***
Так быстро, как она бежит сейчас, молоденькая черноволосая девушка не бежала ещё никогда. Не разбирая дороги, она просто неслась вперёд, пытаясь обогнать свои мысли, убежать от них, наступая в лужи давно уже не белыми кедами. Ноги подкашивались от пережитого стресса, шнурки развязались, но девушке казалось, что если она сейчас остановится, то воспоминание о том, что только что произошло, догонит её. Тощее тельце с лёгкостью протискивалось сквозь плотный поток людей, не успевая даже услышать доносящиеся вслед негодующие вопли. «Мне так жаль». Из-за сильного ветра, бьющего прямо в лицо, слезы сами слетали с ресниц, а значит, можно было не тратить время на то, чтобы их вытереть. Только бы бежать ещё быстрее, чтобы не думать… не думать о том, что произошло. И о том, что могло бы произойти. Девушка завернула за угол, на полной скорости влетая в маленький зелёный парк. Внезапно под ногами оказывается уже не асфальт, а размокшая от недавнего дождя земля; худенькая брюнетка подскальзывается, оказываясь сидящей на содранных коленках в грязной луже. Истерику больше ничего не сдерживало. Слезы лились сплошным потоком и сквозь завывания ветра вокруг можно было услышать отчаянный шепот: «Это я… Это всё я виновата. Прости, прости меня, Джин».***
— Расступитесь! Звоните врачу Мин и закажите пятую операционную, живо! — резкий голос над ухом, казалось, врывался тонкими иголочками прямо в мозг, пробивая его насквозь. Больно. Так больно Сокжину ещё никогда не было. Каждый вздох давался с огромным трудом, веки будто налились свинцовой тяжестью и голос не подчинялся. Хотелось заорать всем, чтобы они заткнулись и перестали насиловать его мозг, но вместо звуков из горла вырывалось только подозрительное бульканье. Кислорода стало Не хватать, и Сокджин закашлялся. По подбородку потекло что-то теплое и вязкое. Лёгкие горели огнем. Так больно. — Доктор Мин, у нас падение с высоты. Предположительно разрыв селезёнки и ушиб мягких тканей, так же сломаны 5 и 6 ребра, осколков вроде нет, но точнее только после рентгена. Бонусом вывих плечевого сустава и сотрясение мозга, — все тот же раздражающе громкий голос врывается в уплывающее сознание парня, накрывая его ещё одной волной боли. — Измеряйте пульс и сделайте… — этот голос уже был потише, но дослушать, что он говорит, Джин не успел, проваливаясь в темноту. </right></i>Сокджину тепло и уютно. Вокруг пахнет выпечкой, он сидит на кухне и смотрит, как мама суетится у плиты. Он считает, что она самая красивая и добрая, а ещё он хочет научиться готовить так же вкусно, как получается у нее. Мальчик собирается позвать маму, но та оборачивается сама, потому что на кухню входит отец, на плечах у которого сидит Сокджун, его старший брат, и счастливо смеётся. Парень чувствует, что всецело и безгранично счастлив, когда рука отца касается его волос, заправляя непослушные пряди за ухо.</i></right> Щеку обожгло жалящей болью. — Не смей засыпать, мерзавец, ясно тебе? — хлесткая пощёчина приводит Джина в чувство и вся боль снова возвращается в его тело, накатывает волнами, заставляя сжимать зубы и мечтать, чтобы это просто быстрее закончилось. Так больно. — Он ещё дышит, но лёгкие на 30% заполнены кровью. У нас в запасе максимум десять минут, пока он не задохнется. — Операционная готова? Сокджин снова закашлялся, пытаясь переварить полученную информацию. Похоже, что он скоро умрет. Почему-то, даже осознавая это, ему не было страшно. «Я не могу так больше. Я хочу покончить с этим!» — почему слова в его голове звучат испуганным девчачьим голосом? Перед глазами проносятся картинки: черноволосая девушка, крыша, дождь, рывок и долгий полет. А дальше боль, очень много боли. И темнота.«Ты действительно считаешь, что мы можем стать друзьями? Да я лучше с ковриком в прихожей дружить буду, чем с кем-то вроде тебя» — слова Чимина бьют в самое сердце, задевают самооценку, и хочется просто напросто врезать ему, но дружный смех парней вокруг останавливает его. Все они на стороне Пак Чимина и, если он развяжет драку, то они не встанут на его, Джина, защиту. Сокджин это понимает, так же хорошо, как и Чимин, поэтому тот и улыбается так вызывающе.
В глаза бьёт слишком яркий свет, тело резко перемещают, из-за чего плечо простреливает непереносимой болью. Если бы мог, то точно закричал. А может он и кричит. Сокджин не слышит звуков.<i>Щека горит огнем, и старший прикладывает все свои силы, чтобы не расплакаться на глазах у всей съёмочной группы. — Я же не сделал ничего такого. За что?! Чонгук презрительно окидывает его взглядом и сквозь зубы произносит: — Я не дам трогать себя какой-то подстилке. В следующий раз сломаю руку.
Врачи не утруждают себя расстегиванием пуговиц: просто разрезают дорогую ткань рубашки, срывая с поломанного тела остатки одежды. Они все ещё пытаются спасти его жизнь. — Давай парень, борись! В голове у Сокджина застывает немой вопрос: «Зачем?» Он не хочет искать причины. Ему слишком больно.— И это все на что ты способен? Ты даже в рот нормально брать не умеешь, а получаешь из гонорара столько же, сколько и мы! По щекам Джина стекают слезы, он выдыхает и вбирает член Хосока ещё глубже. Его тошнит, но он должен выполнять свою работу хорошо. Он должен. — Как же бесишь! Хосок уходит, оставив Джина одного сидеть на полу в ванной. В тот день ему исполнилось двадцать пять.
— Нет! — Сокджин кричит, приходя в себя, и ему даже удается приоткрыть глаза. — Пульс учащенный, он в сознании. Над Джином склоняется лицо в маске, что-то говорит, но Сокджин не слышит, у него в голове все ещё эхом отдается: «Бесишь! Бесишь! Бесишь…» Это эхо больно бьется о стенки в голове. Джин снова заходится в приступе кашля. Боль в становится нестерпимой. — Вводите анестезию. Последнее, о чем успевает подумать Джин перед тем, как вновь погрузиться в тьму, что он не хочет жить прежней жизнью. Он так хочет, чтобы всего этого не было. Он так сильно этого хочет.