Как будто не настанет завтра

За прошедшую неделю Кей ни разу не поднимает голову от морковных грядок Ушиджимы. Он работает молча, что удивительно, и только Куроо видит, какими ледяными взглядами он провожает случайно идущего мимо Акааши. Бокуто таскает ему сухие пайки, будто из армии, Кей всегда благодарит его такими же сухими кивками, а Куроо — Куроо просто наблюдает. Он знает, что сделает Кей по истечении этой недели, ещё до того, как он бросает перед ним доверху набитый припасами рюкзак и говорит: — Утром я ухожу — с тобой или без тебя. «Заносчивый мальчишка», — хочется посмеяться Куроо. Мальчишка, который просто ставит его перед фактом, что ему предпочтительнее умереть где-нибудь в лесах, чем унизительно копаться в моркови остаток своей жизни, и Куроо на его месте честно выбрал бы то же самое. Куроо не понимает одного — полной уверенности Кея в том, что Куроо его кинет. Для себя Куроо тоже давно всё решает. Потому что Акааши прав, и парня одного он не оставит. У них с Бокуто было полгода плечом к плечу, в таких адовых условиях полгода — вещь немыслимая, а Акааши… Куроо не покривит душой, если скажет, что ему тоже не улыбается закончить жизнь на его операционном столе. Хотя, может, Акааши смилостивится и пристрелит его быстро, в знак старой дружбы. Куроо гонит от себя эти мысли. Кею он говорит только: — Хорошо, — и вручает рюкзак обратно. — Не забудь тот нож, что у тебя под подушкой, и пистолет, который ты спрятал под скрипучей половицей. Если ты думал, что Бокуто не видел, как ты стащил оружие прямо из его кабинета… Уши у Кея розовеют. Куроо всегда веселит эта его способность — совсем не вяжется с остальным образом раздражительного подростка с душой старика за семьдесят. — О, и стилет, который ты стащил у Акааши! — смеётся Куроо вслед худой спине: Кей молча отворачивается, прижимая к себе рюкзак, как какое-то сокровище. А когда он хватается за дверь спальни Куроо, чтобы выйти, тот припечатывает: — На рассвете ровно в шесть. Опоздаешь — попрошу Акааши, чтобы он под страхом смерти тебя не выпускал. — Долбанные армейские замашки, — бормочет Кей, хотя по голосу — надо же — Куроо слышит, что он улыбается. А Куроо растягивается на кровати и честно пытается насладиться последней ночью на нормальном матрасе, которая у него есть. Жалеет ли он? Нисколько. Он знает, где и как искать Бокуто, да и расстаются они не в первый раз, а общество Акааши под одной с ним крышей Куроо откровенно напрягает: несмотря на обоюдное доверие на пальцах, постоянно ждёшь какого-то удара в спину или того, что проснёшься в тёмном подвале со скрученными верёвкой запястьями. Куроо будет даже рад поскитаться по пустоши, как в старые добрые, а приглядеть за Кеем… Куроо считает это своим кармическим долгом. Раз уж он потерял половину команды, может, папочка из него выйдет получше. Куроо приходит к воротам в пять тридцать, и он неприятно удивлён, потому что там его, очевидно, поджидают. Но не Кей — Бокуто. Вместе с Акааши. — Вы здесь, чтобы уговорить меня остаться? — усмехается Куроо, подходя ближе. В предрассветных сумерках видно спокойную улыбку Акааши и печальные глаза — явно на мокром месте — Бокуто. — Попрощаться, — отвечает Акааши за двоих. — Как только Тсукишиму поймали возле госпиталя, стало ясно, что надолго вы здесь не задержитесь. — Тетсу, — Бокуто, сердито нахохлившись, смотрит на него из-под грозных совиных бровей, — неужели он лучше, чем я? На это Куроо не находит, что ответить. И только раскидывает руки для объятий: — Иди сюда. Бокуто налетает на него громкой и опечаленной птицей с опущенными перьями, сжимает рёбра так, что те хрустят, как в их первую встречу, и если он надумал не отпускать Куроо, попросту убив его, то у него должно получиться. Куроо стискивает пальцами его футболку, складками собирая на спине, мягко ерошит чужие колючие волосы и смеётся, пока Бокуто чуть ли не рыдает ему в плечо. — И ты тоже, — фыркает Куроо в сторону Акааши, который переминается с ноги на ногу позади. — Если только у тебя нет при себе холодного оружия. Акааши усмехается, и Куроо за руку притягивает его к себе. У Акааши объятия холодные и осторожные, но Куроо сомневается, что он будет сильно скучать, ему разве что флегматично жаль терять хорошего бойца. В конце концов, они с Акааши не друзья, их стык интересов приходится на Бокуто, и не конфликтовать из-за этого, когда на дворе апокалипсис, — сомнительное достижение. — Вы каждое утро караулите здесь и ждёте, пока я не захочу уйти? — наконец спрашивает Куроо, когда Акааши оттягивает Бокуто назад, и тот разжимает медвежью хватку на рёбрах Куроо. — Не говори глупостей, — Акааши закатывает глаза. — Возможно, мы случайно подслушали ваш вчерашний разговор. Бокуто виновато тупит взгляд, Акааши, наоборот, будто до странного доволен. Куроо едко усмехается: — А, ну да. В отместку за те разы, когда я подслушивал то, что творилось у вас? Если Акааши сейчас достанет пистолет и хладнокровно пристрелит его, этот взгляд определённо будет того стоить. Куроо посмеивается в кулак, глядя на то, как медленно варится в первых солнечных лучах Бокуто, пока до него доходит, насколько плоха в доме звукоизоляция. — Надо будет утолстить стены, Бокуто-сан, — с каменным лицом предлагает Акааши, и тот кивает, а затем, встрепенувшись, говорит Куроо: — О, у меня есть кое-что для вас. Немного припасов, чтобы ты не умер от никотинового недержания в ближайшем супермаркете. «Кое-чем» оказывается доверху набитый всякой всячиной рюкзак, в карманах которого, Куроо уверен, куча армейских пайков, блестящий ворох пакетиков быстросупов, яблоки и — блок сигарет, проглядывающий своими предупредительными надписями с самого верха. Куроо не чувствовал своих сигарет уже давно: в городских магазинах во время миссий попадалась абсолютная дрянь, а Акааши запрещал курить на территории общины, и когда Акааши запрещал — лучше было слушать. — Спасибо, — стонет Куроо, едва не падая перед рюкзаком на колени. — Бо, я тебя обожаю! — Там кой-чего по мелочи. Рация, карта, мой личный швейцарский нож, пара зажигалок… Я даже впихнул походную палатку и переносной душ! Только давай, — во взгляде Бокуто на мгновение мелькает пронзительная боль, — давай, Тетсу, ты сделаешь так, чтобы я не отдавал это зазря. — Я верну тебе его через каких-нибудь пару месяцев в целости и сохранности, ты по мне и соскучиться не успеешь! Если Тсукки согласится вернуться… Бокуто открывает было рот с явно гневным настроем высказать всё, что он о Тсукки думает, но тут же закрывает: Акааши одёргивает его за рукав и кивает Куроо за спину. Кей идёт по примятой траве, мокрой от утренней росы, и поправляет лямку походного рюкзака. При виде провожающих у него от негодования слегка вытягивается лицо, он останавливается возле Куроо, и тот жмёт плечами: — Ну… ладно. Всё. Мы пойдём. — Удачи, — вежливо кивает Акааши. — Постарайтесь не расстраивать Бокуто-сана и действительно вернуться. Куроо знает, что Акааши уж точно сильно расстраиваться не будет, поэтому на него не обижается. Бокуто напоследок обнимает Кея — выходит не так душевно, потому что тот сопротивляется, закатывает глаза и цокает языком, — а потом хлопает его по плечу так, что очки слетают на нос и едва не падают в траву. На Акааши Кей практически не смотрит, они разве что обмениваются рукопожатием, во время которого Кей очевидно отводит взгляд. — Хлебные крошки, Тетсу! — машет Бокуто рукой напоследок. — Не забывай, ладно? Если что, я найду тебя! Куроо усмехается в ответ: — Рассчитываю на это. Они так и не находят нужных слов для окончательного прощания; Акааши просто кивает караульным в будке, и гаражные ворота медленно поднимаются, открывая взгляду долгое шоссе, по которому Куроо пришёл сюда впервые. На боковом стекле ближайшей пыльной машины, если потрудиться, всё ещё можно разглядеть гротескную сову Бокуто. Куроо не знает, куда они пойдут, но это, наверное, не так уж и важно. Поэтому он просто кивает Кею и первым ступает за пределы ворот — в реальный мир, без Бокуто, Акааши, горячего душа, сытного мяса на ужин и уютной кровати в собственной комнате. Куроо не знает, каким надо быть безумцем, чтобы отказаться от всего этого, но Кей — Кей отказывается. И, когда они проходят достаточно, чтобы стальная ограда лагеря Фукуродани скрылась из виду, Кей таким тоном, которым произносят предрекающие чью-то гибель пророчества, говорит: — Мы сюда не вернёмся. — Это ещё один твой каприз, которому мне придётся потакать? — усмехается Куроо. — Или ты боишься, что Акааши отправит тебя снова копать морковные грядки? — Меня тошнит от моркови, — угрюмо говорит Кей. — Нет. Дело не в этом. Однажды мы придём сюда и увидим одни руины, — и, оглядываясь на холм, за которым виднеются полуразваленные строения большого города, припечатывает: — В апокалипсисе ничто не живёт достаточно долго, в апокалипсисе нет безопасных мест — ты сам меня учил. Поэтому мы не вернёмся. Некуда будет возвращаться. И Куроо это его дурное предчувствие, с которым они отправляются по хайвэю куда-то на восток, не нравится. Но он только через несколько минут долгого молчания просит: — Дай-ка сигарету, я сейчас умру, если не закурю. Им навстречу поднимается солнце.

***

Июнь — Куроо не уверен и давно не ведёт подсчёт дней, но, кажется, это июнь — они встречают где-то в префектуре Киото. Они с Кеем условно держатся востока, возвращаясь куда-то в пригороды Токио, и на этот раз Кей не пытается донимать Куроо расспросами о том, куда они идут, потому что прекрасно понимает, что ответа не получит. После лагеря он изменился: это Куроо подмечает на третий день ходьбы по зачищенным территориям. Кей становится осторожнее, вдумчивее, пусть и с проблесками прежней подростковой безрассудности и неспособностью удерживать острый язык за зубами. Кажется, он понимает, что теперь никакой Бокуто не прикроет ему спину, что рассчитывать можно только на себя — и на Куроо, у которого в рюкзаке есть нож и практически бесполезная рация. И однажды Куроо, слегка навеселе после пары бутылок пива из местного магазина, сидя у костра, говорит ему: — Ну что, доволен, что сбежал от морковных грядок? Теперь если тебя здесь царапнут — попадёшь не на стол к Акааши, а сразу в чей-нибудь желудок. Кей бросает на него из-за кострища странный взгляд, занятый тем, что швыряет к уголькам пустые пачки из-под сигарет Куроо. Куроо не верит, что за такое количество времени, что они друг друга знают, к его плохим шуткам всё ещё невозможно привыкнуть. — Ты до сих пор оправдываешь его, — говорит Кей, швыряя в костёр ещё пачку. А взгляд у него — «Если продолжишь курить в таких объёмах, заработаешь себе рак». Куроо согласен: с одышкой убивать заражённых неудобно, но не выгребать с полок все сигареты, которые они находят, физически не может. Не получается. — Давай не будем заново, — примирительно предлагает Куроо, поднимая руки пустыми ладонями вверх. — Тысячу раз мусолили. Теперь мы волки-одиночки, выживаем сами по себе, а то, что было в Фукуродани, пускай остаётся в Фукуродани. И… — Почему ты ушёл от лучшего друга из-за меня? Куроо кусает внутреннюю сторону щеки. Перебивать отвратительными вопросами его, Куроо, душеизлияния — ещё одна бесящая привычка Кея, и Куроо при таком раскладе скоро понадобится блокнот, потому что держать их все в голове становится невозможно. — Нам с Бокуто, видимо, на роду написано кидать друг друга ради людей, которые нам симпатичны, — отшучивается Куроо, но Кея такой ответ ожидаемо не устраивает, и он скептически щурится. — Мне не по душе лагеря. Ещё пара месяцев такой жизни — и я бы помер со скуки. Так что ты оказал мне услугу, когда решил уйти. А я просто… — Куроо пожимает плечами. — Одному теперь слишком скучно. Или тебе не нравится, что тебя пытается опекать кто-то такой, как я? Кей молчит, ковыряя веткой угольки в кострище, а затем хмыкает: — Не нравилось бы — сбежал бы какой-нибудь ночью, — и тихо, явно в расчёте на то, что Куроо не слышит, бормочет себе под нос: — Но без тебя бы долго не протянул. Куроо нравится этот задушевный разговор: на такие признания Кея редко пробивает, если когда-то пробивало вообще. Куроо даже радует этот нетрезвый цинизм и определённый процент затворничества от всех и вся, потому что безоговорочно доверяться самому себе он бы не стал ни при каких обстоятельствах. Кей же доверяет будто по настроению, и эта черта до определённого времени не доставляет Куроо особых проблем. Пока не случается… то, что случается. Куроо усваивает уникальность того дня, когда Кей впервые о чём-то просит, именно в тот момент, когда он действительно просит. Его просьбы всегда ограничивались требованием сбрить щетину, перестать курить или дать ему поесть, поэтому Куроо не волнуется: компаньон из Кея и раньше был неплохим, просто он частенько забывает о границе между необходимостью и нахальством. Но в этот раз всё оборачивается по-другому. Кей, когда они обходят Токио по широкой автострадной дуге за городом, говорит: — Куроо… Я хочу в Сендай. Куроо бросает на него быстрый взгляд, просто чтобы по глазам убедиться, что это не была одна из шуток, которые сложно понять по безразличному тону, но Кей не шутит. У него нахмурены брови, поджаты губы, и та самая спина-палка, которую не погнёт ни одно твёрдое «нет», так что если Куроо откажет — Кей пойдёт до Сендая пешком и без Куроо, но пойдёт. — В Сендай, — медленно уточняет Куроо. — В Мияги. Туда, где ты… жил до всего этого? Кей тушуется — вот это да, в его спектре эмоций прописывается неловкость — и жмёт плечами, стараясь при этом выглядеть максимально уверенно: — Мы же всё равно шляемся без цели, только заражённых убиваем. А я хочу посмотреть на то, что осталось от моего дома. Тебе ведь всё равно, куда идти, верно? И в голосе тщательно скрываемая от Куроо и даже самого себя надежда — пусть будет всё равно, пожалуйста. Куроо смотрит на Кея снисходительно. Ему и правда всё равно. — Ладно. Почему бы нет. Доберёмся до Сендая, а там… посмотрим по обстоятельствам. Всегда хотел себе симпатичный домик у океана. — Отравленного водой, после которой ты превратишься в готового меня сожрать зомби, океана, — бормочет Кей в сторону, но Куроо слышит в его голосе ещё и то, что он на этот раз совершенно не думает прятать, — облегчение. Наверное, в глубине своей по-детски наивной души Кей надеется найти в Сендае родителей, или брата, или друзей — хоть кого-нибудь знакомого, кто выжил. Куроо не разубеждает его и не стремится; просто приказывает укладываться спать и почти всё время своего караула пытается проделать на оставленной Бокуто карте безопасный маршрут до Сендая. Неудивительно, что Кей, поднимаясь утром, первым делом советует ему умыться: вся щека Куроо измазана в чёрном маркере. А потом они идут. Мимо Токио и других крупных городов, мимо зачищенных военными деревушек и кишащих заражёнными станций метро. Куроо наблюдает за тем, как с каждым днём Кей становится всё тревожнее, как выискивает старые дорожные указатели на автострадах и как на своём дежурстве вместо того, чтобы играть с самим собой на песке в крестики-нолики (как будто Куроо не видит), смотрит в догорающий костёр, ночное небо, а иногда — на самого Куроо. Куроо не знает, о чём Кей в такие моменты думает, но почему-то ему кажется, что заснуть Кею мешает вовсе не мысль о том, что на них в любой момент могут наброситься обезумевшие заражённые. Потому что если бы Кею не снились ночные кошмары, Куроо бы очень удивился — ему вот снятся до сих пор. К границам Мияги они подбираются на третью неделю бессмысленных прогулок по лесам и хайвэям, и если бы Куроо когда-то написал о своих авантюрных изысканиях мемуары, они состояли бы всего из трёх слов: «Слишком скучно ходить». — Заражённых практически нет, — подмечает Кей в тон его мыслям, когда они идут по пустой трассе. — И уже давно. — Почти год прошёл, — легкомысленно пожимает плечами Куроо, — тех, кто был в самом начале, прикончили военные, а новых вряд ли очень уж много. Здесь же Сендай, город крупный, наверняка действует какая-нибудь группировка вроде Фукуродани… Куроо не особо рвётся обсуждать Фукуродани, хотя в мыслях каждую ночь катает Бокуто целые письма о том, как ему здесь, за воротами, весело, и он уверен, что Бокуто посмеялся бы над каждым из них, если бы прочёл. А потом Куроо бросает воображаемое скомканное письмо в воображаемую же мусорку и идёт на ночное дежурство. Куроо не особо рвётся обсуждать Фукуродани, поэтому замолкает, так и не договорив своё пессимистичное «Если мы наткнёмся на что-нибудь такое, нас наверняка прикончат». Куроо не знает, на что он надеется: наверное, на то, что он даст Кею бинокль, чтобы полюбоваться на развалины своего дома с ближайшего холма, а потом они уберутся обратно в леса. Сендай — город крупный, это верно, а крупные города стремительно снижают в геометрической прогрессии шансы на выживание двух индивидов, один из которых даже совершеннолетия не достиг, а второй просто невероятно надеется на свои пресловутые девять жизней. Хотя Куроо нутром чует, что у него осталось не больше одной или, может, двух. Границу Мияги он даже не видит, больше ощущает, а ещё больше — вычисляет по душевному состоянию Кея. Куроо уверен, что все эти леса, которых среди холмов и дорог немереное количество, Кей в глаза не видел, но в нём угадывается это тревожное состояние близости встречи с семьёй, которую Кей, очевидно, успевает себе заново придумать. А Куроо задвигает подальше своё «Ты ведь понимаешь, что их уже нет, верно?» и молча шагает дальше, щёлкая зажигалкой над очередной сигаретой. Они останавливаются на ночлег в каком-то фермерском домике в пригороде, и Куроо говорит бесформенному холму на соседней, неимоверно скрипящей кровати: — Если ничего не случится — через пару дней будем в Сендае. Сможешь взглянуть на свой дом… на то, что от него осталось. От холма слышится шорох, будто Кей кивает, а затем почти неразборчивое мычание-просьба: — Не говори «если ничего не случится». Обычно после такого случается. Куроо смеётся и продолжает смеяться, поднимаясь на свой караул через пару минут положенного ему отдыха перед бессонной ночью. Интересно, лениво думает он, когда располагается с найденной в охотничьем домике с неделю назад двустволкой у окна. Интересно, как скоро Кей поймёт, что Куроо оставляет ему от положенных четырёх часов дежурства всего два. Только утром Куроо не хочется смеяться, потому что Кей прав — нельзя, ни в коем случае, блять, нельзя говорить «если ничего не случится», потому что и правда случается. Когда Куроо сквозь сон толкают в бок его же двустволкой, он ничего не соображает. Но когда открывает глаза, и над ним нависает лицо, которое определённо не принадлежит Кею, — хватается за пистолет. Двустволку снова пихают ему в бок, на этот раз больнее и явно прицельно по рёбрам. — Тихо, — со смешком советует чей-то голос, — не надо так подскакивать, если дорога… Суга-сан, что здесь? Печень? — Печень, — радостно откликаются из другой половины комнаты. Куроо промаргивается. Кея держит в захвате с охотничьим ножом у горла мрачный темноволосый парень, и — Куроо силится подавить смешок, — кажется, они ровесники. Лицо у Кея если и слегка виноватое, то по большей части недовольное, на Куроо он прицельно не смотрит. По комнате шарятся ещё трое: тот, который тычет в Куроо его же двустволкой, оказывается, когда Куроо осторожно скашивает взгляд, лысым и смахивающим на Ямамото панком в потёртой кожаной куртке с заклёпками и битой за спиной; человек, которого назвали Сугой, — пепельный блондин среднего роста со слишком добрыми для апокалипсиса морщинками вокруг глаз — как раз изучает содержимое его, Куроо рюкзака; третий, высокий верзила с бородкой, следит за выходом из комнаты. И того четверо. Против спавшего Куроо и Кея, который, видимо, даже не успел оказать сопротивление, это, как минимум, нечестно. — Вы у нас, ребята, кто? — тянет Куроо себе за спину с расчётом хотя бы на имена, но панк нравоучительно усиливает нажим под рёбрами: — Вопросы будем задавать мы. — Ладно-ладно. Куроо цокает языком. Сравнительно небольшой опыт столкновений с живыми людьми, которые настроены тыкать в него пушками, подсказывает, что их не убьют, потому что если бы хотели — давно бы сделали. Возможно, заберут припасы, но тогда Куроо очень быстро получит их назад, а заодно сможет показать Кею, как обчищать чужие карманы без лишнего насилия. Хотя — панк вздёргивает его на ноги и заставляет отойти от кровати в центр комнаты — возможно, насилие не будет лишним. — Тсукки, — неокрепшим голосом зовёт Куроо, и Кей смотрит на него через комнату, — как ты? Красноречиво поднимается бровь, взгляд скашивается на нож у горла — «а сам, чёрт возьми, как думаешь». Но затем Кей отвечает: — Нормально, — и, слегка нервно облизав губы, добавляет: — Они обошли дом с другой стороны. Видимо, заметили движение в окне, я не знаю… — Мы ещё той ночью видели ваш костёр в лесу, — весело поясняет Суга, который заканчивает с обыском рюкзака Куроо и взваливает его себе на плечи. На самом его дне тоскливо звенят остатки консервов. — Следили за вами целый день… По припасам видно, что не зря. Если военные что-то и ненавидят, так это иметь дело с другими военными. — Поэтому напали ночью и застали нас врасплох, как низко и недостойно, — бормочет Куроо сквозь зубы. — Так вы военные? — Те, что уцелели в Мияги, — пожимает плечами Суга. — У нас склад неподалёку, туда и пойдём. Вы же не против? Он улыбается так вежливо, словно не его ребята держат на прицеле Куроо и угрожают перерезать глотку Кею. И вопрос риторический на все сто процентов, потому что потом Суга машет рукой в сторону выхода: — Вперёд. Бородач у дверного косяка сторонится, пропуская сначала Сугу, потом конвоирующего Кея, потом панка с Куроо, и замыкает шествие. В полном молчании они выходят из дома в предрассветные сумерки, и Суга берёт курс куда-то на северо-восток. Конвоируют их в тишине, только бородач равняется с Сугой, они склоняют головы и начинают что-то обсуждать. Куроо смотрит на них кисло: за плечами у Суги покачивается его рюкзак, его двустволка у панка с битой, а его Кей у парнишки с ножом. Шансов на побег у них практически никаких, даже если застать врасплох одного: без согласования с Кеем такой фокус не пройдёт, один окажет сопротивление — и второго уберут раньше, чем он успеет издать хоть звук. Вдобавок в нежелании связываться с военными без преимущества Куроо этого Сугу поддерживает. А тот факт, что за ними следили ещё с прошлой ночи и напали во время караула Кея (явно более физически слабого и не подготовленного к засаде), говорит о том, что они мало того, что с треском облажались, так ещё и сунулись на чужую территорию. — Слушай, — натянуто интересуется Куроо у панка, — у вас же такой арсенал пушек, на кой чёрт тебе бита? Он почти чувствует глумливую ухмылку над ухом: — Апокалипсис на дворе. У кого-то же должна быть бита, без этого ни одно клише не сработает. — Ясно, — бормочет Куроо, у которого как-то отбивается желание разговаривать с кем-либо из этой странной компании. — А как насчёт имён? Если вы военные, мы можем знать друг друга… — Поболтаешь, когда явимся к командиру, ладно? — дружелюбно, но так, что от двустволки потом явно останется синяк, просит панк. — Тогда и расскажешь ему, кто вы, что делаете в Мияги, как выжили и откуда в рюкзаке такие богатые запасы амуниции. Куроо не остаётся ничего другого, кроме как кисло кивнуть. Испытывать удачу и проверять на наличие свои оставшиеся кошачьи жизни он не намерен. Идут они долго — около пары часов, как минимум. Солнце успевает встать за верхушками деревьев и осветить покрытые мхом стволы, мимо которых они шагают по обочине какой-то автотрассы. Суга всё ещё о чём-то болтает с бородачом, Куроо пялится в затылок Кея с таким ожесточением, что тот уже давно должен был почувствовать его присутствие в своей голове, его конвоир вместо рёбер взял на прицел позвоночник. У Куроо урчит в животе, ему нужен завтрак, и как раз в тот момент, когда он начинает задумываться о просьбе передать заключённому консервы из перехваченного провиантом рюкзака, Суга говорит: — Ну, что, пришли. Просёлочная дорога, на которую они свернули две тысячи шагов назад, выводит их к небольшому военному складу. Ангарное помещение высотой с трёхэтажный дом протягивается на несколько сотен метров вдоль и поперёк, все подступы к нему охраняются либо спиралями Бруно, либо охраной с автоматами, которая провожает идущую мимо процессию любопытствующими взглядами. Куроо испытывает острое желание оскалиться в ответ. Внутри склада темно, несмотря на пару зажжённых ламп высоко под потолком, и небольшие, забранные решётками окна. В одном из углов свалены спальные мешки и двухъярусные койки, в другом — блоки и ящики с припасами, в третьем — еда. Куроо и Кея подталкивают к одной из стен, почти опрокидывают на деревянные стулья, мрачный темноволосый мальчишка отходит, пряча нож в карман, и панк берёт на прицел обоих. Суга — Куроо видит это боковым зрением — исчезает среди полок с, кажется, провиантом. А панк и его бита ему не нравятся. — Живой? — только и интересуется он у Кея. Тот сдержанно кивает, сглатывая; дёргается кадык. — Бояться нечего. Не убьют же нас. Но, — Куроо не удерживается от ухмылки в сторону панка, — могут попробовать. — Прости, — вдруг одними губами говорит Кей, и Куроо тут же повергается в культурный шок: — Ты умеешь извиняться? — Не смешно. Я задремал. Не услышал, как они подобрались… «Больше такого не повторится», — говорят его недовольно поджатые губы, но он, кажется, задумывается над полным смыслом этих слов и поэтому только мотает головой. Куроо собирается сказать ему что-то фальшиво-ободряющее, но в этот момент из-за полок снова появляется Суга — и не один, а в сопровождении смуглого темноволосого армейца. То, что парень — армеец, Куроо сходу определяет по расправленным плечам и выправке. Он одет в простую, мятую и изношенную одежду — стоптанные кроссовки, рваные чёрные джинсы и толстовка без шнурков на капюшоне, но то, что он здесь командир, становится понятно ещё до того, как он подвигает себе деревянный стул, разворачивает его спинкой вперёд и усаживается, оказываясь вровень с уровнем глаз Куроо. Смотрит внимательно и изучающе, но не как на образцы для вскрытия на операционном столе, и то радует. А потом вдруг открыто говорит: — Савамура Даичи, — и улыбается, но взгляд при этом жёсткий, как у строгого отца перед нашалившими детьми. — Командир бывшего военного подразделения Карасуно, префектура Мияги. Того, что от нас осталось, — он позволяет себе сухую усмешку, точь-в-точь как у Суги, на которого Савамура кивает: — Мой заместитель, Сугавара Коуши. Вы? Кей переглядывается с Куроо — пытается по глазам понять, обязан ли выдавать своё имя похитившим их военным из базы его, на секунду, родной префектуры. И Куроо так же честно и открыто пожимает плечами: — Куроо Тетсуро. Сухопутные войска Японии, тринадцать лет службы. И Тсукишима Кей. Просто… Тсукишима Кей. Его воображения не хватает на какую-нибудь шутку, но Кей с вызовом хмыкает, и этого хватает. Куроо посылает ему исполненный достоинства взгляд — «говорить буду я, а ты помалкивай». Его обнадёживает тот факт, что их не пытались связать и не угрожали убить — в открытую, во всяком случае, двустволка под рёбрами и нож у горла не считаются. Это значит, что Карасуно просто любопытно, и если договориться, то есть шанс, что их отпустят с миром. Куроо как раз берётся мысленно подсчитать неутешительную статистику, когда Савамура спрашивает: — Откуда припасы? — и встряхивает рюкзак Куроо. — Коротковолновая рация, швейцарский нож, куча оружия… в наших условиях — почти роскошь. — Эта дрянь застала меня на моей базе в окрестностях Токио, — с готовностью объясняет Куроо. Ещё два дня пыток от подобного Акааши — Суга, например, вполне впишется в его роль — ради давно разграбленной базы он терпеть не намерен. — Я успел запастись всем необходимым перед тем, как свалил оттуда. Савамура кивает на Кея: — А он?.. — Стукнул меня граблями, пока я пытался грабануть его магазин. Фыркают сразу двое — Кей, качая головой, и Суга за спиной у Савамуры. Сам же Савамура только сплетает пальцы в замок и в задумчивости поигрывает ими; Куроо при взгляде на эти пальцы кажется, что в голове у него звучит какая-то из песен Битлз. Просто потому что Савамура выглядит как человек, который определённо слушал бы Битлз. — Значит, вы вместе не с самого начала, — наконец говорит он. Куроо склоняет голову набок: — Нет. — Как давно? — Около девяти месяцев. Савамура кивает. Затем делает знак Суге; тот без слов подходит к Кею, велит ему подняться и указывает на дальний конец склада, куда-то в сторону ящиков с оружием: — Ты давай туда. Расскажешь мне. Кей оборачивается на Куроо, и в его взгляде даже не тревога, а скорее вопрос. Куроо кивает, стараясь сам при этом выглядеть спокойно и уверенно. Суга уводит Кея на допрос, и Куроо остаётся один на один с Савамурой — и панком, который продолжает держать его на прицеле. Савамура наконец обращает на него внимание: — Танака, можешь идти, мы закончим сами. Куроо провожает задумчивым взглядом его биту, только сейчас замечая, что на её древке виднеется багровая корочка крови. Затем смотрит на Савамуру: тот кладёт локти на спинку стула, открывает рот, но сказать ничего не успевает. Куроо опережает: — Куда ваш Сугавара увёл Кея? — Мы расспросим вас по отдельности, — Савамура пожимает плечами. — Если ваши рассказы совпадут — и если мне понравятся ответы, — то мы отпустим вас. — И всё? — Куроо фыркает от внезапного смеха. — Так просто? Зачем тогда спектакль со слежкой? Савамура выдерживает паузу, а затем отвечает почти словами Суги: — Единственное, чего мы здесь не любим больше заражённых, — другие военные. Мы хотим убедиться, что вы не представляете угрозы. Так что теперь я задаю вопросы, а ты отвечаешь, ладно? Куроо вытягивает ноги на деревянном стуле. Сиденье у него жёсткое, а беседа обещает быть долгой. И, игнорируя урчание в животе, усмехается: — Ладно, Савамура, валяй. Откуда тебе начать? — С граблей, пожалуйста, — непринуждённо улыбается Савамура в ответ. Куроо уже чувствует себя с ним старыми приятелями, что парадоксально, потому что пару часов назад он был уверен, что их ведут убивать. — И с того, чем вы занимались эти девять месяцев. Куроо рассказывает. Честно и практически без утайки. Говорит о лагере Фукуродани, но не указывает, где они находятся, а Савамура и не спрашивает: кажется, ему самому не хочется соваться к Фукуродани, особенно после того, как Куроо несколько долгих минут живописно и в красках расписывает о двух днях собственных пыток. Но инцидент с Некомой Куроо замалчивает, равно как и само их существование, просто потому что на ценность информации для Савамуры это не повлияет, а для Куроо это не самый приятный эпизод его жизни. Под конец, отвечая на вопрос Савамуры о причине их появления в Мияги, Куроо честно говорит: — Тсукки просил меня отправиться сюда. В Сендае его дом, он хотел… взглянуть на то, что от него осталось. Конкретной цели у нас нет, мне всё равно куда идти, а командный игрок из меня не очень, так что я согласился. Поэтому мы здесь. Посмотрим на развалины и уйдём. Савамура кивает. Слушатель из него хороший: пока что он кивал на всё, о чём Куроо ему рассказывал, но сейчас ещё и с сожалением вздыхает: — Боюсь, посмотреть на развалины и уйти не выйдет. Улыбка Куроо меркнет: — Ты передумал нас отпускать? — Дело не в этом, — отмахивается Савамура. — Взгляни на наш склад. У нас хватает людей, чтобы более-менее держать под контролем районы неподалёку, но глубоко в Сендай не рискуем соваться даже мы. Слишком много заражённых. Вы не успеете даже войти в черту города, как вас укусят или сожрут. Куроо смотрит на Савамуру насторожённо — просто чтобы понять, шутит он или нет. Но Савамура лишь скорбно молчит. Куроо облизывает губы: — Дело настолько гиблое? — Крайне, — усмехается Савамура. — На окраинах ещё терпимо, а в центре, где больше всего еды и оружия, их раз в десять больше. Если всё же соберётесь туда, я бы советовал оставить нам припасы: вы ими воспользоваться не успеете, а нам понадобится. Куроо начинает понимать, что Савамура целиком и полностью оправдывает название своей группировки: сильная ворона на крышке мусорного бака, которая питается всем, что найдёт в пределах взмаха своего крыла. Карасуно и правда похожи на разношёрстную стаю, а Савамура, успевший за время их беседы даже понравиться Куроо, больше других. — Последний вопрос, — окликает Савамура Куроо, и тот поднимает бровь в ожидании. — Как, говоришь, тебя зовут? Тот давит смешок: — Куроо. Куроо Тетсуро. — Ты случайно не имеешь ничего общего, — взгляд Савамуры вдруг кажется Куроо пронизывающим до костей рентгеном, считывающим всю биографию и родословное древо до седьмого колена, — с той токийской группировкой, которая зачищает районы на северо-востоке? Кажется, я слышал, что одно время у них был главарь со схожим именем. Куроо неуютно поводит плечами: — Вряд ли. Кто они? — Некома, — в задумчивости отзывается Савамура, — вроде бы так. Мы разминались с ними на границе пару месяцев назад… Куроо так и тянет спросить, как они. Ворчлив ли ещё Яку пропорционально своему росту, достаётся ли от него Льву, отрос ли ирокез у Ямамото, не срезал ли волосы Кенма, кто из них вообще жив, а кто мёртв. Но роняет только сухо и безразлично: — Нет, я о них не слышал. «Трусливо, — попрекает он себя, больно прикусывая внутреннюю сторону щеки, — трусливо, глупо и ни хрена не альтруистично зарываться и прятаться от них. Ты сделаешь себе только хуже, если будешь врать об этом напропалую». Куроо обязан подавать Кею хороший пример, но, кажется, единственный урок морали и этики, который он ему преподаст наравне с «бей и беги», — это «воспоминания причиняют боль, поэтому жги их и развевай пепел по ветру». Иначе убьёт не апокалипсис, не вирус и не обезумевшие от пришедшего конца света люди, а собственное чувство вины и не вовремя проснувшиеся альтруистические порывы. Если их не ощущать — можно жить спокойно, и Куроо с чёртовым Кеем — прямое тому доказательство. — Ладно, — Савамура не моргая всё это время смотрит на него. — Наверное, показалось. Мало ли схожих фамилий… Да и память уже не та, — Савамура, к вящему удивлению Куроо, вдруг смеётся. — Старею. Куроо поднимает бровь: — Ты выглядишь даже младше меня. — Надеюсь, у тебя ещё не скрипят суставы, — Савамура позволяет себе ещё один смешок и тут же возвращается к напускной серьёзности: — Суга закончит с допросом твоего Тсукишимы, я поговорю с ним, и мы решим, что будем с вами делать. Пока, — он ведёт рукой в сторону полок с провиантом, — можешь перекусить. Куроо благодарно кивает в ответ и мгновенно влюбляется в Савамуру ещё больше. Если их не убьют — а Куроо готов в это верить процентов на девяносто, — он будет просто счастлив.