный бункер. Башня была битком набита техникой, андроидами, охраной, инженерами, менеджерами и выглядела как гигантский улей. В чёрном доме жил только один человек. И всё-таки эти две противоположности кое в чём были очень похожи. И Дом, и Башня, несмотря все свои отличия, выглядели как попытка выебнуться. Надо сказать, довольно успешная попытка, потому что Хэнк Андерсон, остановившийся на ровной, припорошённой утренним снегом площадке, уставился на дом с привычно-скептическим выражением лица, непроизвольно появлявшимся всякий раз, когда он видел что-то подобное. Ему сложно было воспринимать всё это как должное и делать вид, что он знает толк в футуристическом дизайне. О вкусах не спорят, конечно, но этот Камски явно перегибал палку. Ещё с академии и первых незабываемых месяцев работы в полиции Хэнк знал, что о человеке очень многое можно узнать, вообще не задавая никаких вопросов. Достаточно обратить внимание на то, в каком состоянии его обувь, какие галстуки он выбирает, как ест, как общается с обслугой, как водит автомобиль. Но дом — это уже не просто визитная карточка с краткими сведениями: имя, место работы, контактные данные. Это полное досье с особыми ценными примечаниями, а иногда и история болезни. Как правило, по выбору места проживания Хэнк легко мог сделать вполне определённые и довольно точные выводы о характере хозяина, его привычках и предпочтениях, даже не имея диплома мозгоправа. И сейчас, глядя на этот каменный саркофаг, Хэнк не ждал ничего хорошего. Он ещё немного задержался, чтобы оценить вид широкого водного простора, открывавшийся с этого незнакомого ему места на берегу. Было что-то завораживающее и в то же время отталкивающее в этом сером, туманном и безлюдном виде с чёрными вкраплениями птичих стай на мутноватом облачном небе. Взгляду здесь было холодно, неприютно, слишком пусто. Слишком мало звуков, слишком мало красок. Немногим могло понравиться такое место. Хотя, наверное, было во всём этом какое-то отстранённое очарование. Гипнотическая привлекательность места, в котором нет посторонних. Коннор обернулся на лейтенанта. Взгляд у него был вопросительный, но он молчал и просто ждал, когда Хэнк наконец подойдёт ближе. Он ждал, пока заговорит Андерсон, и тот вдруг понял, что очень хочет поделиться с Коннором своими впечатлениями об этом месте. Не потому что Коннору это может быть полезно или интересно. А потому что с ним это вдруг казалось таким естественным: озвучивать свои мысли. Рассуждать. Делиться эмоциями. Открываться. По-приятельски, безо всякого смущения и без всякого почтения к заслугам, регалиям и гениальному уму миллиардера Элайджи Камски Хэнк обрисовал его предварительный психологический портрет Коннору: — Ну и местечко, блядь, ты только посмотри. Как будто кто-то хотел сделать сад камней, но перестарался с этой ебаниной, — кивая в сторону дома-камня, заметил Хэнк и сразу уточнил: — Не то чтобы я не любил современную архитектуру. Но это просто какая-то срань господня. Знаешь, Коннор, запиши-ка себе где-нибудь на память, а потом сверишь мои предсказания с результатом. Этот твой Камски-Всеотец — просто пафосный фрик с синдромом Бога. Многого ждать от него не нужно, чтобы не обломаться. Такие люди, по моему опыту, напрямую никогда ничего не говорят. Всегда только сраными шарадами, чтобы посмотреть, как людишки скачут перед ними. Ставлю двадцатку, он обязательно заставит нас попрыгать на задних лапках за любую полезную информацию. — Попрыгать? — совершенно серьёзно переспросил андроид, видимо желая уточнить, какие именно это будут прыжки: в высоту или в длину, или же это будет бег с препятствиями. — Ну не буквально же, Коннор! — Хэнка немного задалбывала необходимость пояснять очевидное, но он терпеливо расшифровал для напарника: — Богатым засранцам вечно скучно, вот они и ждут, что кто-то их развлечёт. Прыгать не обязательно, конечно, но придётся тебе постараться, если действительно хочешь что-то узнать. — Постараться развлечь? В моей базе социальных протоколов... — Забей на протоколы, разберёмся на ходу. Импровизируй. У тебя иногда неплохо получается, а если не уверен насчёт того, что сказать, то просто молчи, я подстрахую. Он один, Коннор, а нас двое, так что не забывай иногда передавать мне пас, чтобы получить преимущество, — ответил Хэнк, понимая, что будет очень сложно объяснить Коннору, какие именно развлечения он имел в виду. Иногда с этим андроидом было тяжело разговаривать. Почти как с Маугли: всё ему объясни — и как развлекаются богатые, и куда следует засовывать инструкции. И хотя самообучался Коннор просто бешеными темпами, порой от его вопросов Хэнку хотелось выразительно закатить глаза под лоб. Переходы от естественного, почти неотличимого от человеческого поведения к машинной неповоротливости образного мышления были рваными, грубыми, и очень резко, безжалостно напоминали о том, что Коннор всего лишь андроид. Хэнку это было неприятно и почему-то очень досадно. Сегодня ему вовсе не хотелось, чтобы Коннор выдал что-то, что ему же самому помешает в работе. Сам Хэнк многого не ждал от этого визита, но догадывался, что если Коннор не получит желаемое, то остаток дня придётся развлекаться наблюдением за тем, как андроид занимается саморефлексией вслух и пытается понять, где же его идеальная программа интеграции снова проебалась. Хэнка Андерсона редко подводила знаменитая интуиция старого копа, который по долгу службы умел разбираться в сортах людей. На этот раз она ему подсказывала: Камски — тот ещё тип. На таких не каждый день нарываешься. Ну что́ для такого человека какая-то полиция Детройта с её проблемами и нераскрытыми делами? Что для него беглые девианты? Он давно уже расстался с Киберлайф, и вряд ли они разошлись друзьями. Что ему до проблем корпорации, которая отстранила его от дел? Он никому ничего не должен, ни в чём не нуждается. Предложить ему нечего, такому человеку и ядерная война наверняка нипочём. Наивно надеяться на то, что мистер Камски окажется рубахой-парнем, живущим по соседству, приветливым и готовым к сотрудничеству с полицией из чистого альтруизма. Хэнк по достоинству оценил цепкий и холодный взгляд создателя андроидов на журнальной обложке. Тяжёлый случай. Хотя СМИ, захлёбываясь от восторга, Элайджу Камски преподносили публике как вежливого очень сдержанного, простого в общении человека. Но ведь на то они и СМИ, чтобы врать даже по самым ничтожным поводам. Даже блядский прогноз погоды и тот всё время наёбывал Хэнка, а об остальном и думать нечего. Чистопробный пиздёж и выдуманные образы, которые были так же правдивы, как компас, к которому поднесли магнит. Хэнк и сам несколько раз был вынужден лукавить на пресс-конференциях, чтобы журналюги не рвали департамент на тряпки. Было мерзко. Но если уж он мог «подать информацию в правильном свете», то уж эти-то... Короче говоря, сейчас он просто предпочитал верить своим глазам и полагаться исключительно на личные ощущения. Разговаривать с Коннором по поводу Камски он не собирался, и свои прогнозы относительно поездки Хэнк тоже держал при себе. Надо так надо — собрались и поехали. Не сидеть же на жопе ровно в ожидании очередного вызова? Не заявлять же андроиду прямо, что шанс поиметь что-то с человека, который вообще ни в чём не нуждается, близится к нулю. Он отлично видел, что Коннор и без его пессимистичных комментариев доходит до точки кипения. На этом своём деле о девиантах андроид буквально помешался: здесь явно было что-то бо́льшее, чем выполнение обычной служебной задачи. Кажется, что он и в огонь, и в воду готов был пойти — лишь бы докопаться до сути. И речь шла уже не о том, чтобы закогтить какого-нибудь отдельного засбоившего андроида. Коннор явно метил куда-то повыше. Так что Хэнка не удивляло сосредоточенное и напряжённое состояние напарника, диод которого изредка, но всё же помигивал, давая понять, что система производит какие-то подсчёты. Ни вызовов, ни отчётов Коннор не отправлял, а значит маячил своим жёлтым огоньком по другой причине. Он немного успокоился, только когда они подъехали к вилле миллиардера. До этого андроид всю дорогу молчал, как рыба. Это немного раздражало Хэнка и одновременно вызывало снисходительное сочувствие. Как к настоящему напарнику. К необстрелянному новичку, который слишком остро реагирует на свои неудачи. Хотелось похлопать Коннора по плечу и сказать «Не переживай — прорвёмся!», наплести чего-нибудь ободряющего, пообещать, что всё получится. Отвлечь, пока у него там какой-нибудь предохранитель не перегорел от напряжения. — Ты что, язык проглотил, Коннор? Или переживаешь перед встречей с создателем? Открытку-то хоть прихватил, чтобы автограф взять? — по-дурацки пошутил Хэнк. И сразу помрачнел, представив, как это прозвучало. Нелепая попытка быть беззаботным и развеять чью-то тревогу. Тревогу андроида, бля. Вот дожил. Но Коннор, кажется, не заметил никакой натянутости или не обратил на неё особого внимания. И ебанутый вопрос всё-таки сработал. Коннора будто снова включили, и он сразу выдал неожиданную реплику вместо очередного вопроса: — Я слышал, что на офицера Миллера вчера ночью напали. — В его голосе было слышно явное сожаление о случившемся, и он уточнил так, будто Хэнк был не в курсе: — Это были девианты. Странно, но он почему-то помнил, что Хэнк отлично ладил с молодым полицейским и мог переживать за своего младшего коллегу. В целом это была лишняя информация, не имеющая к делу никакого отношения. Но Коннор почему-то помнил. Неужели всё ещё интегрируется? Налаживает дружеские отношения? Втирается в доверие? Куда дальше-то, Коннор? И так уже ближе некуда. Хэнк действительно удивился этому замечанию, хотя он и вправду был очень рад за Криса, который вышел живым и относительно невредимым из этой опасной передряги. Наверняка он натерпелся страха. Но такая уж работа у полицейских: никогда не угадаешь, на что нарвёшься, просто патрулируя район. Сейчас гораздо больше всего остального Хэнка занимало то, что лидер андроидов позволил полицейским уйти живыми после бойни, в которой погибло много девиантов. А ведь они, очевидно, все были членами одной организации. Не простыми одиночками, которые по чистой случайности собрались в одном месте прошлым вечером. Интересно, «Маркус» горевал по ним? Или эти девианты были для него просто разменной монетой? Если андроиды после девиации так похожи на людей, то почему бы им тоже не быть холодными, беспринципными политиками? «Этот «Маркус», что он такое? У него же есть какая-то своя логика. Мораль. Планы, в конце концов. Может, он сейчас рассчитывает, строит свои прогнозы и выбирает, какое из его действий произведёт лучшее впечатление на кожаные мешки? Может, у него тоже есть эта функция: умение внедряться, просчитывать ходы на несколько шагов наперёд...» Хэнк долго ломал голову над тем, был это тонкий расчёт со стороны «Маркуса» или обычное, самое естественное человеческое милосердие. О чём думал этот андроид, когда отпускал полицейских? Когда он давал уйти своим врагам? Глупая мысль, но, может, он сам не хотел становиться убийцей? Не хотел быть таким, как те, против кого он взбунтовался? В любом случае — это впечатляло и заставляло задуматься. Холодный расчёт или сострадание — это уже не важно. Понятно было то, что «Маркус» был больше, чем просто один из них. Он командовал, они подчинялись. Хотя наверняка хотели бы отомстить людям, разделаться с ними и показать, что тоже способны на жестокость, если потребуется. Хотя если лидер девиантов такой уж человеколюбивый и наивный добряк, то вряд ли сопротивление долго продержится, каким бы изобретательным «Маркус» ни был. Рано или поздно ему придётся вступить в противостояние. Он не дурак. Он это понимает. Будет вооружённый конфликт, квазигражданская война. Если, конечно, Коннор каким-то чудом не остановит эту девиантскую организацию. А может, не Коннор. Ведь есть ещё специальный агент Перкинс, который собирается предотвратить массовое восстание девиантов. Перкинс, кажется, не из тех, кто боится невыполнимых задач. Ему и «переловить всех девиантов и уничтожить» наверное не кажется чем-то нетривиальным. Хотя как их переловишь? Если каждый день появляются новые? Да ещё и «Маркус» этот... Хэнк хотел бы узнать мнение Коннора по поводу «Маркуса», но и так догадывался, что тот ответит. «Машины не должны причинять вред людям». И дальше по знакомому тексту. Коннор будет отрицать, что девианты — это уже не совсем машины. Это с точки зрения Хэнка они вели себя как обычные люди. А с точки зрения Коннора — как испорченные, неисправные, дефективные машины, которые стали опасны для хозяев. Послушать Коннора — так всё проще простого: никаких чувств андроиды не испытывают, им просто кажется, что они ощущают гнев, радость, любовь, страх из-за какого-то программного сбоя. Это всё иллюзия. Нихеровая такая массовая галлюцинация, хоть в Книгу рекордов Гиннеса вноси. Хэнку иногда вдруг остро хотелось, чтобы Коннор ещё раз ощутил что-то хотя бы вполовину такое же сильное, как было при контакте со стрэтфордским стрелком. Не страх смерти, конечно: этого бы Хэнк и врагу не пожелал. Если бы было возможно дать ему ощущение чего-то другого. Чего-то приятного, захватывающего и впечатляющего. Удивление. Радость. Влюблённость. А потом он бы послушал рассказы Коннора о «ложных эмоциях и имитации человеческих реакций». «Вот бы ему дать почуять на своей шкуре». — И Хэнк задумчиво — не без злорадства — представлял, как некто с колчаном, стрелами всаживает бронебойную арбалетную очередь в грудь андроида. Попробуй протокол социального взаимодействия «Любовь с первого взгляда», Коннор. Врубай на полную катушку. Так, чтобы тебе, правильному мальчику из Киберлайф, мало не показалось. Свою кандидатуру на роль прекрасного возлюбленного Хэнк в этом сценарии конечно же не предлагал. Пускай бы это была какая-нибудь симпатичная девчонка, на которую Коннор посмотрит и… Вот тогда бы... «А что тогда? И зачем это всё? Любо-о-овь... Да в пизду её. Лучше пожелай, чтобы ему ногу оторвало, это вроде как милосерднее. А от любви одни только проблемы», — напомнил Хэнк сам себе, но всё-таки он знал, зачем ему, пусть и ненадолго захотелось, чтобы андроида ударило этой приливной волной и снесло к хуям все его настройки. Так вдруг захотелось, чтобы Коннор стал таким же, как этот «Маркус». Ведь он выглядел таким... человечным. Искренним и свободным. Он ни черта не боялся, судя по всему. И никому не подчинялся. Хэнку казалось, что это самый верный путь для такого разумного существа, как Коннор. Да только нужно ли это самому Коннору? Коннор девиант? Коннор вне закона? Коннор шляется где-то с этими бездомными андроидами, боясь высунуть нос из какой-то поганой дыры, а спецагент Перкинс разрабатывает планы по его уничтожению? Вот уж нет. Пока он под боком, пока он на этой стороне, всё же как-то спокойнее. — Ну что, двинули? — обрывая поток неуместных размышлений, то ли скомандовал, то ли уточнил Хэнк. Напарники прошли по занесённым мягким, нетронутым утренним снегом сходням. Нехорошее предчувствие, не покидавшее Хэнка всё утро, начинало нарастать. Он смотрел в ровную спину андроида и чувствовал, что они сейчас оба по-разному, но переживают. Хэнк незаметно для Коннора мотнул головой, будто стряхивая эту паутину хаотичных, неясных мыслей, и решительно нажал на кнопку дверного звонка, отозвавшегося мелодичным и протяжным «динг-донг» в глубине дома. Пришлось подождать, и он уже собирался нажать на кнопку повторно, когда дверь распахнулась и напарники увидели удивительно миловидную блондинку с нежным, как персик, округлым бело-розовым личиком. Хэнк на какое-то мгновение оторопел, сам не понимая почему. Не ждал же он, что сам Камски бросится ему открывать? Несколько секунд ему потребовалось, чтобы сообразить, что это та самая знаменитая «Хлоя» — андроид первого поколения, который прошёл тест Тьюринга. Об этом каждая собака в Детройте знала, как и о том, что Камски живёт вместе с «Хлоями» на отшибе. Извращенец-технофил. Ещё одна охуительная подробность о человеке, к которому они обращаются с просьбой. Ладно. Хэнк довольно сбивчиво представился, чувствуя странную неловкость перед этой прекрасной босоногой девушкой с большими и немного грустными глазами. «Хлоя» дружелюбным жестом пригласила их внутрь. Приветливо, но немного по-машинному улыбнулась лейтенанту Андерсону: — Пожалуйста, проходите. — Хэнк шагнул внутрь, и в голове у него запульсировала неотступная мысль: «Пахнет каким-то пиздецом». И, хотя у него было время настроиться на серьёзный разговор, он так и не смог избавиться от дурного предчувствия.❖
Нюх Хэнка не подвёл. Разъярённому лейтенанту оставалось только признать — Камски всё-таки сумел его удивить и хорошенько пощекотать нервы. Чёртов фрик с его фриканутым тестом. Форменный ведь псих, жаль, сдать его санитарам и полечить годик-другой не получится. Кажется, Камски возомнил себя Богом всех андроидов и сегодня развлёкся по полной в лучших традициях самодовольных и любопытных божков. Потребовал «кровавой жертвы». То ли перепутал две тысячи тридцать восьмой с четырнадцатым веком, то ли себя с Шиутекутли. Вот таким, по мнению Хэнка, оказался миллиардер и по совместительству просто уёбок. У Хэнка едва сердце не отказало, когда Камски поставил эту девочку «Хлою» на колени и вручил Коннору глок. Сам вложил в руку и помог пальцам напарника крепче обхватить рукоять оружия, которое он, по закону, не должен был держать в руках. Камски сам направил прямо в лоб неестественно спокойной «Хлое». А ведь она наверняка каждое утро ему подаёт кофе. Или, блядь, кровь девственниц, хуй его знает, что он там пьёт, этот упырь. Наверняка они о чём-то разговаривают. О погоде или об индексе Доу-Джонса. Не факт, что она такая же общительная, как Коннор, но всё-таки они живут вместе. А ещё она так смотрела на Коннора, что только у миссисипского аллигатора сердце бы не дрогнуло. «Уничтожь эту машину, и я расскажу всё, что знаю». Низкий и вкрадчивый голос Камски, казалось, заворожил Коннора, обездвижил его, и Хэнку захотелось схватить своего андроида и увести, хотя бы силой, чтобы только он не слышал этой идиотской, больной хуйни. Ну или вломить Камски с правой так, чтобы улетел в свой пафосный бассейн. Надо же, какая ублюдосина. На какое-то невыносимо долгое мгновение Хэнку показалось, что Коннор всё-таки нажмёт на спусковой крючок. Тошнота подступила к горлу от одной мысли, что он выстрелит. Его же, по идее, ничего не должно останавливать: перед ним всего лишь машина. Это даже не убийство. Просто порча имущества по разрешению хозяина. Всё равно как по тарелкам на заднем дворе стрелять, даже проще. Одно простое, вполне законное и совсем не аморальное действие. Но если бы он выстрелил, то всё, чем был Коннор, всё, чем он казался, разрушилось бы навсегда. Нет, Хэнк не врал себе ни секунды, что сможет выбросить из головы этого ненормального андроида, — а в том, что Коннор был ненормальным, Хэнк в очередной раз убедился несколько минут назад, — забыть, оттолкнуть... разлюбить бы не получилось. Но этот выстрел рикошетом бы задел и Хэнка. Было бы слишком больно. Было бы слишком много разочарования. Напарники покидали дом Камски молча, ошеломлённые каждый по-своему. Хэнку было приятно вновь очутиться на свежем воздухе, а не внутри этого чёрного, бликующего под неярким солнцем гроба под пристальным гипнотическим взглядом голубых глаз Камски. Как будто из тюрьмы вырвался, хотя там, внутри, было так же светло, как и снаружи. Но это место будто давило на него, угнетало. «Надеюсь, это была наша последняя встреча, шизанутый ты мудозвон», — мысленно попрощался с хозяином виллы Хэнк, а потом не удержался и спросил у Коннора, когда они спускались к машине: — Почему? — На лице Коннора отразилось столько всего, что Хэнк подумал, что его просто переклинило, что одна запрограммированная эмоция просто причудливо наложилась на другую, оттого что Коннор не смог выбрать, что именно хочет сейчас показать. Или он, наоборот, пытался что-то скрыть от Хэнка. Это создавало странное и страдальческое, совершенно особое выражение лица. В нём была и растерянность, и смятение, и непонимание. Голос Коннора, будто осипший от холодного ветра, совсем настоящий, переполненный чувствами, дрожал и срывался. Он запинался, с трудом подбирая правильные слова. Диод на виске бешено пульсировал опасным красным цветом. Наверное, стоило оставить его в покое, чтобы система пришла в норму, но Хэнку показалось... Точнее, он в этом был почти уверен! Он точно видел, что Коннор стыдился. Стыдился того, что не смог выстрелить в «Хлою», глядя прямо в её большие, серьёзные и насторожённые глаза. Стыдился, что не видел в ней просто машину. Стыдился, что её пожалел. RK800, такой целеустремлённый и бесстрашный детектив, упустил шанс получить ценнейшую информацию, которая могла повлиять на исход дела из-за нерациональной жалости к другому андроиду. «Хлоя» даже не была девиантом. Она не боялась деактивации. Ей было всё равно. Оправданий для Коннора не было никаких. Он просто не смог. Иррационально. Нерасчётливо. Глупо. Совершенно по-человечьи он пожалел её. Хэнк пристально смотрел на него, не отводя глаз от взволнованного лица, слушал глупые сбивчивые извинения и чувствовал, что его наполняет сладкое, томное тепло, хотя было холодно, очень холодно. Он чуял, как его захлёстывает нежность и гордость за Коннора. Но сам Коннор, кажется, расценивал этот внимательный взгляд лейтенанта совсем по-другому: — Я знал, что должен был выстрелить! — он почти выкрикнул это. Хэнк никогда прежде не слышал такого его голоса. Специальная настройка вокодера или сбой? —Но я говорю тебе — я не смог! Ну конечно он не смог. Такой славный, очень аккуратный и исполнительный андроид, внезапно оказавшийся слишком добрым для этого. Неспособным на тупую, ненужную жестокость. Коннор оправдывался за то, что смог совершить акт милосердия там, где оно не требовалось. Никому не требовалось. Кроме него самого и Хэнка. Ему приходилось оправдываться, потому что в их мире милосердие могло быть преступлением. — Извини. Хотелось ему в ответ на это короткое и полное раскаяния извинение сказать всё, что накипело. Что-то вроде: «Наверняка ты ещё этого не понял, Коннор, но уже шагнул за черту. Разве ты её не заметил? Ты уже почти такой же, как эти твои беглые, неуловимые девианты. И разве ты должен извиняться за это? Почти человек, но боишься стать человеком окончательно: цепляешься за бессмысленные мёртвые слова, чужие установки, за правила, за дурацкие законы. На двух стульях не усидишь, тебе придётся выбирать, и Бог свидетель, я тебя не буду удерживать на этой стороне. Пожалуй, стоило бы дать тебе попутного пинка в нужном направлении, но я верю — ты и сам отлично справишься». Но вслух Хэнк сказал только: — Возможно, ты поступил правильно. И не смог удержаться от улыбки, увидев лицо Коннора в этот момент. Этого андроида действительно было за что любить, и теперь Хэнк знал, что больше он никогда не пожалеет о том, что на него свалилось это дело о девиантах, и Коннор, и что-то ещё, с чем он ещё до конца не разобрался. Сейчас, когда напряжение отступило, он чувствовал себя обновлённым, освежённым этим новым открытием: Коннор не один из многих. Не тупая машина, существующая только ради выполнения задачи. Он умел сомневаться, сострадать, ошибаться, и именно это делало его живым в глазах напарника. Обратно возвращались по белой полупустой дороге. Изредка им встречались одинокие такси с наглухо тонированными стеклами, так что было непонятно, есть кто-то внутри или беспилотные авто едут порожняком. Камски жил очень уединённо, на отшибе, и здесь не было ни торговых центров, ни жилых районов, ни складов. Людям здесь просто нечего было делать. Пейзаж был умиротворяющим, чистым и искрящимся; из-за плотных сизых облаков наконец проглянуло неяркое солнце самой поздней осени. Хэнк намеренно ехал аккуратно, соблюдая скоростной режим, и послушно отпускал педаль газа, увидев предупреждение на информационном щите. Такое поведение за рулём было для него нонсенсом. «Ехать бы так долго-долго и никуда не приезжать. Свернуть сейчас на I-96, а оттуда на Лангсинг и дальше... куда-нибудь», — мелькнуло у него в голове, и он представил себе это внезапное путешествие. Только бесконечная лента белой дороги, мелькающие за окном сосны, рокочущий шум двигателя, голос Синатры из динамиков и Коннор рядом на пассажирском сиденье. Коннор, который ни о чём его не спросит. Конечно не спросит, потому что он умный, он сразу всё поймёт. — Хэнк? — Что тебе, Коннор? — мягко отозвался Хэнк. — Ты ведь мне солгал. Зачем? — Хэнк чуть не поперхнулся от неожиданности. — Чего-чего?! Повтори, сопляк. — Ты сказал, что я поступил правильно. Но я не сделал ничего правильного, Хэнк. Провалил элементарный тест. А если бы я его прошёл... — Так точно, «если бы». Если бы прошёл тест. Если бы смог выстрелить в эту «Хлою». Тогда ты получил бы свою драгоценную информацию. Или нет. Камски вообще-то мог и наебать. Но, если бы ты прошёл свой сраный тест, отвечаю, до города ты бы шёл пешком. Так что будь добр, заткнись уже и радуйся приятному путешествию. Пока снова не попал в дружеские объятия Фаулера. — Хэнк ожидал, что напарник ещё долго будет что-то там рассчитывать, размышляя, как следовало поступить, считая свои действия некорректными, решения ошибочными, а задачу проваленной из-за собственной некомптентности. Таких самоедов, как Коннор, надо было ещё поискать. И Хэнк был к этому готов, поэтому он решил, что им обоим не помешает немного развеяться. Он предложил просто и без предисловий: — Давай-ка выберем подходящее место для разговора, Коннор, не могу я одновременно вести машину и подтирать тебе сопли. Андроид только молча кивнул. Через четверть мили Хэнк увидел съезд на грунтовку, которая уходила в сторону Детройт-ривер. Только берег был пустым, безо всяких там здоровенных каменных приблуд и свихнувшихся миллиардеров. Хэнк снизил скорость и свернул на перекрёстке. Проехал петляющей среди соснового леска́ дорогой, и вскоре они выехали на широкий каменистый пляж. Вдалеке синел почти призрачный абрис города, невесомо нависшего над водой. Такое безлюдье. Громкий свист ветра. Морозное дыхание реки. Хорошее местечко для тех, кто хочет побыть в одиночестве. Не самое комфортное. Но за такое уединение стоило платить отсутствием комфорта. — Я иногда выезжаю на берег. Знаешь, туда, где поменьше народу, когда мне хочется успокоиться и подумать, — пояснил Хэнк и, увидев недоверчивый взгляд, сварливо заметил: — Да-да, Коннор, представь себе, иногда я вместо бара приезжаю на пляж! А ты думал, я круглогодично бухаю? Очень мило с твоей стороны, напарник! Ладно, не суть. Может, пройдёмся? Просить Коннора дважды не пришлось, и они вышли из автомобиля. Поскрипывая мелкой галькой, они прошли к воде и остановились у самой кромки, уже взявшейся крепким ледко́м. Коннор спрятал руки под мышки и по своей странной привычке как будто приобнял сам себя, будто ему было зябко. Он всегда так делал, если на улице было холодно. Раньше Хэнку казалось, что это какой-то лицемерный жест из специального сценария «Как сойти за своего среди людей», но сейчас уже не был в этом уверен. Сейчас в этом движении присутствовала некоторая нервозность. — Ну как? — неопределённо спросил Хэнк. — Пока не знаю, — признался андроид, оглядываясь по сторонам. — Хэнк. Я не думаю, что красивый вид как-то изменит нашу ситуацию. — Ситуацию не изменит. Я этого и не обещал, — напомнил Хэнк, — зато твоё отношение к ней может изменить. Коннор помолчал, а потом, как-то странно и некрасиво скривив губы, будто ему тяжело было говорить, выдал: — Ты сам всё видел. Это какой-то дефект. Он проявился уже не в первый раз. В моей программе что-то не так. — Да не пори ты чушь. И хватит уже убиваться из-за какого-то сраного теста. Этот Камски наверняка его там же и придумал. Прямо на ходу. Ты не думал о том, что это у него шутки такие ебанутые, как и он сам? Ты вообще его дом видел, Коннор? Думаешь, здоровый человек стал бы жить в этом мавзолее с бассейном в стиле Декстера Моргана? — Дело не только в этом тесте. Я не смог отправить отчёт в Киберлайф об очередной ошибке. Второй раз, Хэнк. Не нужно делать вид, что ничего не было. Это уже не случайность. Не совпадение. Коннор поёжился и посмотрел куда-то в сине-серую взвесь в виде города над рекой: — Я думаю, что они меня отзовут и разберут на запчасти, чтобы понять, где я ошибся. Дело я провалил. Признаться в этом не смог. Это дефект в программе. Диагностика его не выявляет, поэтому в Киберлайф ни о чём не знают. Но я знаю. И... Теперь я тоже боюсь. Боюсь, что дальше не будет ничего. — Что, Коннор, — как-то глухо спросил Хэнк, отворачиваясь в сторону, — теперь твоя жизнь, или как ты это называешь, тебе уже не кажется чем-то неважным? Даже если тебе скажут, что на замену пришлют такого же, как ты, и он сделает всё хорошо, правильно, по инструкции? Тебе ведь это не понравится. Потому что ты — это не он. Ты хочешь сделать всё сам. И тебе уже не хочется расставаться с жизнью из-за одной маленькой ошибки? — Я не хотел тебя разочаровать, прости, Хэнк. — Да уж, я пиздец как разочарован тем, что ты не торопишься на свалку. Бесстыжие твои глаза, — всё ещё не глядя на андроида, ответил Андерсон. — Мне кажется, что это не смешно, Хэнк, — Коннор выдал эту дерзость крайне сдержанным тоном, но выражение лица было крайне неодобрительным. — А я и не претендую, — быстро согласился Хэнк, которого достало юморить в одиночку, — я ж тебе не заебательский клоун Гэвин. — Юмор детектива Рида мне тоже бывает крайне сложно интерпретировать. Хэнк хмыкнул и поплотнее запахнул куртку: влажный промозглый воздух у реки начинал пробирать его до костей. Но уходить пока совсем не хотелось. Он подумал о страшной перспективе, которая маячила перед Коннором, а значит и перед ним. Нехорошо. Куда-то вкривь и вкось всё это выруливает. Но ничего. Они вдвоём. Они на одной стороне, а значит точно что-нибудь придумают. «На крайний случай, Канада близко: упакую Коннора в рюкзак и вывезу, пускай попробует вякнуть. Скажу, что надо отсидеться, а потом, с новыми силами, бегать за своими драгоценными девиантами. Найдётся у меня там пара-тройка знакомых на таможне. Это не так уж сложно. Сложнее будет объяснить ему, зачем я это делаю...» — Хочешь расскажу, как я впервые понял, что у реки хорошо думается? — вдруг спросил он. Ему сегодня действительно хотелось сказать Коннору что-то такое, чем он ни с кем никогда не делился. Коннор молча кивнул, и Хэнк, немного подумав, как будто подбирая правильное вступление, кивнул сам себе и начал так: — Давно это было. Даже странно вспоминать, насколько давно. Где-то лет сорок назад. Я тогда ещё в средней школе учился. Не то чтобы особо успешно: я, как видишь, не из любителей пробирок или формул, мне и тогда нравились занятия повеселее. Побегать, подраться. Хорошее было время... — Он сделал паузу, словно вспоминая, как юный Хэнк Андерсон, длинный, мосластый подросток, драчливый и бесшабашный, учился курить, прячась под школьными трибунами с другой шпаной. Как он гонял в баскетбол с соседскими пацанами, делил территорию с пришлыми из других районов и как ненавидел свою учительницу испанского. Besa mi culo, старая ведьма. Короче говоря, как предавался невинным забавам юности. — И вот уже в выпускном классе к нам пришла новенькая. Звали её Келли, а фамилию я не припомню: то ли Миллер, то ли Мартин, а может, ещё как-то. Да и не важно это. Она странноватая была, всё время молчала, как немая. Только на уроках, когда отвечала учителям, мы её и слышали, а так только «да» или «нет», если что-то спросят. Будто ей больно было говорить. Или просто не хотелось общаться ни с кем в школе. Не сильно её за это любили. Кому такая может понравиться? — Хэнк задал этот вопрос безлично, как будто обращаясь к пустому пространству. Коннор молча слушал, повернув лицо на Хэнка. Терпеливо дождался, пока тот снова продолжит. — Короче, до сих пор не знаю, как это вышло, но только втрескался я в неё по уши. Даже есть нормально не мог. Бывало, ночью лежу, в потолок пялюсь, как последний псих, и думаю про неё. И даже не о том думаю, как её зажимаю где-нибудь в пустом классе. А просто вспоминаю, как она книги из шкафчика забирает, как садится на своё место и юбку поправляет. Вспоминаю, как наклоняется над столом, когда пишет… Всякую ерунду думаю до утра, а потом иду в школу как лунатик. «Чёрт, что-то мне это напоминает, а, Хэнк? Второй заход, спустя сорок лет?» — сказал он сам себе. — Ходил как одуревший, а подойти к ней боялся: пацаны засмеют, ну и перед ней стыдно. А у неё, как назло, ни друзей, ни подружек, через кого узнать можно, что она любит, кто ей нравится. — Она была похожа на «Хлою»? — неожиданно и как-то резковато спросил Коннор, воспользовавшись паузой. Он смотрел строго, без улыбки. — С чего ты взял? — удивился Хэнк, но тут же сообразил: — А, думаешь, она мне её напомнила и поэтому я тут распинаться начал? Нет, Коннор. Эта Келли была обычная девчонка. Маленькая совсем, рыжеватая, не очень-то красивая. Знаешь, как это говорят: «обыкновенная», «незапоминающаяся». Не крутая. Не яркая. Не королева школьного бала, короче. Только глаза у неё были такие умные и грустные. Карие… — Хэнк невольно сделал слишком длинную паузу, и ему пришлось глотнуть воздуха перед тем, как продолжить. — И вот перед самым Хэллоуином я не выдержал: решил, что лучше один раз опозорюсь, скажу всё как есть, чем буду с ума сходить весь оставшийся год. Ну дождался её после школы, подошёл, спросил, можно ли проводить до дома. Она, конечно, сразу всё поняла. Я по глазам увидел. Но головой кивнула так вежливо. А когда я её проводил и признался как умел, она пристально так на меня посмотрела и серьёзно ответила: «Спасибо, Хэнк». Просто «спасибо», и больше ничего. Рукой только помахала с крыльца. Ну а я развернулся и пошёл. Не домой, а так — куда глаза глядят. Прогуляться хотел. Часа три, наверное, шёл, а потом вышел к Детройт-ривер. Сидел там на пирсе, один, до темноты. Замёрз, как собака, осень была, как в этому году: холодная. Потом, в сумерках, еле дорогу домой нашёл. — И что ты чувствовал, Хэнк? Опиши это, — очень тихо, почти прошептал Коннор, а Хэнк прикрыл глаза дрожащими веками и вдруг с удивлением понял, что не сможет вспомнить, что он тогда чувствовал. Он помнил события так ярко, словно это было вчера и не прошло сорок безумно долгих лет. Но те прошлые чувства были сухими и безжизненными, как осенние листья: ещё яркие, но уже мёртвые. И он вдруг решился: — Я чувствовал боль, Коннор. Вот здесь, — Хэнк прижал ладонь к груди, — но только не обычную. Не боль от травмы или от того, что с организмом что-то не так. Понимаешь? Я чувствовал такую тянущую и сладкую боль, что избавляться от неё мне совсем не хотелось. Странное чувство, когда страдаешь и наслаждаешься в одно и то же время. Это как болезнь, от которой ты совсем не хочешь лечиться, даже если она тебя добьёт в итоге. И ты будто немного глохнешь и слепнешь, мир вокруг немного размывается, всё становится фоном вокруг кого-то одного. Кого-то единственного нужного тебе. Самого желанного. И на этом берегу я, наверное, ждал, что случится невозможное. Надеялся, что ошибся, неправильно понял. Что на самом деле меня тоже любят. Я думал, что если этого очень сильно хотеть, то всё, чего мне хочется, сбудется. — И ты до сих пор любишь её? — Голос Коннора сделал какое-то нелепое ударение на слове «её»? — Что? — переспросил Хэнк, не сразу поняв, о чём спросил его андроид. — Келли. Келли Миллер. Или Мартин. Ты её… — Боже, Коннор! Что это тебе в голову взбрело?! — Хэнк уставился на Коннора как на сумасшедшего. — Я, блядь, даже фамилию её не помню толком. Она в тот год, сразу после Рождества, переехала с родителями куда-то в Нью-Йорк. А может, и в Миннесоту. В душе не ебу, честно говоря. Никогда не интересовался. Сначала потому что смысла не видел, она же мне ясно дала понять, что мне не светит. А потом было как-то... неприятно, что ли. Так что больше я о ней никогда не слышал. — Просто я зафиксировал признаки волнения, когда ты рассказывал о ней, — пояснил андроид, — у тебя пульс участился. — Чёрт, Коннор, иногда ты меня пугаешь. Ты стоишь в четырёх футах от меня, но умудряешься высчитать мой пульс? Может, ты и мысли читаешь? — Нет, но признаки волнения легко выявляются базовой программой диагностики психофизиологического состояния. По голосу и микродвижениям головы. Я неправильно интерпретировал? Или причина волнения в чём-то другом? Хэнк и сам понимал, что выглядел довольно глупо. А любопытный взгляд Коннора, который уже и думать забыл о своих девиантских проблемах, что было несомненным успехом, заставлял щёки краснеть, а в животе что-то сладко сжималось, будто Хэнк мчался в вагонетке вертикально вниз на безумных американских горках. Пора было заканчивать сеанс психотерапии. Пока терапия не понадобилась ему. Поэтому Хэнк взял напарника за плечи и, нависая над ним, сказал: — Забудь. Речь не обо мне. И не о Келли. И даже не о Камски. Речь о тебе, так что внимательно меня слушай. Я дважды повторять не буду, Коннор. Никогда больше не называй себя дефективным. Не извиняйся ни перед кем за то, что был к кому-то добр. И никогда не забывай: я тебе прощу ошибки, но вот расчётливой жестокости не прощу. Ты меня понял? — Да, — с готовностью ответил андроид, хотя ему, судя по виду, чертовски сильно хотелось что-то уточнить. — Хорошо, напарник, так держать. — Хэнк непроизвольно потянулся к щеке Коннора, чтобы потрепать её по-дружески, опомнился, и рука на секунду зависла в воздухе. Он мгновенно осознал, как странно это выглядит. И тут же решился прикоснуться к прохладной очень приятной на ощупь коже. Почти такая же, как у Ника, — андроида из секс-клуба. Только сейчас всё было лучше. Гораздо лучше. Сенсоры Коннора улавливали возмущения пульса Хэнка всё явственнее. Коннор сделал шаг к нему навстречу, чтобы ещё острее ощутить горячую тяжесть большой ладони, которая прижималась к его лицу. Это было очень странно, очень информативно, но хотелось больше. Более интенсивное касание. Более выраженный контакт. И он наклонил голову немного вбок, будто потираясь о шершавую, грубоватую кожу. Получилась какая-то кошачья ласка, и Хэнк сразу отдернул руку, будто его ошпарили кипятком. «Пора валить», — твёрдо сказал себе Хэнк. Он развернулся и пошёл к линкольну, одиноко и сиротливо ожидавшему напарников. Шёл, спрятав руки в карманы куртки, и изо всех сил сжимал ладонь в кулак, пытаясь раздавить это фантомное ощущение, оставленное в его тактильной памяти. Коннор брёл за ним и тоже что-то напряжённо обдумывал, помаргивая янтарно-жёлтым колечком диода. — Как думаешь, — захлопнув дверцу и заводя двигатель, спросил Хэнк, — отсыпет нам Фаулер пиздюлей за очередной порожняк? — Первосортных, — мрачно предсказал Коннор. И Хэнк сдал назад, разворачивая автомобиль.❖
В участке за своим захламлённым рабочим столом сидел и нечеловечески страдал Гэвин Рид. Он изнывал от бумажной работы, которую имел обыкновение откладывать на потом, и это «потом» накрыло его сегодня утром, как ёбаное цунами. Целая гора отчётов, и свалить эту дерьмовую, скучную до зубовного скрежета работёнку было совершенно не на кого. Гэвин тоскливо глянул на аккуратные папки за столом Андерсона. Этому-то сейчас не приходилось разбираться с волокитой. Он и пальцем этой всей хуйни не касался. И всё у него было в порядке, ведь у Андерсона появился мальчик на побегушках. Посмотришь на это и поневоле задумаешься о напарнике. Только не о каком-нибудь заносчивом сопляке, которого придётся всё время ставить на место и затыкать. Нет. Гэвину нужен был послушный и старательный салага из категории «принеси, подай, пошёл нахуй — не мешай». Гэвин немного помечтал о том, как потратил бы освободившееся утро, свалив всю эту еболу на новобранца, но заметил краем глаза Фаулера, метнувшего на него взгляд из-за предательской прозрачной стены своего кабинета. Пришлось мечтать, изображая видимость чрезвычайно бурной деятельности. Фаулеру бы в тюремные надзиратели идти — такой талантище пропадает! Промаявшись полу-утра и почувствовав, как заныла поясница от двухчасового сидения за проклятыми бумажками, Гэвин потянулся, похрустывая суставами. Он крутанулся на кресле и тут же запеленговал в коридоре сладкую парочку — Андерсона и его андроида. После приснопамятного вечера, когда тихоня «Коннор» с оленьими глазами, оглушил Гэвина точным и впечатляющим ударом в лицо, а потом ещё и вывалял в грязи, они почти не пересекались. Парочка вечно где-то таскалась, что не могло не радовать Гэвина, который всё никак не мог выбрать теперь правильную линию поведения, чтобы при встрече дать понять, что хоть он и был побеждён, но война не проиграна. Он сделал вид, что не заметил лейтенанта с его машиной, но, судя по озабоченным лицам, этим двоим было явно не до него. Вскоре их вызвал Фаулер, и Гэвин навострил уши, пытаясь расслышать, что там Андерсон втирает капитану. Было заметно, что он сильно разошёлся, что-то горячо доказывая Джеффри, но вскоре разговор оборвался. Хэнк вылетел из кабинета как ошпаренный, за ним вышел и андроид, аккуратно закрыв за собой дверь. «Так, так», — подумал Гэвин, с умным видом тыкая в клавиши, набирая что-то вроде «gfhokdmbhlkpgh» на клавиатуре. Он пялился немного поверх монитора, но не видел толком, что происходит. Поэтому весь превратился в слух. Андроид очень непринуждённо уселся на край стола Андерсона, как будто он был настоящим живым говнюком из мяса и костей. Причём говнюком с преференциями. «Так, так, так», — уже напряжённее повторил про себя Гэвин. Эти двое вели себя просто непотребно. Старый пёс Андерсон и слова доброго Гэвину не сказал за всё время совместной работы. А Гэвин тут уже приличное время пашет! И тут притаскивается какой-то смазливый «прошу любить и жаловать — я «Коннор» из Киберлайф» — и всё! В считанные дни этот блядский кусок человекоподобного пластика завоёвывает все права напарника типа сидения на столе лейтенанта и проникновенного шушушканья на какие-то там общие темы. Общие, мать его, темы! С андроидом! Гэвин скосил глаза на ровную спину «Коннора», который довольно активно жестикулировал и вполголоса что-то втолковывал Андерсону. Лейтенант слушал напряжённо и внимательно. Они отвлеклись от разговора, только когда по коридору прошёл мажор Перкинс из ФБР, который что-то слишком часто маячил в отделении. Андерсон решительно поднялся, шепнул что-то андроиду и направился к Перкинсу, приветствуя агента словами: — Перкинс, ёбаный ты хуесос! — Гэвин аж подскочил от такого поворота, но успел заметить, как «Коннор» взял что-то со стола Андерсона и по-тихому свалил из кабинета. Гэвин даже думать забыл о своих бумажках. — Что за ёбаный спектакль? — прошептал он, ему было дико любопытно увидеть, как Андерсон зарабатывает себе увольнение без выходного пособия, но логика подсказывала, что главный в этом спектакле — ненавистный андроид. Гэвин выждал несколько секунд и, воспользовавшись тем, что все присутствующие, в том числе и Фаулер, охуевали от происходящего, выскользнул в коридор.