***
Мрамор. Куда не посмотри — он повсюду. Черно-белые, с примесью дымчатой серости скалы плотно обступают озеро, зажатое между каменными глыбами как бриллиант в массивной оправе. Изумрудные всполохи сосен украшают вершины отвесных склонов. А внизу, на блестящей глади, превращаются в перевёрнутые отражения — тени, заслоняющие собой небесную синеву, подобно сёстрам-красавицам, которые никак не могут поделить единственное зеркало. У одного из берегов расположился деревянный причал, окружённый многочисленными лодками. Их обыкновенно непрезентабельное нутро окрашено в цвет неба, а древесный помост напоминает Саше о сцене любимого театра. Действительно, это похоже на концертный зал, как бы вывернутый наизнанку. Вместо оркестровой ямы в углублении прячется сцена. Хотя, если смотреть спектакль, находясь в бельэтаже или на балконе, театральный зал будет выглядеть именно так. Они не заказывают экскурсию, поскольку любой экскурсовод забросает их вопросами, едва признает в по-спортивному одетой паре знаменитых артистов. Лучше спокойно прогуляться вдвоём и насладиться величественной красотой природы. Заплатив за вход, они начинают путь с подъёма на пологий склон, сначала по ступеням, а затем по широкой тропе, извивающейся меж высоких сосен и обрывов. На одном из опасных участков Сашка забирается на огромный валун, весь покрытый жёлто-зелёными потёками мха, и просит Меньшикова сделать фотографию. Олег Евгеньевич терпеливо наблюдает за его передвижениями, несмотря на то, что сердце уходит в пятки от такого зрелища. Бесстрашный, а вернее, безбашенный Петров, чуть не поскальзывается на влажной поверхности камня и это становится последней каплей. — Саша, слезь оттуда, — строго говорит Меньшиков. А тому всё нипочём, будто и не слышал его слов, продолжает позировать в трёх шагах от края валуна. Он подходит к обрыву, прикидывая, сколько же метров придётся лететь с этого «трамплина». — ОлегЕвгенич, здесь метров сорок, наверное, — присвистывая заявляет он. — Я кому сказал! — мужчина повышает голос, уже начиная злиться. — Да не бойтесь, я прыгать не собираюсь, — должно быть Саша решил потрепать ему нервы и вот так постоянно: стоит им оказаться где-нибудь на высоте, как Петров становится неуправляемым. — Если ты сейчас же не спустишься, я с тобой больше никуда не поеду, — припугивает, возмущённо складывая руки в защитном жесте. Так страшно, словно это он сейчас стоит в паре сантиметров от обрыва, а внизу вместо воды разверзлась кипящая лава. День по-летнему тёплый, даже жаркий, но Меньшиков всем телом ощущает озноб. Ну хватит! — решает он, собравшись с духом. — Так… всё, стой там, — приказывает охрипшим от волнения голосом, карабкаясь на злосчастную глыбу. — Давайте руку, — Саша мигом оживляется: удалось таки затащить Олега Евгеньевича на верхотуру. — Дурак, — только и может выдавить мужчина, становясь рядом с Петровым и крепко прижимая его к себе — не из сентиментального порыва, просто ему так спокойнее. Сашка и не думает обижаться, довольно улыбается, ловя невероятный кайф. Ему хочется набрать воздуха в лёгкие и закричать так, чтобы эхо оглохло. Взбрело в голову — будет исполнено. — Я вас люблю! — что есть мочи кричит Петров, и вот уже эхо громко улюлюкает вслед за его раскатистым голосом. Увы, оглушить эхо не получается, зато Олег Евгеньевич болезненно морщится, свободной рукой потирая правое ухо. — Я тебя в психушку сдам, герой-неврастеник, — обещает Меньшиков, ещё сильнее сжимая пальцы на стройном боку.***
Обратно возвращаются ближе к полуночи, когда белёсые сумерки окутывают лес, наполняя его какой-то мистической силой. Хорошо, что они догадались немного вздремнуть после обеда, который, кстати, был «самым вкусным за всю жизнь», по словам Саши. Олег Евгеньевич не пришёл в такой восторг от недоперченного харчо, простого пюре с котлетой и незамысловатого винегрета, зато похвалил «вполне сносный» десерт — брусничный пирог. После выходки Саши Меньшиков решил наказать его прослушиванием классической музыки, но спустя полчаса сонат и симфоний Бетховена увидел на лице Петрова такую кислую и несчастную физиономию, что решил не портить впечатления от поездки и устроить амнистию. — Ну включай уже своих джетов, — милостиво разрешает он, лениво потягиваясь и зевая. — А давайте кого-нибудь из наших, — предлагает Саша, — Макса Барских, например. — Тогда лучше Алексеева, — говорит Меньшиков. Петров соглашается, кто угодно, лишь бы не Бетховен, не в обиду будет сказано, и быстро находит нужный плейлист в смартфоне. Салон оглашают пронзительные электронные аккорды вступления «Океанами стали». По зелёным низинам разливается туман, принимая самые причудливые формы. Вот млечная дымка превращает обыкновенный куст в пушистого белого кролика, а здесь из мглы выныривает голова волка, зловещая, потусторонняя. Длинные тени прячутся от любопытных взглядов за стволами деревьев. Кажется, что это вовсе не тени, а силуэты призраков, собравшихся на своё замогильное вече. Пристально вглядываясь в сгустки темноты, можно заметить только расплывчатые тени, но, если не присматриваться, перед глазами вереницей полетят духи. Саша внимательно наблюдает за дорогой, до которой постепенно дотягиваются щупальца тумана. Свет фар пронизывает клочья, разделяя их жёлтой полосой, но не может прорезать насквозь, вязнет в сырой субстанции, словно в болоте. — Может быть остановимся — переждём? — спрашивает Олег Евгеньевич, видя как навстречу, прямо из густой дымки вылетает очередная машина. — Прорвёмся, — уверенно отвечает Петров и в его голосе нет ни капли сомнения. Небо всё ещё светлое, бледно-розовое с оранжевыми подпалинами. Эту ночь невозможно назвать белой, ведь в ней смешалось столько красок. Вскоре они выбираются на возвышенность, куда липким, цепким лапам тумана уже не достать. Сашка выдыхает, набирая скорость и больше не опасается влететь в скрытую призрачной пеленой встречную машину. — Сааш, — ласково тянет Олег Евгеньевич. Петров вопросительно мычит, не отрывая взгляд от дороги. Лихач, сорвиголова, обожающий опасные трюки, едет аккуратно, не нарушая ограничений скорости, потому что везёт самого дорогого и любимого пассажира. — Я тоже тебя люблю, — как запоздалый ответ на тот крик, вырвавшийся из глубин души, эхом разлетевшийся над каньоном. — ОлегЕвгенич, вы мне спеть обещали, — пользуясь моментом вворачивает Саша, краешком глаза косясь на худрука в ожидании реакции. — «Наверно, это и есть любовь — когда дороги ведут к тебе. Не остановится стрелок бег, и не вернётся обратно. Наверно, это и есть любовь — когда бессонница в тишине. Всё переломится вдруг во мне — сейчас, и так внезапно…» Саша понимает, что Алексееву эта песня идёт гораздо больше, но это уже не имеет значения. Ведь главное — что Олег Евгеньевич поёт её искренне, наразрыв, пропуская через себя каждое слово. — «Только с тобою, с тобой — так и знай! Навсегда!» — повинуясь порыву, подхватывает Саша.