Детские поцелуи

      Детские поцелуи такие неосторожные.       Человек — существо эгоистичное. Особенно в моменты острой озабоченности чем-либо. В частности, когда нацелен удержать в себе то, что другим знать ой-как не обязательно.       Но ты слышишь из уст окружающих то, что исключено, то, о чём они никак не могут ведать! Откуда?       Если кошку выпустить на улицу, у неё обострится чувство охотничьего инстинкта.       Человек — та же социальная «кошка», у которой внезапно обостряется интуитивное мышление, стоит только заглянуть в чужие глаза (не от того ли мы так часто их прячем?). Он как будто на подсознательном уровне информируется своим тонким провидением о том, какие мысли владеют другим на данный момент.       Необъяснимо, неуловимо, жутко, и это уже становится похоже на паранойю, когда все... везде... только об одном... о том, что...       — Вам понравилось? Как ощущения? Необычно, наверно? — сходу навылет маминым интересом, стоило только показаться на пороге кухни в то утро.       — Эх! Миловался с ним, как с девкой! Капельку бы пожёстче — и зашёл бы как надо! — огорчённое за спиной из гостиной от отца.       Двое парней так и встали в оцепенении. Как это часто бывает, за доли секунды проанализировали события минувшей ночи, нескольких предыдущих месяцев, прошедших двенадцати лет — и никак не могли выявить прореху в своём разоблачении.       Что?! Как?! Откуда?!        Оба сглотнули от нахлынувших опасений, в замешательстве переглянулись и даже заметили друг у друга, что побледнели в перепуге.       — Куда ж ты бьёшь! Право с левым отличать не научили? — разносились возгласы возмущения из гостиной.       И, казалось, всё потихоньку прояснялось, смягчалось, оседало.       — Мам... Ты о чём? — переборов беспокойность в голосе, осекаясь, спросил Хосок.       — Как — о чём? О фестивале! Говорят, в этом году он отличился своей программой. Расскажете, что было? — с увлечением говорила женщина, накрывая на стол.       Тэхён давился тревожными смешками, тыкаясь лбом в Хосокино плечо, между тем старший пытался внятно истолковать свои впечатления о «фестивале». Но ни на чём, кроме как отвлечённого «было круто», не сошлись.       Этот маленький казус вынудил Хосока быть ещё осмотрительней в своих словах, действиях, влечении к Тэхёну на людях. Но мелкий, должно быть, и не помышлял о подобном. Он продолжал ластиться к нему до пределов запретных десяти сантиметров от лица, неосознанно перенимать его руку, прожигать обожающим мечтательным взглядом, приобнимая, спускаться ниже планки «дружеское», когда взгляды друзей, как назло, обращены на них, и Хосока неизбежно настигала мысль о том, что один другому явно что-то шепнул о них с Тэхёном...        Порой Хосокина обеспокоенность — все, всё в неимоверно точной детализации и в красочных картинках — в прямом смысле, больно выражалась на младшем, нехило припечатываясь Хосокиной ладонью по его носу, когда Тэхёнино лицо вновь оказывалось слишком близко к лицу хёна. И неважно, что Тэхён всего лишь хотел тихо узнать, когда закончится сеанс фильма.       Старшего настолько скручивало конфузией, что он даже не в силах был убрать Тэхёнину руку со своего бедра, потому что до безумия напрямую, когда они сидели у Тэхёна и говорили с его семьёй о дальнейшем обучении. Младший с серьёзным, решительным видом заявлял, что хочет поступать в тот же институт, где учится Хосок, периодически похлопывая, поглаживая того по колену.       И хоть бы чуть-чуть покраснел перед едва знакомым юношей на дне открытых дверей, с которым Хосок столкнулся возле стенда своего факультета современных танцев.       — Тэхён! Представляешь, я нашёл того мальчика, который когда-то попросил сделать тебя для него эгьё! Его Пак Чимин зовут. Он твой ровесник! — Хён светился своей неподражаемой тёплой улыбкой, приобнимая за плечи мальчика, на полголовы ниже самого Хосока, с пухлыми губами и маленькими милыми глазами.       На что Тэхён вскользь бросил на Хосокину «находку» настороженный, ревнивый, предупреждающий взгляд и по-собственнически положил руку на Хосокину талию, намеренно оттянув его от чужого тела.       — Этот парень — мой, — произнёс он сдержанно с глубокой, неразборчивой, почти незаметной угрозой, которую, разве что, ощутил хён, ибо бока его не лишены чувствительности.       Пак Чимин неловко расхохотался.       Скрывать, томить, лелеять свою детскую тайну, чтобы вспороть, спалить, развеять одним только невнимательным, поспешным поцелуем, потому что обоим их так не хватало, и шанс предоставился впервые за весь день в удалении от Тэхёниных родителей и его бабушки. Под тусклым светом кладовой они посвятили пару минут друг другу.       — Мама, я давно предлагал тебе купить новый складной стол, — ворчал Тэхёнин отец в попытках наладить непослушную деревянную ножку.       — Мне и этот вполне сгодится, — добродушно отвечала старушка с кухни, хлопоча над угощениями для своих гостей вместе с Тэхёниной мамой. — Сейчас Тэхён с Хосоком принесут инструменты, ты подлатаешь его и будет как новенький!       — Очень сомневаюсь, — скептично говорил он.       — Куда же мальчики пропали? — опуская язвительные замечания сына, спросила женщина. — Неужели найти не могут? Пойду помогу...       ...И громкий, показательный, сигнальный кашель бабули, лепетания скорых оправданий о том, что никак не могли найти инструменты (видимо, их здесь нет) и благосклонное: «Вот же, прямо над вами, на верхней полочке».       ...И добротные подзатыльники обоим, как только родители вышли за порог бабушкиного дома.       — Вы что, негодники, вытворяете? Совсем голову потеряли? — попрекала бабуля, глядя в изумлённые глаза ребят. — Целоваться вздумали!.. А если бы отец или мать увидели, а? — говоря это, она с сожалением смотрела только на внука. — Ты хоть представляешь, что бы тогда было, Тэхён?        Оба молчали, опустив глаза. Не смея произнести и слова, они внутри досадовали лишь о том, что у них обоих забрали по-настоящему значимое, оберегаемое, святое — последнее, что связывало их с детством.       Тем временем бабушка продолжала без всяких признаков враждебности к тому, что произошло, отчего оба дрогнули в лёгком мандраже, ибо непривычно ласково и по-дружески спокойно звучал её голос.       — Мальчики, дорогие мои, — говорила она. — Ох... — не находила нужных слов. — Это было предсказуемо. Я знала, что ваша зависимость друг от друга, когда вы были маленькими и поныне, не нормальная.       Она выжидала ответа, но они продолжали молчать.       Они ненароком отшагнули по лестнице воспоминаний назад к дням, когда «играли» в такую же игру под названием «Заключённые». Бабушка — полицейский, они — хулиганы на допросе «по делу загадочной смерти одного из фарфоровых ангелов». В этом случае хён взял вину на себя, даже если ни в чём не был повинен.       Но теперь в ответе были оба, и тяжесть наказания умножилась.       — И что ты скажешь? Ты расскажешь нашим родителям? — говорил Тэхён напористо, с вызовом, немного грубо (потому что страшно).       Бабушка оставалась всё такой же мягкой, проницательной.       — Нет, милый, не скажу, — по-доброму говорила она, улыбнувшись, и на ещё большее удивление ребят, ответила: — Ни к чему огорчать остальных (Тэхёна задело; он готов был протестовать, но хён шикнул на него). Ты и сам знаешь, Тэхён, что то, что вы делаете, неправильно. Неправильно, потому что так не делает большинство. Неправильно, потому что это не соответствует традициям. Люди боятся странного, отклонённого от принятой всеми нормы. Вы для них аномальные. Уверена, что, увиденный мною, сегодняшний поцелуй не первый. — В их глазах нашла нескрываемое подтверждение. — Ни мои запреты, ни запреты родителей, ни тем более других людей вряд ли помешают вам любить друг друга (обоих так сильно обожгли её последние слова, что по всему телу пробежали мурашки и жарко на кончиках ушей и щёк стало, когда робкие взгляды нечаянно встретились). Не думайте, что я одобряю эту любовь, но поперёк вашего пути не встану. Быть может, это у вас так выражается безумность юности, и наверняка у вас это закончится, как у твоего отца (бабушка посмотрела на внука и посмеялась тихим, лукавым, хрипловатым смехом).       Остатки негатива в момент скрасились озорным любопытством о первой детской влюблённости Тэхёниного отца.       — Он маленький совсем был, годика три, наверно. Мы тогда жили в коммунальной квартире, и он бегал там за одним мальчиком... Сейчас, конечно, твой папа это отрицает. Он просто не хочет помнить, — рассказывала бабуля.       Кто бы подумал, что когда-нибудь их тайна перестанет быть тайной, и станет зрелой недосказанностью на троих?       Кто бы подумал, что эта глава их маленькой истории, длинною в целую жизнь, станет первым и последним предупреждением?       Кто бы из них только подумал, что...?