Детские поцелуи

      Детские поцелуи такие страстные.       Каждую пятницу Тэхён после вечерних семинаров в школе с щенячьим восторгом бежал на автовокзал, да так, что весь путь словно не им был преодолён. Не замечая ничего, никого, он стремился на встречу лишь с одним, в ком сосредоточено всё.       Они нос к носу почти сталкивались, но младший уводил радостную улыбку в сторону от точно такой же Хосокиной и прятал её в изгибе его шеи, попутно пленяясь тонкими крепкими руками.       — Если ты сейчас же не встанешь на ноги, мы упадём! — наигранно кряхтя, комкая Тэхёнину ветровку на пояснице, посмеивался хён, когда тот неожиданно обмякал, повиснув непосильным грузом на несчастной Хосокиной шее, и тянул к земле.       — Столько весит моя тоска по тебе, — невесело и совершенно откровенно сообщил Тэхён, вновь опираясь на ноги и немного отстраняясь.       — Моя весит пятьдесят восемь килограммов, — признался Хосок и ободряюще ущипнул его за нежную щёку.       Они каждый раз торопились исчезнуть от назойливости прохожих за стенами Хосокиной комнаты и целоваться, целоваться, целоваться, требуя, покусывая, углубляя.       Таковыми были их встречи.       А в будни они засоряли общий чат в «Какао» всякого рода грустными и плачущими смайликами, девчачьим приторным нытьём по типу «я скучаааааааааааАААААю!!!!!!!!!!!!» и по ночам успокаивали свою невыносимую, напряжённую, сжирающую само нутро тягу друг другу ответными селфи-поцелуйчиками.       Бывало так, что Тэхён внезапно прерывал Хосокин монолог о прошедшем дне на середине видео-звонка, случайно слетавшим с губ его именем, с удовлетворённым, расслабленным придыханием, ловя глубину выступающих ямочек своим маслянистым взором. И получал вопросительное мычание по ту сторону экрана с какой-то снисходительной улыбкой.       — Хосок-и...       — М-м?       — В четверг Чусок...       — Обязательно приеду.       Но Тэхён не смог найти его среди выходящих из автобуса.       — Ты где? — тут же встревожено спросил он, как только хён взял трубку.       — Прости, мелкий, не получилось позвонить, — виновато объяснялся Хосок. — Не отпускают до последнего... Приеду поздно. — Короткое молчание в размышлении и печальное: — Можешь не встречать.       Ожидаемое, верное, сердечное:       — Жду.       Чусок — драгоценное, хрупкое, до заходящихся сердец у обоих особенное воспоминание, одно из тех, что на всю жизнь остаётся запечатлённым одним днём.       Празднование Чусока всегда проходило у Тэхёна. Их семьи были чересчур близки, чтобы встречать его порознь.       Они оставили общую вечернюю трапезу взрослым, чтобы сходить на закрытие фестиваля в честь праздника.       Никто из них и не предполагал, что до назначенного друзьями места на главной площади они так и не дойдут.       Тэхён должен был получить подарок от хёна, который ждал своего часа у Хосока в комнате.       — Хотел, чтобы ты надел её на фестиваль, — говорил Хосок, вручая ему среднего размера подарочную коробку.       Хён был волнительно смущён, завидев блестящие, горящие детским любопытством и нетерпением глаза младшего, и его сердце сжалось в какой-то тревожной судороге, когда Тэхён подарил ему самый приятный, благодарный поцелуй.       Внутри у Хосока от чего-то стало всё таким ненормальным, неродным, новым, когда Тэхён встал к нему спиной и пытался стянуть с широких плеч джемпер, чтобы примерить свою первую рубашку с ярким цветным принтом. Хосок прервал его неожиданным, незнакомым для обоих, невесомым прикосновением губ в ворох густых волос на затылке, спустившись ниже по шейным позвонкам, вострым носом по плечу, вдыхая запах облепихового лосьона для тела, и влажной дорожкой губами до выступающей косточки; далее пальцами, как тончайшим лезвием, по шёлковой коже от предплечья до кончиков пальцев он вскрывал утаённое в нём, пугающе сильное, нерешительное намерение отдать себя целиком, вновь стать неразумным ребёнком, следовать необъяснимому инстинкту, и когда повышается чувствительность, дрожать, изнемогать, умирать в неистовом наслаждении под его ласками...       — Боишься? — шептал Хосок, нависая над младшим.       Как никогда глаза в глаза: испуганные, страстные, понимающие.       Тэхён кивнул с растерянным запозданием.       — Я тоже, — тихое, жаркое у самых Тэхёниных губ.       Нервные улыбки, но неизменные уверенные, мягкие, будоражащие до лихорадочного восторга по венам поцелуи.       Губами по обнажённой груди, словно бы дотрагиваться до самого сердца; разжигать желание до невозможной тесноты в штанах жгучими следами от прикосновений его рук; запрокидывать голову и смеяться неловко, панически, а затем за вдохом выталкивать резкий, томлёный, возбуждённый выдох, потому что чувствуешь насквозь, перенимаешь мучительное, самое сокровенное и неудивительно похожее чувство принадлежности друг другу; когда глубже не только проникновения, поцелуи, хриплые стенания, когда глубже всем сущим; и распадаться на множество противоречивых эмоций маленького, нетронутого, всё ещё детского мирка...       От всего было так боязно, несмело, соблазнительно, и потому так хотелось этих порывистых поцелуев, искусанных губ, самозабвенного безумия в переплетении пальцев до белеющих костяшек, жадной одержимости в алеющих метках на нежной коже...       Пробуждение стало не столь сладким, как мечталось обоим. Ленивые, блаженные улыбки, ласковые объятия, робкое бормотание до порозовевших щёк, но вместо всего перечисленного испытать небывалый ужас, адреналином вдаривший в голову, неплохо тренирующий реакцию и скорость.       — Хосок, ты там? Тэхён с тобой? Почему вы не отвечали на звонки? — голос Хосокиной матери катастрофически близко раздался за дверью, которую старший каким-то чудом успел защёлкнуть до того, как ручка начала клониться вниз.       — Открой, сынок, — постучав, попросила женщина.       Хосок спиной подпирал дверь и взгляда не сводил с Тэхёна, который поджимал губы, чтобы не зайтись в судорожном смехе от пережившей накалённой обстановки. Сам же хён губу нижнюю кусал, улыбался, созерцал своё немалое счастье, едва ли прикрытое полуторным одеялом.       — Хосок! Открой дверь, — настаивала мама.       — Не могу, — наконец-то отозвался он. — Я голый.       — Ох, перестань!..       — Тэхён тоже.       Тэхён хохотал в подушку от такой убийственной прямолинейности, а Хосок как ни в чём не бывало, бесстрастно, выдержанно продолжил:       — Мы спали.       За дверью не было слышно ни звука.       — Мы одеваемся, — закончил он переговоры с матерью и направился к кровати.       Хосокина мама напоследок упомянула завтрак и ушла, не найдя в словах сына ничего, что могло бы насторожить, ведь мальчики часто ночевали в одной комнате — у Хосока имелась раскладная софа на такой случай — и непременно в пижамах.       Кто бы подумал, что в этот самый момент её единственный, ненаглядный, любимый сын на расстоянии не более четырёх метров, отделяемых стеной, будет смаковать блаженство упущенного утреннего поцелуя с лучшим другом детства и млеть от его тёплых, любовных поглаживаний по бокам?       Кто бы подумал, что Хосок мальчишкой зарекался ей не влюбляться?