Tenebras aeterna

Наверно, Доминик знала об отчаянии все, а может, чуть больше, чем все; отчаяние с недавних пор стало ее верным спутником — более преданным, чем тень за спиной. Отчаяние следовало за ней, холодными липкими лапами копаясь в ее груди, отчаяние грязным ножом вспарывало ей сердце и сшивало вновь — и так бесконечно. Да, Доминик многое знала об отчаянии. Так она думала раньше. — Ник, — тихо сказала Лину, подойдя к ней, по дороге запнулась об угол стола, но даже, кажется, не заметила этого. — Ник, дорогуша, а ты знаешь, что мэтр Мосс ночью ушел?.. Гребень Доминик — она заплетала косу — несколько раз подпрыгнул в ее руках. Она бессмысленно уставилась в глаза своему отражению, продолжая механически расчесывать волосы. На заднем плане размытым бело-каштаново-голубым пятном маячила Лину; лицо той было растерянным. — Как это? — только и сказала Доминик. — Как это — ушел? — А вот так, — зашептала Лину, — ему утром служанка завтрак принесла — ну, ты ведь знаешь, он в последнее время все время у себя был, вообще почти не выходил — ну вот, она к двери подходит, а та — нараспашку! И сквозня-а-ак… И постель прибрана. Он, кажется, даже и не ложился. Спазм в горле заставил Доминик сухо сглотнуть. Она ничего не почувствовала. Говорят, с ударом ножа бывает так же. Удивление, мучительное отупение, а потом накрывает — иногда от этого даже умирают. Он ушел, подумала она с неестественным спокойствием. Ушел. Ушел, ушел… Она представила себе его лицо — бледное, замкнутое и решительное. Он, наверно, ни о чем не жалел. И не колебался. И уж точно не думал о ноже в груди Доминик. — Что-то с ним не так было, — продолжала тем временем Лину. — Как-то странно оно все… — Чем странно-то? — машинально спросила Доминик; из-под ее гребня уже начали проскакивать искры. Лину отобрала гребень. — Ну! Что не так. Ты, дорогуша, помнишь Невервинтер? Мэтр Мосс у нас важная шишка, а работал, как обычный лекарь. Ничего не чурался. И чума его не брала… Не то что Дестер, тот нос свой до небес драл! И такой добрый всегда, приветливый… — Лину чуть улыбнулась. — Ты знаешь, я всегда уважала леди Арибет, и сейчас уважаю, но… Сеханин, какая ж она ледышка нетающая. К ней подойти страшно. А мэтр Мосс всегда и улыбнется, и слово доброе для каждого найдет… — Так и чего? — Доминик поняла, что ее окостенение проходит, по тупой тоскливой боли около сердца. — Чего-чего… А после всего этого он как неживой ходил. Словно его вместе с Арибет закопали, а потом выкопали, и ему это очень не понравилось. Доминик решила не возиться с косой — все равно пальцы были ватными; она кое-как смотала волосы на затылке в подобие пучка и воткнула в них горсть шпилек. Ей хотелось то ли разрыдаться, то ли бросить в стену огненным шаром, то ли кинуться догонять Фентика — куда бы он ни ушел. Этот бешеный, неуправляемый шквал чувств, прокатившийся по ней изнутри, напугал Доминик; она и не понимала до этого, что… Фентик Мосс. Мягкий, но не слабый. Добрый, но не глупый. Любящий, но не слепой. Доминик видела, и не раз, как один его спокойный и ласковый взгляд заставлял примолкнуть чересчур распалившуюся Арибет, а порой даже и Дестера; Фентик почти никогда не повышал голоса, однако его слышали всегда. Фентик Мосс. Светло-голубые сияющие глаза и копна волос цвета белого золота; когда-то в детстве, читая жития богов, Доминик видела на иллюстрациях портрет Кореллона Ларетиана — когда она впервые увидела Фентика, сходство с этим полузабытым образом ее поразило. Какая ты дура, подумала она тогда — все твои друзья лежат в коридорах, вспоротые, как подушки, а ты пялишься в эти невозможные глаза и оторваться не можешь… Потом у нее была истерика. Но Фентик, слава богам, этого не видел. Он видел кое-что другое — как Доминик, глотая слезы, сидела на лавке в углу храма Тира. На нее наорал Дестер, в очередной раз обвинив во всех смертных грехах, Арибет, которая была не в духе, холодно поблагодарив, взяла перо кокатриса и мимоходом заметила, что Доминик могла бы принести и целую птицу; а кроме того, было так паскудно, паршиво и одиноко, что хотелось обнять какого-нибудь чумного и отойти вместе с ним в небытие. Никто ее не замечал — да Доминик этого и не желала. Но Фентик — заметил. — Не плачьте, — сказал он тогда, и как-то так у него вышло, что Доминик, которая вообще ненавидела, когда ее жалели, действительно расхотела плакать и даже не ощутила стыда за свои слезы. — Не плачьте, Доминик. Вы умница, вам об этом говорили?.. Ну, вот я скажу. Вы — умница. Ну, Доминик, улыбнитесь! — Ладно, — прошептала Доминик, рукавом вытирая глаза, и действительно улыбнулась. Таким он и был — будто подсвеченным изнутри мягким огнем, которым можно лишь согреться и который никогда не обожжет. Доминик нечасто видела по-настоящему хороших людей. Фентик Мосс стал жемчужиной в ее маленькой коллекции. И это просто несправедливо… неправильно… противоестественно, если хотите — то, что ему пришлось пережить. То, что с ним сталось. Если бы Доминик могла, она бы… Но она не могла. Она была Доминик д`Аргент, а не Арибет де Тильмаранде. И в этом было все дело. Иногда способность тешить себя иллюзиями есть благо, ибо она приглушает боль — но Доминик таким умением не обладала и черпала силу в трезвом взгляде на вещи. Шпильки выскользнули из волос Доминик; она так резко вонзила их обратно, что острия чуть не пробили ей голову. А неплохо бы было, мимолетно подумала она — одно движение, и все ее мучения разом кончатся. — Куда он ушел, Лину? — отрывисто спросила она и ужаснулась тому, какие панические ноты звучат в ее голосе. Нехорошо-о… Еще не хватало, чтобы кто-нибудь догадался. А впрочем, их это не касается. Вообще никого. — Никто не знает, — Лину пожала худенькими плечами. — Но Шарвин говорит, Аарин думает, что он в Лускан поехал, мстить, стало быть… Совсем двинулся, — грустно подытожила она. Доминик молчала. В Лускан. Мстить. Фентик. Что за дерьмо эта жизнь, если она ломает и уродует даже таких, как Фентик Мосс?! Она сцепила зубы. Ледяное отчаяние затопило ее тяжелой волной. Доминик подумала, что в одном они с Фентиком все же похожи. Они оба знают об отчаянии все.