Искренне твоя, Глория»
В конверт был вложен еще один лист с аккуратным изображением маленькой плоской шкатулки с овальным рисунком на крышке и узором на боках. Рядом были педантично указаны размеры в дюймах. Толлбой прикинул — шкатулка легко умещалась у него на ладони. В задумчивости он сложил и убрал бумаги обратно в конверт, а тот — к записке от китобоя. Он не горел желанием помогать своей старой знакомой. Глория выбрала неправильное все: неправильное время, неправильное место, совсем не того человека. У Девина не было ни особых связей, как у Оливера, ни широкого круга знакомых, как у того же Закари, ни влияния, как у Эшкрафта. Чтобы на Рынке тебе сказали хотя бы на слово больше, чем «проваливай», надо или примелькаться, стать своим, или потратить приличное количество денег, причем второе с большей вероятностью грозило закончиться не ответами, а нападением в переулке попустынней. Наверное, она совсем отчаялась, раз решила вспомнить о нем. В шкатулке должна лежать не меньше чем дарственная на все наследство почившего лорда Уотберри, раз она так нужна Глории.***
Ближе ко времени, указанному во второй записке, Девин незамеченным покинул толлбойскую базу. Хотя район вокруг казарм был ему хорошо знаком, в сумерках улицы выглядели по-другому, совершенно непривычно. Удлиннившиеся густые тени, перемежающиеся розовато-золотой закатной краской, располосовали дорогу, и толлбой то грелся в теплом свете, то нырял в холод. Торнтон поглядывал по сторонам, спрятав руки в карманы. Прохожие ощутимо его сторонились. Не так, как смотрителей, но все равно заметно. Наверняка из-за сержантской формы, которую все равно было не на что сменить. Девин старался не обращать на людей внимания, чтобы не нарваться на совсем не нужный ему конфликт — а шансы на это были ненулевыми. Район хоть и считался довольно приличным, но везде есть те, кто верит в свою безнаказанность, и те, кому уже все равно. Сохраняя внешнее равнодушие, сержант осматривал вывески, мимо которых проходил: раньше читать их было ему не с руки, и про «Орешник» он, к своему удивлению, слышал впервые. Паб нашелся почти что в квартале от казармы. Грубовато вырезанные узорчатые листья украшали даже дверь, которую толлбой толкнул после небольших колебаний. Внутри оказалось душно, неярко и многолюдно. «У Честера явно странные представления о скрытности», — невольно подумал Девин, осматриваясь в поисках знакомого лица. Никого не заметив, он нахмурился и двинулся к стойке — и тут его хлопнули по плечу. — Как жизнь? — бодро приветствовал появившийся из ниоткуда китобой. Выбритые виски еретик прикрыл волосами, убранными в свободный низкий хвост, и в целом выглядел без черного макинтоша довольно неброско — не отличишь от какого-нибудь студента-натурфилософа, просиживающего в пабе последние деньги. — А тебе какое дело? — не особо любезно ответил Девин. Честер закатил глаза: — И зашивай тебя после этого, — и, крепко схватив толлбоя за здоровое плечо, потащил куда-то за стойку, в сторону лестницы, ведущей к съемным комнатам наверху. По пути китобой приветственно кивнул бармену, и тот, что неожиданно, ответил. Похоже, Честера здесь знали, и никого не удивило даже то, что он бесцеремонно тянул за собой сержанта стражи. Но еретик направился не на верхние этажи, как сначала решил Девин, а к скрытому за лестницей черному ходу, ведущему на соседнюю улицу. И хотя там оказалось пустынно, толлбой все равно сбросил замотанную бинтом руку с плеча и процедил китобою в спину: — Ты привлекаешь внимание. Тот мельком глянул назад и пожал плечами, даже не удосужившись замедлить шаг: — Извини. Показалось, что ты готов сбежать. Многие так и делают. Девин не сдержался и пренебрежительно фыркнул, на ходу осмотрев китобоя с головы до ног. Честер проигрывал по всем характеристикам: был ниже его — ненамного, на пару дюймов, — ощутимо хилее по комплекции, да и весил, наверно, меньше. Без своей черной формы, накидывавшей ему лишние дюймы в плечах и поясе, он выглядел прилизанным котом, до того угрожающе топорщившим шерсть. И от такого убегали? Хотя, конечно, стоило думать в ином направлении — если и убегали, от такого субтильного и неопасного, то почему? Вряд ли Честер направо и налево трепался о своих связях. Китобой шел уверенно и быстро. Он, должно быть, хорошо знал город, раз ориентировался там, где Девин пасовал без карты под рукой. Дворы западного Дануолла и в лучшие дни были довольно запутанными — никогда не угадаешь, где можно пройти насквозь, а где наткнешься на тупик, спущенную с поводка собаку или закрытую на замок решетку. А уж сейчас, со всем этим хламом на улицах и заколоченными дверями… Их конечной целью оказался доходный дом, ничуть, на первый взгляд, не отличавшийся от соседних. Честер придержал дверь, пропуская девушку, кутавшуюся в слишком большую для нее куртку, и первым зашел внутрь парадной. Пока они поднимались по обшарпанной лестнице, едва освещенной тусклыми лампами, стражник волей-неволей улавливал обрывки чужой жизни, прорывавшиеся из-за дверей. Женский голос распекал Даниэля, уронившего тарелку. На втором этаже откуда-то крепко тянуло горелой рыбой. Надрывался ребенок; Девин поморщился — еще головной боли ему не хватало. Они дошли до последнего этажа с одной темной дверью вместо двух, и китобой достал связку ключей. Торнтон, если честно, ожидал увидеть отмычки. Щелкнул замок, недовольно скрипнули петли. Честер не глядя хлопнул ладонью по выключателю рядом с дверным косяком. С запозданием включившиеся лампы озарили квартиру, приглашая последовать за китобоем. С первой секунды становилось ясно, чем занимается хозяин. И дело было даже не в резком медицинском запахе, сплетавшимся с неестественной сухостью чистоты. Сама квартира была… да, обжитой, но какой-то нежилой. Выцветшая серо-голубая краска на стенах, рассохшийся паркет с щербинами, мебель — вся разная, потрепанная, несочетающаяся. Из крошечной прихожей вошедшие сразу попадали в единственную комнату, посередине которой находился длинный стол. Накрывавшая его ткань лаково поблескивала под яркой лампой по центру комнаты. На полу вокруг стола можно было разглядеть не до конца отмытые темные пятна. Небольшая кухня слева в углу, едва прикрытая холщовой серой занавеской, была заставлена не грязной посудой, а стеклянными банками и железными глубокими емкостями. В глубине шкафов, вытянувшихся вдоль стен, можно было разглядеть многочисленные флаконы и колбы, заполненные порошками и жидкостями. Целую полку занимали разноформатные книги. Дальнюю часть комнаты отгораживала темная тканевая перегородка, растянутая на тонких деревянных ребрах — Девин предположил, что за ней могла скрываться спальня или что-то вроде кабинета. Рядом находилась закрытая дверь, ведущая, скорее всего, в ванную. Если она здесь была. — Уютно, правда? — китобой стянул с плеч куртку, оставшись в светлой приталенной рубашке, и цепко наблюдал за спутником, улыбаясь широко, с затаенной ехидцей. — Не думаю, что ты ждешь, что я соглашусь с тобой, — пробормотал Девин, снова бросая взгляд на подозрительные пятна на полу. Что-то подсказывало ему, что это была кровь. — Да, я бы тебе не поверил, — Честер перекинул куртку через левую, забинтованную руку. — Все-таки здесь люди умирали. И в два шага скрылся за ширмой. Девин беззвучно вдохнул и выдохнул — глаза Чужого, а он отвык от кое-чьей манеры выражаться. Китобой весело оповестил из-за тканевой преграды: — Если тебя это волнует, шансы умереть во время снятия швов близки к нулю, — и тут же добавил: — Раздевайся, кстати. Мне нужен доступ к твоим ранам. Жалоб нет? — Только на твой испорченный юмор, — покачал головой Девин, послушно начав расстегивать китель. Он нашел пару крючков, вкрученных в стену рядом с входной дверью, и повесил форму на один из них. Подумав, снял и рубашку — не хотелось бы случайно лишиться последней целой. — Все у меня нормально с юмором, — возмутился Честер, высунувшийся из-за темной перегородки. Волосы он снова убрал в высокий пучок, открыв взгляду бритые виски. — Тебе что, не понравилась книжка смотрителей? Мне казалось, ты любишь читать. И вполне согласен с их риторикой. Торнтон скрестил руки на груди в слабой попытке отогнать зябковатое ощущение. Мало кто из толлбоев любил чтение… Да и из стражников вообще, Эшкрафт только если. Внимательный паршивец, в этом ему не откажешь. — Ты кое в чем не прав, — медленно произнес толлбой, скользя излишне сосредоточенным взглядом по полкам с колбами. Куча этикеток. Очень интересно. — Кое в чем? Надо же, прогресс, — издевательски протянул Честер. Девин бросил быстрый взгляд в его сторону. Китобой беззастенчиво разглядывал его грудь и плечи. — Слу-ушай, а это что, веснушки? Девин сдавленно закашлялся, поперхнувшись воздухом. Скулы мгновенно разгорелись теплом, и — Бездна, только бы китобой этого не заметил. Блядские веснушки, одни проблемы от них. — Теперь понимаю, на что повелась твоя Уотберри, — смешливо фыркнул еретик и тут же скрылся с глаз. Девин прищурился, с силой потирая ребром кулака так не вовремя покрасневшую щеку. — Ты все еще следишь, — констатировал он, и не думая скрывать свое недовольство. Привычку китобоя разбрасываться сомнительными комплиментами он решил обдумать позже. — Может быть. Тебе не откажешь в умении вляпываться в проблемы, — пожал плечами вышедший из-за ширмы Честер. Он уже избавился от бинта на левой отмеченной руке и закатал рукава рубашки, снова обнажив татуировки. — Приходится принимать меры. — И как же я жил все это время без твоей заботы, — не удержался от сарказма Девин, наблюдая за тем, как китобой споро собирает на «операционном» столе разнообразные предметы: от нескольких знакомых на вид стеклянных флаконов и мотка чистых бинтов до футляра с непривычно изогнутыми тонкими ножницами. Наконец-то сконцентрировавшись на деле, лекарь протер руки жидкостью и жестом поманил стражника к себе. Торнтон неохотно подчинился. Не тратя время на распутывание узлов, Честер просто срезал старые повязки. Он заставил Девина приподнять руку — прохладные прикосновения к коже ощущались оглушительно четко — и осмотрел зашитый разрез у локтя. — Думал, будет хуже, — пробормотал еретик. — Эликсир Соколова влияет на регенерацию? Девин кивнул, не доверяя голосу. Татуировка на левом предплечье убийцы изображала бурные, заметно выцветшие волны, поднимавшиеся от кисти к локтю. Правое обвивал чешуйчатый хвост, заостренным кончиком уткнувшийся в основание большого пальца. Грубоватые, но уверенные линии напоминали росчерки гравюры. — Больно быть не должно, но неприятно — может. Анестезия нужна? — китобой очертил указательным пальцем область вокруг разреза, проверяя чувствительность. Сержант отрицательно покачал головой. Честер пробормотал «так и думал» и взялся за ножницы. Он избавился от швов быстро и технично: сначала от тех, что на руке, потом — что на плече. Девин даже не морщился — державшая его неподвижным ладонь ощущались сильнее, чем вытаскиваемые нитки, — но все равно не рисковал смотреть туда, где щелкали ножницы. Закончив, Честер оглядел оставшиеся красноватые тонкие следы и довольно промурлыкал: — Из-за таких, как ты, я люблю свою работу. Девин закатил глаза, вспомнил о татуировках и мстительно подумал: «Ну, здесь мы квиты». — Не отказался бы увидеть тебя таким еще раз, — тем же приглушенно мурлыкающим тоном добавил китобой, не отвлекаясь от разматывания бинтов. — Только уже без ран, конечно. Если тебя не затруднит. — Ты ходишь по охуенно тонкому льду, — вздохнул Девин и требовательно протянул руки лекарю, чтобы тот быстрее разобрался с повязками. Честер одобрительно кивнул, продолжая усмехаться — остро, довольно. Теперь Торнтон не мог не видеть в их позе, в секундных полуобъятиях, когда китобой перекидывал за его спиной бинт из одной руки в другую, странноватого подтекста, неловко интимного, хотя еретик подчеркнуто не переходил границ приличия. Словно издевался, на словах говоря одно, а делая совсем другое. — Ты не думал, что мы все еще можем быть друг другу полезными? — Честер затянул последний крепкий узел на ребрах. — Я могу узнать, что Уотберри задумала на самом деле. Например. — А можешь не лезть в мою жизнь? — искренне поинтересовался Торнтон, смотря на него сверху вниз. Китобой вскинулся и в возмущении ткнул его в центр груди, прямо поверх бинтов. — А можешь хоть немного проявить благодарность тому, кто спас тебя от лихорадки и инфекций, хотя не обязан был этого делать? — парень почти шипел. — Ты хоть знаешь, сколько стоят мои услуги? Девин молча опустил взгляд на упирающуюся ему в грудину светлую кисть с полосой чешуйчатой татуировки. Сквозь незагорелую кожу серовато-синим просвечивали сосуды. — Нет и не хочу. Спасибо, — буркнул он, отталкивая его руку. — Заинтересуешься — спроси у своего напарника, насколько в Дануолле ценится хороший лекарь, — Честер отвернулся, подхватывая звякнувшие склянки. Голос у него был разочарованно сухой, едкий, как реагенты в колбах. — Рекомендую поторопиться и свалить отсюда побыстрее, если не хочешь вызвать ненужных подозрений. Девин едва не выругался вслух. С клокочущим в груди раздражением накинув на плечи рубашку и даже не застегнув пуговиц, Торнтон снял с крючка китель, вытащил из внутреннего кармана письмо Глории и швырнул его на покрытый гладкой тканью стол. Он не собирался ей помогать и ничего не был ей должен. А китобою, похоже, было проще дать, чем объяснить, почему нет. У Девина не было на это времени. И, может, ему действительно не стоило соваться к алтарю. — Надеюсь, этого хватит, чтобы удовлетворить твое любопытство, — сухо произнес толлбой. Уходя, он особо тщательно не хлопнул входной дверью. Рубашку сержант все же застегнул на лестничной площадке, пытаясь игнорировать проснувшееся сожаление о своей несдержанности. Набросил китель на плечи, проверил, на месте ли счастливая зажигалка и приказал себе собраться и забыть о не в меру наглом китобое. У него оставалось еще одно дело, которое он должен был закончить до полуночи. Выбраться на знакомые улицы оказалось проще, чем думалось поначалу Девину: он, немного поплутав по дворам, вышел на Бленхейм-лейн и наконец-то сообразил, где именно находится квартира (лечебница?) еретика. Путь от нее был даже короче, чем от казарм. К ночи поднялся ветер, несильный, но хоть немного разогнавший скопившийся за день смог. Без солнца быстро становилось прохладно, но эта прохлада — в сочетании с неким подобием свежести, которое принес с собой ветер — успокаивала. Настраивала на более подходящий лад. Улицы в этой части района почти не освещались, но луна светила ярко — когда ее не закрывали скользившие мимо тучи. Редкие прохожие старались слиться с тенями и стенами домов. Торнтон тоже не стремился выделяться, обходил редкие пятна света, держался подальше от дверей, за которыми можно было различить какой-то шум… Одно и то же каждый год. Незаметно для самого себя толлбой перешел на упругий темп шагов, рабоче-быстрый, как всегда отгонявший невеселые размышления. Высокая кованая ограда показалась как-то слишком уж рано. «Цветы, — неожиданно вспомнил Девин, скользя взглядом по первому ряду невысоких надгробий, видневшемуся сквозь металлические прутья. — Я забыл про цветы». Он позволил себе короткий, разочарованный смешок. Нет смысла искать их сейчас — все цветочные лавки, если такие еще оставались, закрылись еще до заката. Горящие по бокам от единственного входа фонари освещали строгую арку, напряженно вытянувшуюся вверх. При виде аккуратных железных изгибов Девин всегда задумывался о том, чтобы повернуть назад, но каждый раз упорно отгонял сомнения и шел дальше. Кладбищенские травы непрерывно шелестели, взбудораженные ветром. Дорогу Девин помнил отлично. То самое место находилось само, почти по наитию, и уже не надо было, подсвечивая себе зажигалкой, выискивать знакомые фамилии и вспоминать очертания особо вычурных надгробий, у которых нужно было свернуть. И все равно Торнтон, неосознанно медля, сбавил напряженно-быстрый темп шагов до неторопливого, практически бесшумного. Как будто это могло помочь. С каждым годом он все быстрее проходил этот молчаливый путь от арки входа до скромного серого камня с двумя именами. Привыкши к полутьме, Девин без труда смог различить выбитое на надгробии: «Сильвия Торнтон. Оуэн Торнтон». Мужчина расправил плечи, прикрывая на мгновение глаза и не сдерживая глубокого вздоха. В кармане он катал меж пальцев ребристо-гладкую зажигалку. «В этот раз даже без цветов, — подумал он. — Прости, совсем от рук отбился». Он знал, что даже если бы цветы и были, то лежать им на могиле недолго. Увядшие букеты смотрители кладбища сразу же выкидывали. И не важно, на чьей могиле они были оставлены. Здесь ко всем относились одинаково. Девин так и не узнал, нужно ли что-то говорить в такие моменты. Он молча стоял над надгробием и заставлял себя вспоминать. Поначалу всегда было трудно — слишком старательно он прятал эти мысли, — но потом как прорывало, и становилось чуточку легче. Ее улыбка. Ладонь, легко ерошившая волосы. Всегда спокойная манера держаться. Голос вспомнить было уже сложнее — выходил какой-то отзвук, неясное ощущение, от которого все равно тянуло улыбнуться. Как она вышивала — ловко и быстро, заставляя узоры разлетаться по ткани подобно гибкому вьюнку. Как читала долгие, но неожиданно увлекательные лекции об этикете, большую часть из которых Девин, восхищенный чужими познаниями, даже и не пытался запомнить. Как иногда она застывала на месте, невидящим взглядом смотря куда-то в окно, и как потом, когда Девин пытался ее растормошить, улыбалась — растерянно, грустно, но тепло. Она всегда смотрела в сторону моря. Как во время одной Фуги — кажется, Девину тогда было десять или одиннадцать, — они незамеченными забросали двери вечерней школы смотрителей серконосской въедливой пылью-краской. Брат Эдрин месяц не мог отмыть красные, синие и оранжевые следы со створок и косяка, а мать при упоминании этого инцидента изображала искреннее сочувствие — но Девин видел, каких трудов ей стоит не засмеяться. Почти все, что он четко помнил, было связано с ней — отец все время был на вахтах. Стоило признать, что в каком-то смысле Девину так и не удалось узнать его. С трудом Торнтон мог припомнить темно-рыжие, как у него, волосы, припорошенные ранней солью на висках, и выцветшие моряцкие татуировки на мускулистых, всегда темных от загара плечах. Расплывчатые воспоминания и надгробие из шершавого серого камня с вырезанными на нем именами — все, что у него осталось. «Хорошо, что они умерли до чумы», — подумал Девин невесело и, как и всегда, обругал себя за кощунственную мысль. Не бывает хорошей смерти. Тело отца так и не нашли на месте крушения, а мать… Что можно сделать с приступом? Девин мог только наивно надеяться, что ее смерть была быстрой. Потому что безболезненной она точно не была. Интересно, что бы родители сказали, увидев его сейчас? Как бы отнеслись к его провалу в академии, о котором так и не успели узнать? К его «карьере» — даже мысленно мужчина не удержался от доли яда — в страже? К его непонятным знакомым с непреодолимой тягой к запретному? Девин стоял у могилы, перебирая бередившие рану воспоминания, пока ветер не выдул из-под кителя остатки тепла. Молча пообещал прийти через год и побрел обратно, к выходу с кладбища. Ветер шуршал травами и звенел в отдалении, запутавшись меж высоких одинаковых домов. Темный силуэт, замерший в неярком свете фонарей, толлбой заметил издалека. Кроме них двоих, на безлюдном кладбище никого не было, и Девин равнодушно посетовал на то, что не взял с собой никакого оружия. Однако неизвестный не двигался с места, безмолвно наблюдая за приближением стражника, и когда до арки оставались считанные ярды, левой рукой поправил платок, скрывавший нижнюю половину лица. Торнтон легко разглядел на тыльной стороне кисти раскинувший колья знак Чужого. Девин был слишком опустошен, чтобы удивиться, разозлиться или хоть как-то отреагировать. Он молча прошел мимо еретика, какого-то… встрепанного на вид. Толлбой сказал бы, что виноватого, но где китобой и где — чувство вины? И тем не менее, Честер последовал за ним, легко подстроившись под убыстряющийся шаг. Еретик не лез с расспросами, не заводил бессмысленных отвлекающих разговоров, не проявлял неуместную жалость, которой от него не требовали. Только поэтому Девин так и не смог сказать ему отвалить, и весь путь до казарм они прошли вдвоем. Когда знакомое угловатое здание замаячило в поле зрения, Честер остановил его коротким, опасливым прикосновением к предплечью. — Я хотел… вернуть тебе то, что ты оставил, — его голос чуть глушила ткань. — Я вспылил. Прости. — Принято, — толлбой протянул руку, и тонкий бумажный конверт перекочевал обратно к нему. Но Честер почему-то не пропал сразу же, а продолжил буравить Торнтона внимательным темным взглядом. — Ты волен делать, что хочешь, — сказал он неожиданно серьезно, — но… Не лезь в дела Уотберри. Хотя бы не в одиночку. — И не собирался, — пожал плечами Девин и, не прощаясь, двинулся дальше. Когда он свернул в темную глубину арки, китобоя и след простыл. Неделя, данная Глорией, истекла непозволительно быстро. Когда Торнтона действительно нашел ее посыльный — куда-то страшно торопившийся юноша, — толлбой передал ему записку, в которой была единственная фраза. «Мне нужно больше времени».