***
— Мистер Паркер! — гневный окрик учителя вырвал его из дрёмы, и Питер растерянно вскинул голову; где-то позади гаденько захихикал ублюдок Флэш, пока ещё державшийся в отдалении, но не упускавший случая позубоскалить. Математик навис над Питером угрожающей тенью; спать на его уроках было смерти подобно… — Может быть, выйдете к доске и решите задачу, объяснение которой проспали? — шевельнулись бескровные губы. Питер украдкой вздохнул, поскрёб затылок и потащился к доске. Спустя пять минут математик недовольно поджал губы и прищурился, дотошно вглядываясь в нестройные цифры. Почерк у Питера был отвратительным, этого у него было не отнять, но даже придирчивый мистер Харрис не нашёл в решении помарок. — Вам очень повезло, мистер Паркер, — процедил он напоследок и властным жестом отпустил Питера обратно. А потом повернулся к примолкшему классу. — Как видите, только исключительный ум может стать для вас оправданием безделью на моём уроке… Питер против собственной воли улыбнулся, и суровый мистер Харрис снисходительно приподнял уголки губ в ответ. — А чему ты удивляешься? — уже позже пожал плечами Уэйд, лениво жующий жвачку. — Вся школа знает, что ты грёбаный вундеркинд, Пити. Тебе всё простили бы. Даже если бы ты сплясал перед директором лезгинку без штанов. — Думаю, после этого мне бы точно не светила научная стипендия, — хихикнул Питер, легко ущипнув Уэйда за бедро, и зевнул. — Эй, большой парень, как насчёт того, чтобы завалиться ко мне с ночёвкой? Уэйд весь подобрался. — Я заинтересован. И чем же мы будем заниматься? Диким разнузданным сексом? Питер закатил глаза. На секунду — только на секунду, большего он себе не позволил — всё в нём захотело ответить: да, чёрт тебя побери, да. — Ну, вообще я собирался нагнуть тебя в Ассасинах, — ответил он нарочито безмятежно, успокаивая сбившееся с ритма сердце. — Но, если ты хочешь обозвать это так… — Кто кого ещё нагнёт! — предсказуемо возмутился Уэйд, поджимая губы. Питер поцеловал бы этот капризный рот. — Мне пора, — с сожалением вперемешку с облегчением выдавил он, кинув взгляд на часы. — Урок вот-вот начнётся. Тебе тоже стоило бы поторопиться. — У меня сейчас тренировка, — лениво отозвался Уэйд, вопреки собственным словам поднимаясь с подоконника вместе с Питером. — Последняя перед… ну, знаешь, матчем. Ты же помнишь? Он часто спрашивал о таких, по мнению Питера, очевидных вещах. Будто Питер вообще мог забыть, что через несколько дней у Уэйда матч. Решающий матч, от которого зависело, пройдёт их команда в финал или нет. — Разумеется, — сказал Питер почти насмешливо. — По всей школе развешаны транспаранты, нам то и дело впаривают что-то о том, что мы должны «гордиться своими футболистами». У меня просто не было шанса не помнить об этом, знаешь ли. Уэйд замер, как вкопанный. И поймал Питера за руку. Питер вздрогнул, поднял голову, удивлённый остановкой, с невольным беспокойством позвал: — Уэйд? Больше всего боясь услышать, что Уэйду плохо. Но Уэйд не выглядел так, будто у него болела голова или его тошнило; он только хмурился, и глаза у него были непривычно тёмные. — Это проблема? — спросил он негромко. — Ну, то, что тебе приходится… О, господи. Питер едва не рассмеялся. Но прикусил язык, увидев неожиданно серьёзное выражение чужого лица, и со вздохом покачал головой. — Нет. Нет, конечно, как тебе вообще это в голову пришло. Я… — он помедлил. В огромном шумном коридоре было слишком много лишних ушей, но Питер всё равно выдохнул: — Я горжусь тобой. Улыбка Уэйда могла бы осветить целый кабинет. Прошедший мимо Флэш больно толкнул Питера плечом и бросил, не глядя на них: — Милуйтесь наедине, голубки. И буркнул себе под нос так тихо, что, наверное, это расслышал один Питер: — Пидоры. Питер знал — не будь здесь Уэйда, который с лёгкостью мог накостылять Томпсону, и столь, в сущности, невинной формулировкой Флэш бы не ограничился. Стало гадко, кончик языка обожгло кислым; Уэйд всё ещё был здесь, с ним, но теперь Питеру стало почти дурно от их близости, от чужих пальцев на его запястье. Как будто… как будто то, что он чувствовал к Уэйду, было очевидно для всех, кроме самого Уилсона, и теперь каждый стремился изувечить, исчернить это робкое чувство. — Не обращай на него внимания, — мягко сказал Уэйд, поглаживая запястье Питера, но глаза у него были прищурены: верный признак того, что на сегодняшней тренировке Томпсона ждал серьёзный разговор. Ну вот. Всё из-за него. — Дурак, — сказал Питер тихо. — Дурак, — сказал он снова, два часа спустя, обрабатывая небольшую, но жутко кровоточащую ссадину у Уэйда над бровью. Руки дрожали. Он вообще-то привык к чему-то подобному, Уэйд любил почесать кулаками (одному богу известно, как это ещё не дошло до директора), и Питеру часто приходилось дезинфицировать его боевые ранения, но сегодня… Он не мог перестать думать, что виноват в этом. — Зачем ты к нему полез? — спросил он устало и сжал чужое плечо, удерживая взбрыкнувшего Уэйда на месте. — Да сиди же ты, пустая голова! Я ещё не закончил. — Мудаков нужно ставить на место, — с неожиданной злобой ответил Уэйд. И поморщился, когда Питер прошёлся ваткой по его разбитой губе. — Думаешь, ему не досталось? Уверен, Томпсон ещё не скоро сможет подрочить. — О, господи! — Питер не знал, рассмеяться ему или расплакаться. — Ты ему что, сломал руку? — Вывихнул, — безмятежно отозвался Уэйд. Питер вспыхнул, как спичка, сжал его подбородок, резче, чем следовало, надавив ваткой на ранку, поджал губы. Процедил: — Ты хоть понимаешь, что будет, если дело дойдёт до директора? Уэйд, тебя могут исключить! — Не переживай, — Уэйд тронул языком только обработанную ранку. — Томпсон не пойдёт докладывать старому кроту. Его, знаешь ли, тоже по головке не погладят за драку. Тем более накануне матча. Сплочённость команды, вся хер… ауч! — Следи за языком, — мягко ответил Питер. — И хватит поскуливать, большой парень, я всего лишь обеззараживаю ссадину. — А подуть? — в глазах Уэйда заплясали смешинки. Питер тяжело вздохнул, смиряясь, и подул на его подбородок. Ему почти удалось проигнорировать щекотку в животе.***
— Всё хорошо, — хрипло произнёс Уэйд, не оглядываясь. Питер, застывший на пороге туалета, стиснул лямку рюкзака с такой силой, будто это могло спасти его от этой картины. — Уэйд… — хрипло прошептал он, делая шаг вперёд. — Нет, не подходи! Ещё полчаса назад всё было хорошо. Настолько, насколько вообще могло быть: они сидели на испанском, перешучиваясь и болтая, изредка Питер отвечал на вопросы учителя (Уэйд при этом такие рожи строил, что не рассмеяться было довольно сложно), но больше, конечно, отвлекался. Уэйд вообще… умел отвлекать. От всего на свете. Они играли в морской бой, и в ожесточённом сражении Питер одержал нелёгкую победу. Уэйд ещё проворчал тогда: — Хренов ты маленький умник. Всё было хорошо, хо-ро-шо. Да, Уэйд был бледен, да, изредка он морщился, как от сильной боли, но… стыдно признать — Питер расслабился. Непозволительно расслабился. Так привык к этим симптомам, что не подумал: иногда за ними может стоять что-то по-настоящему серьёзное. Уэйд не сказал ему. Уэйд просто умчался на перемене, оставив Питера одного, и Питеру банально… посчастливилось — или не, как посмотреть — застать его в туалете. Склонившегося над раковиной. Бледного до синевы, с выступившей на висках испариной. Питер был хреновым маленьким умником. Питеру не нужно было объяснений. — Уэйд, — повторил он почему-то ломко, делая ещё один шаг вперёд. Уэйд дёрнулся, как огромный неповоротливый зверь, убегающий от охотников, но Питер успел раньше; сжал его плечо в молчаливой поддержке (сердце колотилось больно и нервно, наверное, даже Уэйд слышал этот суматошный рваный стук), хрипло прошептал: — Ты выпил таблетки? — Таблетки… — Уэйд зло усмехнулся. И отстранился. В зеркало на себя он старался не смотреть, как и на Питера: выпрямился и уставился на собственные кроссовки. — Если бы эти сраные таблетки помогали. Хоть немного, Пити. — Ты… — Питер не нашёл слов. Чего стоили его хвалёные мозги, если он даже не мог помочь другу? Если он не мог помочь Уэйду? Во рту стало горько, словно это его вырвало. Операция, сказал он самому себе, операция. Вот что поможет. Совсем скоро. Пара дней. И это… и это закончится. Должно закончиться. Верилось с трудом. — Питер, — устало произнёс Уэйд, — уйди, пожалуйста. Дай мне хотя бы пятнадцать минут, и всё будет в норме. Я просто… По его лицу пробежалась волна сдерживаемого страдания. Питеру стало плохо. — Уэйд… — повторил он снова, как заведённый, протянул руку… Уэйд отшатнулся. Покачал головой. — Питер, прошу. Питер открыл было рот. Он так много мог высказать: и о том, что Уэйду стоит отпроситься с занятий; и о том, что он мог бы проводить его; и о том, что, господи, Уэйд не должен был закрываться от него, не сейчас, не так… Питер только кивнул. Уэйд пришёл к нему через двадцать минут. Всё ещё бледный, но почти пришедший в себя — или, по крайней мере, успешно создающий видимость этого. Упал рядом на скамью в школьном дворе, вдохнул всей грудью свежий морозный воздух. Ничего не сказал. Питеру было горько. Уэйд молчал. — Это… — Питер не удержался, заговорил первым, хотя и знал, что Уэйд не будет рад его расспросам. — Часто с тобой? Уэйд неопределённо пожал плечами. — В последнее время. Ничего страшного. Ты же сам говорил, что мне стоит похудеть, — полушутливо сказал он. Питер вздрогнул, как от сильной боли, и обнял себя за плечи. — Когда всё это закончится, — вышло тихо, резиновые губы едва шевелились, — я лично куплю тебе пожизненный запас шоколада. И даже если ты перестанешь пролезать в дверной проём… даже если… — Пит, — в голосе Уэйда послышалось удивление напополам с чем-то неясным, мягким и тёплым, как шарф, а потом он коснулся его колена. И улыбнулся: очень по-уэйдовски, лукаво и ласково. — Я запомнил. Надеюсь, когда я снова стану крутым парнем, ты не заберёшь свои слова обратно. — Ты и так крутой парень, — ответил Питер, невольно заражаясь его улыбкой. — Самый крутой на свете. И хотя в этих словах не было ничего особенного, Уэйд засиял, как огромная лампочка. Питер готов был сморозить любую чушь ради этого.***
— Какого чёрта ты творишь? — это было первым, что сказал Уэйд, когда Питер поднял трубку. Питер, в этот самый момент сражающийся с грязной посудой и вынужденный зажимать телефон между плечом и щекой, удивлённо что-то промычал; тарелка едва не выскользнула из рук, пришлось выключить воду и, наскоро обтерев ладони полотенцем, опереться бедром на стол. Уэйд тем временем бушевал. — Почему я узнаю, что ты отказался от участия в чёртовой конференции? О. Так вот оно что. Питер тихо вздохнул и прикрыл глаза. — Уэйд, — начал он было мягко, но Уэйд, не слушая, перебил и гневно рявкнул в трубку: — Я не идиот, Питер! И, естественно, первым делом я уточнил, когда именно пройдёт конференция! И угадай, что я обнаружил? — М-м… что ты умеешь считать? — предположил Питер, нервно кусая губы. Уэйд на том конце провода хрипло невесело рассмеялся. — Ты грёбаный идиот, Питер Паркер. Ты не… даже не вздумай. Ты поедешь на свою дурацкую конференцию и выступишь со своим дурацким докладом! Питер закрыл глаза, сражаясь с невесть откуда взявшейся злостью. И ответил почти ровно: — Нет. — Нет? — тон у Уэйда стал очень опасным. Питеру стало не по себе. Он не знал, чем были вызваны разбежавшиеся по спине и предплечьям мурашки: этим угрожающим тоном или звуками глубокого, мягкого голоса Уэйда. — Питер, ты просто… — Уэйд, — перебил он решительно, стискивая тонкий бок телефона. — Заткнись и хотя бы раз в жизни дай мне самому решить, что для меня важнее. По ту сторону замолкли. После продолжительного молчания Уэйд как-то потерянно выдохнул: — Но она же… она же так нужна тебе. Научная стипендия… — Это не первая и не последняя конференция в моей жизни, — сказал Питер, невольно улыбнувшись. А ты у меня один. — И, к тому же, я договорился с руководителем, он не против, чтобы я прислал работу в электронном формате и участвовал заочно, и… — Ну ты и жук! — восхищённо протянул Уэйд. Питер расхохотался. В груди почему-то было тепло-тепло и очень легко. Он так соскучился. — Просто прекрати вести себя как упрямый мудак, — сказал с невольной нежностью, поглаживая телефон пальцами. — Я не могу позволить тебе проходить через всё это одному. — Знаешь, — очень серьёзно сказал Уэйд, — если бы ты был рядом, клянусь, я бы расцеловал тебя. Сердце Питера больно сжалось. — Прибереги свои восторги для теста по химии, — сказал он хрипло, борясь с горько-сладким комом в горле. — Потому что, если ты забыл, он уже завтра, и даже смерть не станет оправданием, если ты его завалишь. — А говорил, что будешь любить меня любым! — возмущённо отозвался Уэйд. — Даже с F! Питер облизнул пересохшие губы. — Я могу пережить, если ты покроешься бородавками или отрастишь гриву, как у байкера, — весело сказал он, — но только не F по химии. — Это жестоко! — Dura lex, sed lex. Сиди и готовься, Уэйд Уилсон! — Но Пити!.. — протестующий возглас Уэйда потонул в оборванном соединении. Несколько секунд Питер стоял неподвижно, застыв посреди кухни с телефоном в руках; в голове была каша, в груди сходило с ума сердце, и было непонятно, чего в нём больше: глухой горечи или привычной радости, которую Уэйд умел вызывать у него одним своим присутствием. Питер понятия не имел, что всё может быть так плохо и так хорошо одновременно.***
— Как жизнь? — ЭмДжей, лёгкая и воздушная, упала на скамью рядом и привычно прижалась своим плечом к плечу Питера. Он невольно улыбнулся, оглянувшись на неё, пожал плечами, поправил привычный шарф, теперь не спасающий от пришедших вместе с зимой холодов. И вместо ответа поинтересовался: — Как они вообще могут играть зимой? ЭмДжей повозилась, устраиваясь удобнее, пожала плечами, буркнула что-то очень похожее на снисходительное: «Мальчишки». На голове у неё была забавная шапка, ярко-жёлтая, как яичный желток, с огромным помпоном. Питер невольно подумал, что Уэйду обязательно надо будет на неё взглянуть — он подобные штуки обожал, и эта шапка явно привела бы его в восторг. Что грозило бы ЭмДжей полуторачасовыми расспросами на темы от «где достать такую же» до «как научиться вязать шапки». Уэйд с такой высоты — в этот раз Питер не успел занять тёплое местечко в первых рядах — казался маленьким-маленьким. Размытое красное пятно. Питера не оставлял какой-то детский страх за него. Хоть он и знал — всё будет хорошо. Должно быть. Не может не. Уэйд пил таблетки, таскался по врачам (пусть иногда для этого и приходилось идти вместе с ним), согласился даже на операцию. К чему было волноваться теперь? Питер прочитал столько книг и статей про рак, что мог бы, пожалуй, написать на эту тему исследовательскую работу. — Смотри! — ЭмДжей дёрнула его за локоть, и Питер, вынырнув из размышлений, прищурился, вглядываясь в снежно-белое поле. Нападающий команды противника, громила в синей форме, рухнул оземь… и в ту же секунду произошло несколько вещей сразу. Уэйд рванулся вперёд; мяч — мелкая точка в небе — взлетел ввысь; голкипер рванулся было к нему; повисла на мгновение оглушительная тишина; трибуны взорвались рёвом. — Забил! — закричала ЭмДжей прямо Питеру в ухо, больно впиваясь в кожу острыми коготками, и Питер, растерявшийся, не понявший ещё до конца, что произошло, вяло кивнул. — Ну же, Пит, не тормози! Последние минуты! Питер осоловело моргнул. А потом понял. И завопил вместе со всеми, вскакивая на ноги и вскидывая руки вверх. Команда их школы только что победила. И прошла в финал. — Питер! — всё смешалось, отошло на второй план; он не заметил, что произошло, когда поменялись декорации, когда трибуны стадиона сменились футбольным полем, а хватка ЭмДжей — объятиями Уэйда. Он даже не знал, сколько времени прошло, не видел и не слышал ничего вокруг, так звенело сердце. Уэйд, его Уэйд, был горячим и твёрдым, он был везде, его руки, его смех, его хриплый голос. — Мы прошли, прошли! Пити, мы… — Я знаю, знаю, — повторил он во второй или в сотый раз. Улыбнулся. Приник ближе — к жаркому телу, к этому бешеному сердцебиению. И, не осознавая, что творит, прижался своими губами к чужим. Губы у Уэйда оказались тёплыми и шершавыми. А глаза — ещё голубее, чем раньше. И ресницы у него были густые-густые. Только смотрел он растерянно и изумлённо. И Питер… что мог сделать Питер? Питер сбежал.***
Ему было страшно идти в школу. Так глупо — подумаешь, поцелуй, может, Уэйд сделал бы вид, что ничего не было, может, Уэйд проигнорировал бы… А может, на этом их дружбе пришёл бы конец. Питер не знал, что на него нашло там, на футбольном поле; Уэйд, его глупый Уэйд, был таким радостным, таким красивым, и глаза его, голубые, как июльское небо, сияли счастьем, а ресницы у него были такими густыми, такими длинными, совсем как у девчонки, и… и Питер просто не сумел, не сумел удержаться. Теперь он винил себя в этом. Теперь, сидя на кровати в своей комнате, он отчаянно пасовал. Вчерашний матч всё ещё был в его голове набором нелепых мазков и случайных красок — он не смог бы вспомнить даже итогового счёта, он помнил только руки Уэйда, правильно и крепко сжимающие его плечи, только изгиб тонких губ, только едва заметную, почему-то до дрожи трогательную светлую щетину на чужих скулах. Помнил, каким тёплым оказался Уэйд в его объятиях. И потом он просто… Идиот, идиот, идиот! — Питер! — в дверь постучали, и секундой позже, не дожидаясь приглашения, в комнату впорхнула тётя Мэй с подносом. — Ты целый день ничего не ешь. Вот, перекуси. Перекусить… Питер со вздохом взглянул на кусочек фирменного тётиного пирога. При мысли о еде к горлу подступала тошнота. Заметив его взгляд, Мэй обеспокоенно прищурилась, опустилась на край кровати, сжала его тощее колено. Она всегда так его чувствовала, что это было даже жутко. — Милый? Что случилось? — голос у неё был встревоженный. Высший класс, Питер Паркер, давай, расстрой свою тётю… Питер вцепился зубами в губу и пожал плечами. Открыл было рот… не нашёл в себе слов. Слишком было страшно признаваться тёте — да и стоило ли? Может быть, Мэй… Может быть, Мэй не хотела бы знать, что её племянник был геем. Ну, наверное, не геем, когда-то Питер был влюблён в ЭмДжей, но Уэйд… с Уэйдом… словом, он не знал, как это обозвать, он знал только, что с Уэйдом всё было совсем не так. По-другому — ярко, горько, больно. Так, что иногда от этого хотелось плакать. — Питер? — это всё ещё была тётушка Мэй. — Это из-за Уэйда? Вы поругались? Она всегда была проницательной, но сейчас Питер был совсем этому не рад. Он прикусил губу, отвёл взгляд… И выпалил: — Яегопоцеловал. — Прости, что? — Мэй моргнула, склонила голову, непонимающе нахмурилась. Питер сделал глубокий вдох, как пловец перед нырком, и повторил: — Я… — голос едва не дал петуха. — Я его поцеловал. Долю мгновения Мэй ничего не говорила. Только смотрела на Питера тем самым взглядом, от которого у него всегда больно сжималось сердце: взглядом, полным любви и глухой, горькой нежности. Но отвращения в этом взгляде не было. — И… он? — наконец спросила тётя. Питер пожал плечами. — Не знаю. Я сбежал. — Сбежал? Питер втянул голову в плечи, уязвлённый её тоном; чутко уловив его настроение, Мэй тут же вновь сжала его колено. И — улыбнулась. Словно не её племянник только что… боже. — Питер, послушай, — сказала она ласково. — Я знаю, ты расстроен и растерян, и тебе сейчас наверняка кажется, что ты всё испортил, но любовь… любовь никогда не бывает неправильным выбором. И она неспособна разрушать — только создавать новое. Питер отвернулся. В горле застрял ком. — Есть… ещё кое-что, — сказал он очень-очень тихо, так, что Мэй пришлось податься ближе и обнять его за плечи, чтобы расслышать. Секунду Питер сражался с самим собой, но тайна, чужая тайна, которую он разделил с Уэйдом на двоих, жгла язык, и он всё же прошептал: — Уэйд… болен. Хватка тёти Мэй стала крепче. Питер прибавил, зажмуриваясь: — И я не… и я не знаю, сможет ли он… победить это. В первое мгновение, осознав, что произошло, он нервно дёрнулся в сторону; но Мэй — Мэй, заключившая его в объятия — не позволила ему вырваться. Прижала к себе, ближе, коснулась тёплыми губами его затылка, укачивая, как маленького… Питер не сразу понял, что плачет: без слёз, с сухими всхлипами и спазмами в груди. — Бедный мальчик, бедный, бедный мальчик… — шептала тётя Мэй, поглаживая его по спине, и Питер даже не знал теперь, о ком из них двоих она говорит.