***
Питер ненавидел американскую литературу. То есть, разумеется, саму литературу он любил — но учитель, дотошный въедливый старикашка, раздражал его до зубовного скрежета. На его уроках больше всего хотелось заснуть — монотонный дребезжащий голос убаюкивал, но мистер Купер (о, как он гордился своей фамилией) никогда не прощал тех, кто рисковал клевать носом на его занятии. Для старика у него была просто феноменальная память. Глаза Питера ме-е-едленно закрывались. Он подпер голову кулаком, но помогло слабо — спать всё равно хотелось немилосердно. Ночью Уэйд предложил совершить набег на ближайший Макдональдс, и рассудительный рациональный Питер, который прекрасно знал о вреде фаст-фуда, рванулся с ним навстречу трансжирам. А потом они шатались по Нью-Йорку до рассвета. Наверное, этот придурок вообще не ложился, подумал Питер с неожиданной нежностью. Будто в ответ на его мысли, телефон коротко завибрировал. Питер украдкой покосился на мистера Купера. Тот увлечённо вещал что-то о творчестве колонистов. Решившись, Питер скрючился за партой, пристроив телефон под столешницей. Разумеется, это был Уэйд. «эй, кроха, сгоняем в кинцо после школы?» Питер закатил глаза и улыбнулся. «Разве что в кинцо под названием «домашняя работа». Уэйд, тебе могут влепить неуд по биологии. Так что считай, что обзавёлся репетитором.» «уху! а мы будем проходить тему размножения?» «Ага. Наглядно объясню эту тему на примере твоей головы и учебника.» «обещай, что, как приличный человек, женишься на мне, если моя голова забеременеет!» Питер хихикнул в кулак и торопливо выпрямился под пронзительным взглядом мистера Купера. Посверлив его глазами пару секунд, старикашка всё-таки отвернулся, и Питер облегчённо вздохнул, торопливо набирая ответ. «Ты придурок, Уилсон.» «знаешь, ты мог бы быть и повежливее с будущей матерью!» Питер всё-таки не сдержался и прыснул. — Мистер Паркер, — буркнул старикашка, недобро прищурившись, — если вы готовы рассказать всему классу, что вас так рассмешило в биографии Ирвинга, прошу. Питер смутился и спрятал телефон в карман. Остаток урока он внимательно слушал брюзжание учителя, но неуместная улыбка — улыбка, которую мог вызывать у него только Уэйд — всё равно так и норовила прорваться сквозь маску спокойствия и серьёзности. Уэйд подкарауливал его в коридоре. Зануда Купер опять задержал их на добрых двадцать минут, так что Уэйд, привычный к этому, успел затариться едой и теперь невозмутимо попивал сок, мусоля между губами изжёванную трубочку. Питер невольно залип на этом, и ему пришлось встряхнуть волосами, чтобы привести себя в чувство. Не хватало ещё представлять… чёрт, Паркер, нет, не делай этого. — Думаю, тебя пора сажать на диету, — сказал ему Питер вместо приветствия. Уэйд огорчённо и изумлённо вскрикнул и схватился за сердце, не выпуская, впрочем, несчастную трубочку. — Пити, это жестоко! В целом мире нет для меня большего счастья, чем еда! Если, разумеется, не считать твоей дарованной богами задницы, но это всё равно что экспонат в музее — смотреть можно, трогать нельзя! — Господи, какой же ты дурак, — простонал Питер, закатывая глаза, и отобрал у него сок. Они умостились на широком коридорном подоконнике, недалеко от лестницы: здесь можно было переждать перемену, не опасаясь нарваться на Флэша. Питер прислонился затылком к холодному стеклу и тихо вздохнул. Уэйд вздохнул следом. — Как твоя голова? — спросил Питер, отдавая ему сок, и Уэйд с отвратительным хлюпающим звуком всосал остатки. Это не должно было казаться Питеру милым. Он был больным ублюдком, точно был. — Жить буду, — сказал Уэйд после короткого молчания неожиданно серьёзно. Но сразу же ухмыльнулся. — Твоё присутствие, принцесса, спасает меня от боли! Питер скривился и от души зарядил ему ногой по лодыжке. Уэйд, сукин он сын, расхохотался и томно шепнул, глупо хлопая ресницами: — Пити, а ты бы надел ради меня розовое платьице с блёстками? — Только если бы ты надел такое же, — ответил Питер, борясь с улыбкой и капитулируя, стоило Уэйду рассмеяться. — Готов поспорить, ты был бы похож на Грю. — Это что, шутка про жирных? Питер многозначительно усмехнулся и спрыгнул с подоконника, пускаясь бежать. Конечно, Уэйд мог с лёгкостью нагнать его — но в этом была вся прелесть, он отставал ровно на шаг, почти дышал Питеру в затылок, и навалился сзади, всё-таки ловя его в своеобразный плен, лишь когда они выбежали на улицу. Устоять на ногах с таким весом было невозможно, и оба полетели на жухлую траву; Уэйд — с хохотом, Питер — с коротким вскриком. — Нет, ты всё-таки идиот, — ласково сказал Питер чуть позже, отряхивая джинсы от травинок и мелких веточек. Уэйд, не торопившийся подниматься на ноги, безмятежно пожал плечами. Питер вздохнул. — Вставай давай, трава же холодная. — Зато я горячий, — Уэйд поиграл бровями, и… ладно, ладно, сердце Питера — всего на секунду, лишь на секунду — сбилось с ритма. Он присел на корточки рядом с Уэйдом, прищурился, протянул руку… Уэйд, кажется, перестал дышать. Питер вытащил из его волос сухой листок и неловко улыбнулся. — В фильмах, — хрипло сказал Уэйд, почему-то глядя на его губы, — в такие моменты всегда целуются. У Питера щёки запылали. Он отвёл взгляд, прочистил горло, скованно потёр предплечья. И зачем-то ляпнул: — Ну, я же не девчонка. В глубине глаз Уэйда что-то вспыхнуло и потухло. — Конечно, — легко согласился он, вставая на ноги. — Пойдём на уроки? Пока они молча поднимались по ступенькам, Питера не отпускало идиотское чувство, что он всё испортил.***
— Нет, Питер, прости, — шумно выдохнул Уэйд в трубку. — Я сегодня не могу. У меня… дела. Питер взглянул на приставку, валяющуюся где-то в стороне. Прикрыл глаза. Попытался усмехнуться и перевести всё в шутку: — Второй раз за неделю, мистер Уилсон, я вынужден буду назначить вам штраф. — Нет, пожалуйста, только не это! — Уэйд подхватил шутливую нотку с лёгкостью и с каким-то даже облегчением. Будто он не хотел, чтобы Питер о чём-то его спрашивал. Будто теперь у Уэйда появились от него тайны. — Ладно, тогда позвони, если вдруг освободишься раньше, — сказал Питер и нажал на отбой. Испечённый тётей пирог, остывавший на столе, мгновенно потерял свою привлекательность: Питер без аппетита отщипнул кусочек, но с трудом смог проглотить его. Уэйд не перезвонил.***
Они не то чтобы поругались, просто… это было сложно. Просто с Уэйдом что-то происходило. Он стал куда-то пропадать. Отговаривался проблемами личного характера и ничего не объяснял. Но какие проблемы могли помешать ему ходить в школу? Питеру не раз и не два уже приходилось объяснять встревоженным учителям: всё нормально, он придёт. И потом звонить Уэйду, долго возмущаться в трубку, требовать, скандалить… — Хорошо, я приду, — всякий раз с непонятной, но почему-то больно бьющей по Питеру усталостью отвечал Уэйд. — Только не ори. И приходил. Сидел на уроках, безучастно пялясь в стену, ни с кем не разговаривал. Изредка, когда его вызывали к доске, что-то отвечал, но в основном… Это был не Уэйд. Такого Уэйда Питер не знал. Этот новый Уэйд почти не разговаривал с ним. У этого нового Уэйда под глазами были синяки. У этого нового Уэйда были невыразительные серо-голубые глаза. Ни следа той восхитительной, невероятной яркости, которая так очаровывала Питера. Питер не понимал, в чём дело. Что он сделал не так. Понимал только, что Уэйд всеми силами старается от него отдалиться. И не знал почему. Странное чувство: мешанина непонимания и боли. Питер с Уэйдом всегда мог быть собой, не задумываясь, а его загоняли в тесные рамки. И это ему совсем не нравилось. Стыдно признаться, но да — ему не нравилось общаться урывками, по кусочку, разговаривать о какой-то ерунде, зная, что в следующую секунду Уэйд не ляпнет какую-нибудь идиотскую пошлую шутку и не хлопнет его по бедру. Питер даже не знал, что по такому вообще можно скучать. А ещё он не знал, что произошло. И как это можно исправить. И, конечно, Флэш заметил их размолвку. Флэш ждал его у ступенек. Питер в этот день шёл домой один, у Уэйда был ещё урок; но Флэш, припёрший Питера к стенке, очевидно, решил, что есть вещи интереснее английского. Например, выдохнуть, кривя губы, прямо Питеру в лицо: — Что, принцесса, твой рыцарь решил бросить тебя? Говорить с чужой рукой на шее было сложно. Питер подавился вздохом, но всё-таки выдавил сквозь зубы: — Тебе-то что, придурок? У Флэша зло сверкнули глаза. Он прижался к Питеру ближе — почти интимно, со стороны это выглядело как своего рода объятия. Но Питер прекрасно почувствовал кулак, влетевший ему в живот. — Ты так и не усвоил кое-каких важных правил, Паркер, — выплюнул Флэш. — Как же ты меня раздражаешь… сначала ты полез к моей девушке, — затылком об стену, — потом спрятался за мамочку-Уилсона, — яростный шёпот прямо в подбородок, — но, похоже, вашей с ним дружбе пришёл конец. Питер попытался оттолкнуть его, но он, тощий и невысокий, едва ли мог противостоять громиле Томпсону. Не это было самым ужасным — Питер стерпел бы пару синяков, не впервой. Но слова Флэша… ранили. Он не хотел терять Уэйда. (И чувствовал, что теряет.) — Знаешь, — сказал Флэш вдруг почти ласково, ослабляя хватку на его горле, — признаться, тогда, на поле, я был впечатлён. Ты так рвался к Уилсону… прямо как встревоженная жёнушка, — он хохотнул, и горячее дыхание обожгло Питеру подбородок. — Интересно, а он знает, что ты его… Питер не знал, откуда в нём взялись силы: просто это получилось само собой, по инерции — Флэш, не ожидавший удара в челюсть, отшатнулся и выпустил его из рук. Прижал ладонь к подбородку. И прошипел: — С-сука… тебе это с рук не сойдёт, Паркер. Тяжело дышащий Питер посмотрел на него со злостью и отчаянием. Флэшу понравилось сочетание, Флэш оскалился, Флэш пружинисто шагнул к нему… — Сколько раз я должен был тебе повторить, — мягко произнёс кто-то со ступеней, — чтобы ты отвалил от него? — Уэйд… — слабо выдохнул Питер. Но Уэйд не смотрел на него. Уэйд, приблизившийся к ним на расстояние пары футов, смотрел только на Флэша, и взгляд у него был недобрый. Даже с учётом того, как паршиво он выглядел в последнюю неделю, Уэйд казался опасным и сильным хищником, готовящимся к рывку. Несколько секунд они сражались взглядами. Наконец Томпсон недовольно скривил губы и отвернулся. — Следи за своей принцессой получше, — бросил он сквозь зубы, проходя мимо Уэйда и задевая его плечом. — Ты в порядке? — спросил Уэйд, стоило Флэшу скрыться с их глаз. Питер потёр шею, скривился, но кивнул. Что сказать, он не знал: он мог бы поблагодарить, мог бы потребовать объяснений странному поведению Уэйда, но… Ему было страшно. Он не знал, сколько Уэйд простоял на крыльце школы. Сколько он успел услышать. И если Уэйд слышал то, что сказал Флэш… — Ладно, — неловко проговорил он, проводя ладонью по ноющему затылку. — Я… спасибо. Уэйд моргнул. — Глупости, Пити, — со странной мягкостью в голосе ответил он и улыбнулся. Белозубо, весело… но Питер знал Уэйда как облупленного. И эта улыбка не могла провести его. — Тогда, может, поговорим? — ровно спросил он, прикусывая щёку изнутри. И тут же поднял руки. — Если не хочешь ко мне или к тебе — о’кей, мы можем найти какое-нибудь кафе и… Уэйд смотрел на него со странным голодным выражением, как будто запоминая напоследок. Но стоило Питеру шагнуть к нему, это выражение сменилось другим. Эмоция, вспыхнувшая в глубине глаз Уэйда, пропала в секунду, но Питер успел распознать её. Страх. И это было больно. — Уэйд, — мягко сказал он, не решаясь прикоснуться, — Уэйд, я просто… я просто хочу понять, в чём дело. Чем я виноват перед тобой или… боже. Питер запустил руку в волосы, отворачиваясь. — Чем могла провиниться такая булочка? — проворковал Уэйд, и Питер в эту секунду почти возненавидел его привычку превращать всё в фарс. — Такая очаровательная маленькая булочка, как Пити! Нет, дело совсем не в ней. — Вот, значит, как. Питер вцепился в лямку рюкзака. Сейчас он предпочёл бы остаться с Флэшем — ловить удары, не имея ни шанса защититься, сглатывать соль и металл. Только не… только не так. — Нет, — вдруг сказал Питер твёрдо, встряхивая головой и сжимая зубы. Нет, он не будет бесхребетной тряпкой, не сейчас. — Пойдём. — Что? — Уэйд посмотрел на него растерянно, но Питер уже решился: он схватил Уэйда за руку и потащил за собой. Уилсону ничего бы не стоило высвободиться из столь ненадёжного плена — всего лишь тонких пальцев, стиснувших его запястье. Но он почему-то сдался и покорно побрёл следом. Питер не хотел думать о том, чем могла быть вызвана подобная послушность. Питер вообще не хотел думать об Уэйде. Не сейчас — он боялся, что тогда растеряет запал и все слова, скопившиеся под языком, а это… Ему повезло, что он жил совсем рядом со школой. Ему повезло, что Уэйд не пытался отговорить его. Уэйд вообще шёл молча. И это пугало. Питер так, чёрт возьми, боялся. Если бы этот придурок только знал. — Давай, вперёд, — сказал он хмуро, вталкивая Уэйда в квартиру первым и захлопывая за ними дверь. Прижался к косяку. Нервно выдохнул. Вот теперь… теперь мужество отказало ему. Уэйд стоял молча, спрятав руки в карманах джинсов, нахохлившийся и измученный, и смотрел на него. Питер провёл по волосам дрожащей рукой. — Может, чаю? — по крайней мере, голос не подвёл его. Уэйд безразлично пожал плечами, и Питер со вздохом кивнул в сторону кухни. Им обоим следовало успокоиться, так что он заварил ромашковый. Пальцы немилосердно дрожали. — Пей, — сказал он хмуро, вталкивая Уэйду в руки чашку. И разом ополовинил свою. Прислонился бедром к кухонному столу, прикрыл глаза. И выпалил: — Послушай, если ты больше не хочешь со мной общаться, ты можешь сказать прямо. Уэйд, сделавший глоток, подавился чаем. С трудом справившись с кашлем, он вскинул голову и переспросил: — Что? Питер нервно потёр ободок чашки. — Ты слышал. Я просто… я просто не понимаю, что происходит. Почему ты… мы же всегда… Ромашка не помогала. Сердце взлетело до горла. — Малыш, — сказал Уэйд мягко, — дело не в те… — А в ком тогда?! — рявкнул Питер, с грохотом опуская чашку на столешницу. — В тебе? Не смеши меня, Уилсон, я прекрасно знаю все эти отговорки! Мне нужна причина! Мне нужно, чёрт возьми, понять, что с тобой такое! Думаешь, ты можешь так поступить со мной? Просто перестать… перестать… Горло сдавило спазмом. Питер рухнул на стул, как подкошенный, и закрыл лицо руками. — Я не знаю, — сказал он глухо, — я не знаю, как объяснять тёте Мэй, что ты не придёшь, потому что больше не хочешь меня… со мной… я даже не знаю, как объяснить это себе самому! Уэйд вскочил, чудом не обернув на себя чашку, схватил Питера за руку, стиснул запястье горячими пальцами, хрипло прошептал: — Нет, нет, всё не так. Я бы никогда… — Ты бы никогда что? — Питер поёжился и вцепился зубами в нижнюю губу. — Я бы никогда не бросил тебя, — сказал Уэйд неожиданно серьёзно, едва ощутимо касаясь большим пальцем его вены. Питеру взвыть хотелось от этого робкого, неловкого прикосновения. — Но, Пит, послушай… я не могу. Просто не могу. Питер закрыл глаза, силясь выровнять дыхание. Хотелось по-девчачьи разреветься, ринуться Уэйду в объятия, вжаться мокрым лицом ему в шею… Глупые, стыдные желания. — Тогда в чём дело? — спросил Питер почти ровно. — Всё же было хорошо. Всё же… ты готовился к полуфиналу, и… — Было. Но… — Что-то случилось? — Да, — тихо согласился Уэйд, выпуская его руку, и Питер едва не всхлипнул от острого, отчётливого ощущения потери. — Что-то случилось. Уэйд отвернулся. Питер несколько секунд сверлил взглядом его широкую спину, обтянутую красной тканью худи, потом всё же решился. Встал, надеясь только, что подкосившиеся ноги не поведут его в самый ответственный момент, шагнул ближе… робко коснулся ладонью чужой лопатки. Уэйд не пошевелился, только окаменел под его рукой, словно боялся, что Питер может сделать ему больно. — Уэйд, послушай, — сказал Питер, сражаясь с желанием прижаться к нему всем телом, зарыться носом в светлые волосы, втянуть запах тела и Уэйда, — это не… неважно. Что бы это ни было. Наша дружба… я… я слишком дорожу ею. А ты пытаешься её уничтожить. — Нет! — Уэйд вздрогнул, дёрнулся, будто собирался повернуться к нему лицом, но всё-таки остался на месте, повинуясь тихому «ш-ш-ш» и прикосновению второй ладони. — Всё не так, Питер, я не… — Я знаю, — легко согласился Питер, хотя, конечно, он не знал и потому боялся. — Ты просто… ты просто можешь поделиться со мной всем. Любой проблемой. И мы придумаем, как её решить. Вместе. Как всегда. — Как всегда, — эхом откликнулся Уэйд. Осмелев, Питер обнял его поперёк живота и всё же прижался пылающим лбом к лопаткам. Голова шла кругом — от близости Уэйда и страха. Сумасшедшее было сочетание. — Уэйд, пожалуйста, — мягко шепнул Питер. — Я всю неделю думал, что я… надоел тебе или… Уэйд молчал. Сердце Питера бухало где-то в животе, яростно вколачиваясь в рёбра. Разочарованный и уязвлённый этим молчанием, он разжал руки, шагнул было назад… Развернувшийся к нему лицом Уэйд схватил его за запястья так крепко, что это было даже больно. Но Питер не зашипел и не попытался вырваться — только поднял голову. — Обещай, что ты не будешь меня жалеть, — свистящим шёпотом произнёс Уэйд, наверное, до синяков стиснув его руки. — Обещай. Глаза у него сейчас были серые-серые, как штормовое небо, и Питер боялся, что этим штормом вот-вот накроет и его самого. Он еле разомкнул пересохшие губы. — Обещаю. Хватка Уэйда стала почти невыносимой. А потом — исчезла. — Хорошо, — тихо сказал Уэйд. И замолк на несколько секунд. Его взгляд упал на запястья Питера, теперь украшенные вязью следов от пальцев, и его лицо исказила болезненная гримаса. — Чёрт, Пит, я… — Неважно, — Питер спрятал руки за спину. — Всё хорошо, Уэйд. Так что… что случилось? Кажется, в Уэйде шла внутренняя борьба: он молчал, лишь изредка приоткрывая пересохшие губы, словно отвечая самому себе, а после вдруг встряхнул волосами, как большой мокрый пёс, и взглянул на Питера остро и беззащитно. — У меня рак. У Питера в ушах зашумело. Он невольно отступил назад — и тут же дёрнулся, заметив, как искривились губы Уэйда, и порывисто шагнул к нему, и обнял, так крепко, как только мог. И прошептал куда-то ему в плечо, сражаясь с дрожью в голосе: — Всё… всё хорошо. Ты справишься. Мы справимся. Уэйд обнял его осторожно, как будто не мог поверить, и робко. Коснулся его спины. И усмехнулся: — По крайней мере, не скорпион, а то, знаешь, все скорпионы такие мудаки… — Придурок, — Питер фыркнул, закрыл глаза, всё же потёрся носом о его шею — по инерции, бездумно — и тут же замер, испугавшись собственного порыва. Но Уэйд ничего не сказал ему. Уэйд только погладил его по волосам. И выдохнул: — Спасибо. — Рано радуешься, ковбой, — ответил Питер, поднимая голову. — Ты меня ещё возненавидишь! Потому что я заставлю тебя разобраться с этим дерьмом. Что говорят врачи? Какие прогнозы? Когда планируется… Уэйд делано застонал.***
— У меня только одно условие, — сказал Питер много, много позже. Они сидели на кровати, поедая пиццу, и Уэйд ловил сырные нити языком (а Питер, возможно, пялился). Уэйд недоумённо промычал что-то с набитым ртом, его брови сошлись на переносице. Питер смущённо потёр подбородок. — Ну, я просто хочу… хочу, чтобы ты всё же закончил год. А для этого нужно появляться в школе хоть иногда, смекаешь? — Пифи! — пробулькал Уэйд и проглотил непрожёванный кусок. — Я тут бедный и несчастный больной! Мне положено лежать в кровати, томно вздыхать и флиртовать с какой-нибудь грудастой медсестричкой! — Никаких медсестричек! — в тон ему ответил Питер (возможно, чуть громче, чем следовало) и насупился. Уэйд поднял руки, капитулируя. — Но если никаких медсестричек не будет, значит, играть эту роль придётся тебе! Пити, тебе точно пойдёт белый халатик. С красным крестом. Ну, знаешь, под цвет глаз… ай! Питер с наслаждением шлёпнул его по голове подушкой. Удивительно, как быстро Уэйд справлялся. Стоило только… Стоило только дать ему понять, что Питер никуда не уйдёт (не дождёшься, сукин ты сын, не дождёшься), и он научился шутить о раке так, как будто это происходило с кем-то другим. Не с ним. Питер так не умел. Питер мог смеяться над его шутками сколько угодно. Но ночью, ворочаясь в одиночестве в пустой постели, он невольно думал: что если?.. И хотя думать об этом Питер себе запрещал, глупое сердце всё равно больно сжималось. Ему, сердцу, на доводы хладнокровного рассудка было плевать. Оно, сердце, сбивалось с ритма всякий раз, когда Уэйд морщился или вздрагивал. Ему, сердцу, было очень-очень страшно — но когда Уэйд был рядом, когда Питер видел, что с ним всё почти в порядке, сражаться с этим страхом было легко. Когда Питер оставался один… — Глупый маленький Пити, — сказал ему Уэйд однажды, ещё давно. Кажется, тогда ему сломали нос, и Питер так нервничал, что в кровь искусал себе губы. — Ты слишком много переживаешь. Расслабься. Я живучий, как таракан. И теперь Питер надеялся, что эта его живучесть на рак распространяется тоже. Потому что это было страшно. Иногда по ночам он думал о том, что Уэйду, должно быть, проще было оставлять его, Питера, в неведении. А иногда — о том, что для того, чтобы узнать о подобном в одиночестве и не рассказать самым близким людям, нужно было настоящее мужество. А иногда — о том, что он, Питер, щуплый ботаник с высоким голосом и смазливым лицом, отобьёт Уэйда у Неё (называть Её смертью он зарёкся, как будто отрицание Её существования могло Её уничтожить) голыми руками. Если потребуется. А даже если и нет. Даже если.***
Никто больше не знал. Ни учителя, ни студенты, никто. И поэтому рано или поздно должен был возникнуть один вопрос. — Эй, — сказал Питер Уэйду, привычно устраиваясь задницей на подоконнике. — А что ты будешь делать с футболом? — В каком смысле? — Уэйд почесал нос и поболтал в воздухе пустой банкой из-под колы. Питер почему-то замешкался. — Ну… ты же капитан. У вас впереди как минимум два матча. И ты… — И я остаюсь в команде, — ответил Уэйд спокойно. Питер открыл было рот, собираясь возразить… и тут же захлопнул его. Уэйд смотрел в сторону, на его скулах плясали желваки, и, видимо, лишь сила воли ещё позволяла ему изображать равнодушие. Уэйд, наверное, просто боялся. Боялся, что рак победит, если он признает его, если он поддастся ему. А уход из команды… да, уход из команды значил бы именно это. Питер молча нашёл его пальцы и переплёл со своими. — Тогда, — сказал он мягко, чуть сжимая вялую ладонь Уэйда, — мне точно понадобится транспарант. Уэйд повернулся к нему и улыбнулся. — И шарф. — Да, и шарф.