POV Пэ Джухён
Бегство — это не свобода.
— Где Хосок? — обращаюсь к девушке, склонившейся в поклоне, не желая отвечать на мой вопрос. — Ты не понимаешь по-корейски? — отодвигаю стул и выхожу из-за стола, оставляя поздний завтрак не тронутым. Делаю шаги к девушке и приближаюсь к ней, поднимаю её голову за подбородок, так, чтобы видеть её глаза. — Не заставляй меня повторять вопрос ещё раз. — Извините, госпожа, но господин Чон ничего не говорил, думаю, он скоро…, — начинает щебетать молодая горничная, пытаясь угодить мне. Она боится меня? Или же Хосока? — Ты думаешь? Лучше позови ко мне того, кто знает, — убираю свои пальчики с подбородка девушки, а она с лёгкостью выдыхает, видимо ощущает, как опасность отступает. Вся прислуга боится и уважает Чона, ко мне же никто не знает, как относиться. Здесь я словно экзотический хищник, за повадками которого все наблюдают, боясь ошибиться и попасть под руку. Молодая горничная ещё раз кланяется и быстрым шагом исчезает из зала, скрываясь за дверью и оставляя меня одну. Снова одна в огромной золотой клетке, прутья которой даже распилить или погнуть нельзя. Хоть я привыкла к этому, но мысли о неизвестном завтра меня пугает. Я ничего не знаю. Кажется, в мире я осталась одна, словно все, кто мог мне помочь, исчезли. Новостей из дома нет, все забыли про меня. Неужели отец рад, что я дарю ему надежду на безопасность? Даже если так, то можно хотя бы прислать весточку, что будет давать мне силы на то, чтобы подниматься после падения. А мама? Сообщила ли ей семья Чон о моей уважительной задержке в Японии? Надеюсь, они придумали ложь, которая не расстроит маму. Потому что правда о том, что на меня было совершено нападение, может усугубить ситуацию, и здоровье матери сильно пошатнётся от таких новостей, а ей во время беременности нервничать нельзя. Я противоречу сама себе? Да, Джу, ты это делаешь. Я хочу услышать родные голоса, но услышав их, смогу ли я скрыть правду и своё отчаянье, нарастающее каждый день. Да или нет? Скорее второй вариант, потому что я чувствую, что если меня коснутся ладони любящей женщины, все швы, что мне наложили на душу, начнут расходиться, выпуская всю боль и кошмар вместе с криком и слезами. Даже если я сильно хочу всё потопить в себе, это сделать нереально для меня. Я сильно слаба. Сколько бы я не повторяла себе мантру о том, что я справлюсь, это не так. Справиться может кто-то, но не я. Не замечать и проглатывать все, что я пропускаю через себя, становится труднее, словно тёмная дымка уже не растворяется, а сгущается в моей голове, начиная сводить с ума. Сбежать? Хочу. Очень сильно хочу, но куда и к кому? Да и как я смогу сбежать от зверя, что начинает меня приручать? Я стала его игрушкой, которую, если он и отпустит, то только ногами вперёд и только под своим флагом. Как бы смешно это не звучало, но я сама позволила себя выбрать. Я забыла, но теперь вспомнила это детское воспоминание, с которого всё началось. Оно послужило для меня точкой хаоса. Если вспомнить некоторые моменты, что мелькают в моей голове, как фотографии, запечатлённые в один миг, и немного отойти, то можно увидеть картинку в целом. В этом пазле начинает прорисовываться тайное изображение, что так долго скрывалось от меня. Трещина, из которой появился росток сомнений, возникла благодаря Чонгуку. Парень сказал, не подумав, всего три слова «ты уже убивала», от них мои мысли в голове словно начали кружиться в хаотичном танце. Этого я никому не говорила, даже мать моя этого не знала (наверное), но он знал. Это читалось в его глазах, младший Чон сам растерялся от своего же промаха. Они врут, я слушаю — так было изначально, когда я давала шанс. Сейчас даже если самая настоящая «ложь» будет правдой, я не поверю. Хосок просит ему доверять, но взамен ничего. Неужели для него я глупая бездушная кукла, которой нельзя сказать даже пару строк правды? Если так, то я сама во всём разберусь, и я сделаю всё, чтобы мой «любимый» понял, что если игрушку не ценишь, она ломается, а то и вовсе исчезает. Я повзрослела и поняла, что если я не нагну мир, то мир нагнёт меня. Чуда нет. Только я сама приду к себе на помощь. Принц не появится по одной силе мыслей. Нет. На поле боя есть только своя собственная сила и оружие, которое ты должен использовать правильно.***
Сижу на ступеньках лестницы и гипнотизирую глазами огромные двери, служившие входом в особняк. Я каждый день жду, что они откроются, что Феникс даст о себе знать, но ничего. Я словно живу по определённому сценарию, который ограничивается лишь нахождением в японском доме. Пленница. — Госпожа, меня просили передать, что ужин готов, — вижу, как появляется лысый мужчина, которому поручено следить за мной. Как я это поняла? Легко: он глаз с меня не сводит, словно запоминает каждый мой вдох и выдох. — Передай, что я не буду кушать, — отвечаю охрипшим голосом, который самой очень непривычно слышать. Кажется, что с каждым днем я разговариваю всё меньше и меньше. Я умираю, если не снаружи, то внутри. — Вы уже второй день ничего не кушаете, — но на эти слова я только кидаю на мужчину раздражённый взгляд. Он понимает, что я хочу от него избавиться, что своим присутствием он раздражает. Я могла бы с ним подружиться и хоть немного разбавить свои будни, но мужчина меня игнорирует, отвечает только на вопросы, как робот, в котором заложена специальная программа с правильными ответами. А если вопрос касается личной жизни, то ответом мне была тишина. Я пыталась. — Вы должны покушать, иначе… — Иначе что? Доложишь на меня? Удачи, может, хоть когда я умру, его Величество навестит меня, — говорю, словно выплёвываю слова, застрявшие в глотке. — Проваливай, — на мой приказ, а точнее просьбу, мужчина не трогается с места. Тогда я решаю уйти сама. Сидеть на лестнице и ждать призрака бессмысленно. Поднимаюсь в выделенную мне комнату; только в ней я себя чувствую более-менее уютно, чего не скажешь о местах за ее стенами. Особняк пропитан холодом, когда комната — теплом. Её балкон выходит в сад, цветы и деревья в котором начинали чахнуть, а вместе с ними и я. Достаю из-под кровати свою коробку-тайник и вытаскиваю из неё пачку сигарет и бутылку уже почти закончившегося ликёра. Как быстро кончаются прелести, спасающие от серости «прелестной» жизни. Раздражённо выдыхаю воздух, опустошая себя полностью, после чего плетусь с жалкими остатками своих запасов на балкон, по пути прихватывая тёплую серую толстовку, что спасёт от вечерней прохлады. Усаживаюсь на широкие перила, открываю пачку сигарет, и снова одни расстройства: ещё пару косяков и пачку можно скомкать и выбросить. Но где же искать новые, ведь повар понял, что его сигареты нагло подворовывают. Я ненавижу себя за такое сильное пристрастие к вредной привычке, но эта заинтересованность переросла просто привычку, а стала нуждой. Они заполняют мою пустоту и успокаивают. Хотя, возможно, это всё на подсознании, и дым сигарет ничего мне не даёт, кроме иссушения лёгких. Делаю первую затяжку и ощущаю, как лёгкие наполняются порцией никотина. Чувствую, как слёзы солёными дорожками стекают по моим бледным щекам, разбиваясь о холодное мраморное покрытие перила. Тянусь к сладкому спиртному и, сделав пару глотков, понимаю, что лучше ликёра ничего нет. Он словно расплавленное пралине, которое помогает телу расслабиться. Это десерт для меня, что сластит будни в клетке. Охота кричать о спасении. Но смысла нет. Меня услышит только ветер, которому нет дела до чужих проблем. Он только злорадствует, унося дым сигарет и принося ненужные мысли и воспоминания. О нём. Вдох никотина. Я его ненавижу. Каждой своей клеточкой тела. Хосок моей любви не заслуживает и никогда не будет. Мне совершенно не интересно, чем я заслужила такое отношение к себе, которое трепетным назвать трудно. Мне всё равно на его выдуманные правила. Я не буду прогибаться под него. Я ненавижу его за то, что он не спросил меня о моих желаниях. Ему не интересно моё мнение. Эгоист. Ненавижу, что заточил в клетку, из которой нет выхода. Ненавижу, что не верит мне, что представил охрану, которая следит за мной и тайно докладывает ему о каждом моём шаге и слове. Ненавижу. Выдох. Ненавижу, как он обещает защищать, но взамен уходит, причиняя этим слишком огромную порцию боли, сопровождающуюся одиночеством. Ему неважно, что внутри меня каждый день рушится желание идти дальше, его волнует только оболочка, которая должна сидеть в этих четырёх стенах. Кто я для него? Даже не «кто», а «что», потому что именно вещью я чувствую себя, сидя на его поводке, что удушает и перекрывает путь к кислороду. Я ненавижу тебя, Хосок! С малых лет ты знал, что я принадлежу тебе. Но этого не знала я. Смотря в твои глаза, я буду чувствовать себя лишь обманутой и брошенной, только это. Глаза, в которых нет эмоций, в которых ничего нет. Каждый раз, смотря в них, я ищу, за что зацепиться, чтобы не утонуть полностью, но тону. Тону в твоём тёмном омуте, из которого уже не выплыву. Я ухожу на дно, где холодно и одиноко. Где каждая дверь к твоей душе заперта на тысячу замков. Смогла ли я открыть хоть один? Думаю, что нет. Хотя мои двери уже давно открыты для тебя. Тебе было нетрудно их открыть, потому что причиной их создания был ты. Я ненавижу тебя настолько сильно, насколько люблю. Новая затяжка и новая слеза. С наступлением сумерек приходят мысли не только о ненависти к нему, но и о том, что он своим присутствием заполняет пустоту внутри меня. Как заполнит, так и опустошит. Он как настоящий Феникс своими огненными нитями проникает внутрь, привязывая их к моему сердцу, душе и сознанию, а теперь дёргает за них, манипулируя мной. Я сломалась перед ним, подчинилась и отдалась. Позволила прикоснуться и засесть очень глубоко. Хочу биться в истерике, чтобы ещё больше возненавидеть и навсегда выкинуть из своей головы Чона, но не могу этого сделать из-за сердца, которое гулко бьется о рёбра, каждый раз вспоминая его имя. Он внутри. — Ты объявила голодовку? — произнес холодный мужской голос за моей спиной, от которого всё внутри меня замерло. Он рядом. Даже если он заполучил моё сердце, которое сам вырвал из груди и преподнес себе на золотом блюдце, то я уверена, что и без него смогу держаться. Сбегу и буду не жить, а существовать. — Ты решила меня игнорировать? — он проходит и облокачивается рядом со мной, так что я могу с лёгкостью коснуться его своей рукой. Он потрепанный, на нём чёрные брюки, но вместо привычной рубашки чёрная футболка. Он поворачивает голову, и наши взгляды сталкиваются. Только сейчас я не хочу искать дорогу к его душе, отворачиваюсь и избавляю себя от тяжёлого взгляда. — Джу, просто знай, что так надо, — он кладёт свою ладонь мне на колено и начинает успокаивающе поглаживать, только этот жест меня ни капли не успокаивает, а только, наоборот, больше заставляет злиться. — Что надо? — кладу свою руку поверх его и убираю с себя. — У меня много вопросов, ты сможешь ответить на них? — жду ответ, но снова тишина. — Что молчишь? Я сижу здесь, словно в тюрьме. От чего ты меня спасаешь? — говорю ещё тише и тянусь ладонью к лицу парня, аккуратно поворачиваю его за подбородок к себе и смотрю. — Защити меня от себя. — Джу, — Хосок обнимает мою ладошку, касается губами и прикрывает глаза. — Пожалуйста, подожди, и я всё расскажу. — Ты просишь меня доверять тебе, но сам этого не делаешь, — смотрю стеклянными глазами на парня и надеюсь, что он сделает первый шаг. Попытается сломать стенку, которою сам же и строит. — Что ты хочешь знать? — резко открывает глаза и пристально смотрит, ожидая моего вопроса. — Я устал с тобой спорить, так что это твой шанс. — Ты очень щедр, — выдёргиваю свою ладонь и вижу, что сигарета истлела. — Может, ты мне расскажешь, почему я уже третью неделю заточена в Японии? Или почему все называют меня Чон, а не Пэ? Что имел в виду японец, которого застрелили твои снайперы? Он говорил, что я должна что-то знать. — Видимо, одиночество не пошло тебе на пользу, — усмехается Хосок. — Ты много чего обдумала, — не отвечаю, а наблюдаю за каждым действием парня. — Ты здесь ради своей безопасности, я не хочу хоронить тебя. — Если я умру, ничего не изменится в твоей жизни, — произношу и вижу, как взгляд Хосока темнеет, словно аура беззаботности, что была секундой ранее, растворилась. Сейчас я вижу в глазах злость. — Ты злишься? На что? Разве я не права? — Чон резко дёргает меня за верёвки от капюшона толстовки на себя так, что между нашими губами остаётся меньше миллиметра. Сейчас у нас одно дыхание на двоих. Смотрю секунду на его губы, а после поднимаю глаза и чувствую, как Хосок своим тёмным взглядом стягивает с меня кожу, заставляя осознать ошибку сказанных слов. — Ещё раз усомнишься в своей ценности, то пожалеешь, — его хриплый голос служит для меня успокоительной таблеткой, от которой на душе становится легче. — Поняла, — поворачиваю голову, а губы парня скользят по моей щеке, где давно уже высохли одинокие солёные дорожки от слёз. — Кто за мной охотится? — За нами. Японцы, Китайцы и Корейцы. Все. — Клан Мин? Клан О? Клан Ким? — интересуюсь я, а Хосок только кивает головой. — Они хотят начать войну? — Да, — коротко отвечает парень. Но от его короткого «да» на душе становится только хуже. Кажется, что он хочет ещё что-то сказать, но ограничивается одним словом из двух букв. — Это они убили главу второго клана? — спрашиваю, уверенная в том, что Намджун давно объявил это печальное известие. — Или его убил ты? — теперь желание знать ответ пропадает. — Будь уверенна, мне это делать без надобности. На счёт клана Мин ничего сказать не могу, — отвечает Чон, а я рассматриваю его профиль, спокойный, как и всегда. — Откуда ты знаешь? Новостей о смерти ещё нет, так как? — Правда? — удивляюсь я, потому что смерть и покушение на клан Ким было примерно месяц назад. — Слышала от отца, — вру Хосоку, говорить правду желания нет. Чон кивает головой и заправляет волосы назад. — Почему японец считал меня уже твоей женой, когда я только невеста? Ответь, не считай меня ниже себя. — Ты Чон, забудь, что фамилия Пэ принадлежит тебя, — смотрю на серьёзного Хосока и понимаю, что правды нет. Снова тайна, ради меня или ради него, неизвестно. Тянусь к его лохматым волосам и начинаю наматывать одну прядку на палец. — Снова непонятный ответ, я притворюсь, что так надо, — моих губ касается лёгкая улыбка, и я понимаю, что сдаюсь перед ним. Позже правда всё равно выползет наружу и заставит меня упасть. Я знаю. — Завтра утром тебя отвезут в салон тату. — Ставить клеймо, — усмехаюсь и понимаю, вот она, моя метка принадлежности Фениксу. Перебираю волосы парня и решаю рассказать сон, который мне недавно снился. Пусть конец был не лучшим, но начало сна дарило уют. — Ты что-то хочешь сказать? — чувствует. — Хотела рассказать сон, — начинаю говорить и убираю руку от волос парня, но Хосок её перехватывает и сжимает в своей ладони. — Как думаешь, ты смог бы со мной создать семью? — тишина. — Домик, дети, ты и я, и никого больше вокруг. Разве…. — Джу, мне достаточно одной тебя, — перебивает меня Хосок. — Я не думаю, что нам это нужно. — Ты прав, иначе мы оба искупаемся в детской крови, — забираю руку и двигаюсь в сторону комнаты, но Хосок дергает меня на себя, и я чувствую его дыхание на своём лице. Под кожей обжигает, но я не двигаюсь с места. — Джу, — читая меня, как раскрытую книгу, говорит он. — Просто будь рядом, не мечтай о счастливом конце, давай радоваться этому мгновению, — и обманчиво-трепетно касается рукой жилки на моей шее, оглаживая её пальцами — я задерживаю воздух в лёгких. Мимолетный холодок пробегает по моей спине, и от этого немного прикрываю глаза, чувствуя, как тело Чона подаётся вперед, становясь ко мне запредельно близко. Сейчас все мысли растворяются и исчезают из моей головы, их вытесняет новое ощущение — возбуждение. — Ты — миссис Чон, — руки парня обвивают меня и медленно, словно дразня, начинают от бёдер подниматься вверх. Его теплое пропитанное запахом табака дыхание щекочет шею, отчего непроизвольно улыбаюсь и сильнее наклоняю голову, давая парню больше пространства и свободу действиям. Большая ладонь Чона ложится на шею, где остался ожог от огненного дыхания Хосока, его большой палец гладит линию подбородка, заставляя меня поддаться его ласкам и немного разомкнуть губы. Парню хватает секунды, чтобы накрыть мои губы своими, ещё сильнее прижимая к себе. Внизу живота приятно тянет, будто карамель, плавящаяся в жаркий день, и такие же нежные мысли заполняют мою голову. Я уже совсем ничего не соображаю, а просто отвечаю на поцелуй. Мне нравится целовать его мягкие губы. Хосок углубляет поцелуй, а из моих губ вырывается тихий стон и, пользуясь случаем, парень проникает языком мне в рот, изучая его. Тянусь своими пальцами к его волосам и начинаю играть с красными прядями, напоминающими языки пламени, заставляющие меня плавиться, как пралине. Чон умело подхватывает меня за ягодицы, приподнимает и усаживает на себя, не прерывая поцелуй. Кладу руки ему на плечи, пытаясь удержаться на весу, ещё плотнее притягиваю к себе парня, моля всех богов, чтобы этот миг не заканчивался. Хосок целует мои щеки, потом шею, оттягивая некоторые участки кожи, доставляя этим такую приятную боль. Чувствую, как спина соприкасается с холодными простынями, что пытаются хоть немного отрезвить мой разум, но если они пытались, то я не желала этого. Чон нависает надо мной. Продолжая целовать открытые участки моего тела, он запускает свои длинные пальцы под мою растянутую толстовку, а я таю под его руками, как мороженое в самый жаркий день. Хосок продолжает ласкать мою шею, а моё дыхание с каждой секундой сбивается с нужного ритма и учащается. Задрав толстовку, Чон поглаживает мой животик, а вскоре перебирается и к груди. Но мне уже всё равно на окружающую меня реальность. Я растворилась в этом удовольствии, которое заполнило меня, и ему было мало, потому что ещё немного, и я взорвусь от наслаждения, накрывающего меня новыми волнами. Его широкая ладонь соскальзывает с колена и медленно движется по внутренней поверхности бедра — в моих ушах звучно гудит оглушительный пульс. Это необычно, как-то странно, безумно неправильно и пошло, пошло до вязкой слюны во рту. Мои пальцы спускаются к пряжке ремня Хосока, желая как можно скорее прикоснуться к самому сокровенному месту. Расстегиваю чёрные брюки и осторожно сжимаю начинающий наливаться желанием нежный бугорок. Чон, тяжело вздыхая, прикрывает глаза, а я смотрю как заворожённая и не могу отвести свои глаза от столь прекрасной картины. Ненависть тонула в нём.***
— Мисс, Вы готовы? — спрашивает мужчина в чёрной маске, он готовится бить мне татуировку. — Предупреждаю, будет больно. Можете кричать, Ваш муж разрешил нам, — шутит мужчина, но вот мне совершенно не смешно от его шутки. — Я готова.***
Мастер заканчивает свою работу, сопровождающуюся моими мычаниями, сдерживающими слёзы, которые вырывались от физической боли, лишь через несколько часов. Каждый удар иглой раздирал меня, а след от иглы горел, выжигая шрам, что останется навсегда. На правой стороне груди был выбит «феникс» огненного цвета. Он словно живой, и если коснуться, полетит и загорится, призывая хозяина к себе. Хозяин — Хосок. Феникс — его метка, которую мне не свести ни с тела, ни с души. А сведу навсегда — оставлю шрам, который будет предательски гореть и жечь. Феникс во мне. — Нравится? — спрашивает мастер, на что я киваю головой, продолжая любоваться татуировкой. Дальше всё происходит словно в тумане, настолько быстро я ухожу в себя, что перестаю следить за происходящим. Мне перекрывают воздух, от нехватки кислорода тело мякнет и уходит в обморочное состояние.***
Открываю глаза и пытаюсь окончательно проснуться и придти в себя от шока, который пережил мой организм. Что произошло? Меня похитили? Успокаиваюсь и начинаю осматривать место, в котором нахожусь. Я чувствую, как от непонимания в моих жилах стынет кровь. Что происходит?! Я нахожусь на борту Боинга, который летит в неизвестном для меня направлении. Пассажирские сидения рядом со мной свободны, что еще больше пугает меня. Кажется, словно я сама села в самолёт и полетела куда-то. — Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту Сеула. Температура за бортом: семь градусов Цельсия, время: двадцать три часа сорок минут. Командир…, — раздаётся голос командира самолёта, оповещающего нас о прибытии в страну. Корея. Я на родной земле. Хочу радоваться, но понимаю, что кто-то против воли Хосока меня сюда отправил. Скорее, даже тайно. Кто? Покидаю самолёт, спускаюсь по трапу и вижу чёрный джип, из которого выходит Намджун со своей свитой. Он замечает меня и продолжает следить, словно ожидая от меня правильных действий. Медленным шагом приближаюсь к Киму, губы которого растягиваются в довольной ухмылке. — С мягкой посадкой, — поклон, и снова идеальная, натянутая, как струна, осанка. — Я скучал, мисс Пэ, — Намджун хищно улыбается, его веселит вся эта ситуация. — Я — Чон, — парирую и понимаю, что так просто Хосоку из лап Джуна меня не вырвать. — Возможно, но только не для меня, — он приближается ко мне. — Для меня ты — Пэ Джухён. — Для тебя я Чон, — говорю Джуну. — Ты похитил меня против воли. Думаешь, я буду этому рада? — Думаю, да. Не сейчас, но позже, когда я предложу тебе спасение и свободу, — приближается и смотрит прямо в глаза. — Ты же всегда об этом мечтала, — смотрю и молчу. Ким прав. Я всегда этого хотела, и вот он, золотой билет. Но что делаю я? Расхожусь по швам от одного касания Хосока, и чтобы снова затянуть раны, мне нужно к нему. Пора отключить душу и сердце. И спасаться от всего этого кровавого бала, что начинает надвигаться на Корею. — Прошу, — Ким отходит от меня и открывает заднюю дверь машины, приглашая занять место. — Не беспокойся, мы оставили ему подарок, как он любит.Она хотела снова убежать, ведь это легче — сбежать от проблем и зависнуть в запутанных мыслях…