Call call call!

Сунен выдыхает рвано, когда видит Джихуна. У того маска на лицо натянута, кепка почти на глаза, но юноша его все равно узнает – по прищуру, по походке, а ещё как раз по его, суненовской, кепке. То, что она его, Квон понимает, видя, что одного из трёх колец нет, принт слегка стерся, из-за чего контур обведён чёрным маркером. Там ещё точно есть “hoshi” под принтом, потому что их прозвища, как что-то безумно личное. Сунен никогда не забудет, как они вместе сидели в их комнате, закрывшись ото всех в своём небольшом мирке, состоящем из музыки, а ещё небольших бутонов, которые прорастали из сотни ссадин на ногах Квона из-за того, что тот любил бегать и танцевать босиком. Джихун жаловался часто - говорил, что старший просто вредит себе, давая все новым и новым цветам раздирать кожу и не позволяя царапинам заживать. Ли их аккуратно срезал, успокаивая своего танцора, который, солнечно улыбнувшись, убегал снова в пустые комнаты, чтобы наслаждаться музыкой в венах. Той, которая ток по пальцам, рукам пускала, заставляя двигаться то рвано, то плавно. И вообще так странно, ведь в манере Сунена было бы просто подбежать все с той же улыбкой на губах, спросить как он, где пропадал целых семь лет после того, как исчез, оставив только письмо с аккуратным “to hoshi. my one and only star” и рассыпанными нотными листами на кровати. Но вот только что-то останавливает. Что-то под названием чувства, которые, как думал сам Сунен, уже давно сгорели пожаром, что был вызван одиночеством, оставшимся после того, как Джихун пропал из его жизни. Квон ненавидит себя за свою же дурацкую эмоциональность и за то, что ничего и делать не надо было, чтобы эти чувства появились вновь. Один взгляд, выдох и эта самая кепка, которую юноша подарил Ли за день до того, как тот исчез. Сунен закусывает губу, а после, возможно, сам не понимая, что делает, кричит «Уджи» на всю улицу, чтобы тот наверняка остановился. И впрямь. Джихун рассеяно, возможно, даже испуганно оглядывается, пытаясь найти того, кто это крикнул. Квон даже видит, как взгляд младшего на нем задерживается. И, конечно же, Ли начинает идти быстрее, стоит ему понять, кто перед ним. И тогда Хоши срывается. На бег, почти на крик, позволяя крови по венам бежать, словно адреналином. Он хватает Джихуна за руку, слышит тихое «пусти», но лишь прижимает к себе. Юноша все такой же родной и пахнет лавандой. — Я скучал, — произносит, утыкаясь куда-то в шею, сжимает чужие запястья, а после удивляется. Даже не шиканью от боли, а тому, по пальцам мягкость лепестков. Старший удивленно переводит взгляд и натыкается на сотни порезов, из которых прорастают небольшими бутонами гортензии. Он очень ярко ощущает дрожь по чужим пальцами, как тому неприятно. — У тебя. . . — Они не только здесь. Младший явно не хочет этого делать, но оттягивает маску, вниз, давая увидеть, как из-за ушей, из мелких порезов на шее тянутся сотни цветов. — Их ведь надо. . . — Что, срезать? Помнишь, когда-то давно, ещё когда мы жили в приюте, ты говорил, что жить без танцев не можешь? Так вот, точно так же как ты не можешь без танцевать, я не могу без боли. Сунену больно. Ощущение, словно сейчас из него самого эти цветы жизнь забирают вместе с кровью. Он Джихуна не отпускает, а лишь улыбается, шепчет что-то вроде «все ещё мою бейсболку таскаешь», на что получает смущенно отведённый взгляд и бормотание «это единственная дорогая мне вещь». Квон чуть наклоняется, что заглянуть прямо в глаза, скрытые козырьком. Ли уже успел маску натянуть, так что он довольствуется лишь половиной лица, не скрытой маской и кепкой. — Ты все ещё безумно красивый, Джихун. Почему ты сбежал тогда? Сбежал от меня? — Стал зависим. От тебя. И младший не врет. У него смех Сунена по венам, каждая улыбка, словно доза, а движения, когда он танцует, просто сводят с ума, заставляя дыхание сбиваться. Тогда он нашёл спасение от наркотика в боли? — Я помню. Ты писал в письме. Но ты написал, что это не единственная причина. Значит, было что-то ещё, — Квон не давит. Лишь слегка отходит, взглядом бегая по небольшой худой фигуре в массивной мешковатой одежде. Лишь рваные джинсы выдают – сквозь дырки острые колени видно. — И вторая причина все ещё ты. Хоши слабо, но улыбается. Он берет чужие ладони в свои, водит пальцем по коже, случайно выводя “woozi” на запястье. — Почему? — Я влюбился. А мне нельзя влюбляться, — Ли все ещё шепчет, словно пытается отдать все словно ветру, но Сунен все слышит. Отчетливо, каждое слово. — Но ведь и я тоже. И ты знал об этом. Так почему? Это не весь ответ. — Болезнь. Я прямом смысле умираю из-за тех цветов, которые появляются на ранах. Но у всех только если у тебя есть царапина, а я . . . А я изнутри умираю. И я боялся. Боялся, что все испорчу, заражу тебя, умру в любой момент. Я каждое утро просыпаюсь с мыслью, что не доживу до заката. У Квона рваный выдох, который Ли ловит губами, тянет старшего на себя, чтобы в шею уткнуться. — Я скучал, идиот. — И я тоже, Джихун. Я тебя не оставлю и не отпущу больше, понял? — чуть отдаляется, чтобы в глаза смотреть. Ли кивает осторожно, потому что знает – Сунен не врет. Уверяется в этом, когда Хоши губами его касается, утягивая в поцелуй. — Люблю тебя, Уджи. И ты не посмеешь умереть раньше, чем я сделаю каждый момент твоей жизни запоминающимся и важным. — Ты все ещё идиот, Хоши. — Зато ты меня любишь. Джихун выдыхает, отводит взгляд, губу закусывает, но. . . — Да, люблю.