Детские поцелуи

      Они договорились с хозяевами кофейни, что будут снимать самый дальний уголок их дома, тот самый чуланчик, чтобы по-честному, без нахлебничества. И остались на неопределённый срок.       Однажды Тэхён помог хозяевам справиться с заказами в кофейне, которых здесь, оказывается, достаточно, и как-то втянулся в это дело. Он был так приветлив, мил, добр с клиентами, что покорял самые равнодушные, чёрствые личности, а его улыбка отражением являла десятки последующих.       Тэхён любил общение, любил внимание.       — Тобой заинтересовалось немало хороших девушек, Тэхён-и, даже некоторые нуны не стеснялись о тебе спрашивать, — говорила хозяйка, лукаво посмеиваясь, пока тот приводил в порядок столики после закрытия.       — Меня это не волнует, — смущённый очевидностями отвечал он, а в глубине души таил желание поскорее увидеться с единственным, незаменимым, любимым, который с минуты на минуту должен прийти со своей смены в супермаркете.       ...И оживлённо вскакивать с постели в одной только любимой футболке, чтобы распахнуть квадратное окошечко и впустить утреннюю, душистую, летнюю свежесть в их укромный уголок, вдохнуть лёгкость полной грудью и залезть обратно под нагретое одеяло, которое сокроет воркование юной влюблённости; зарываться в золотистый рассвет на растрёпанных волосах спросонья, тыкаться носом в щёку (ибо притворно брезгливое «фу, ты ещё не почистил зубы»), злобно посмеиваться и, поймав момент замешательства, целовать крепко, смакуя, жадно вбирая, ревниво не отпуская сладость эфемерного счастья; на концах густых ресниц хранить молчаливое признание, опаздывать на работу, потому что, как обычно, проспали; по вечерам опаздывать на свидания в закрытой кофейне, где скучает, грустит, ждёт лопоухое чудо с идеальным сваренным кофе на двоих и небольшой упаковкой разноцветных макарунов; целовать любимую, радостную улыбку при встрече и понимать, что счастливее — не хочется совсем, когда его руки по-родному обвивают талию.       ...И подметить в мелком, что это прозвище перестало соответствовать его параметрам, по которым он превзошёл своего хёна, разглядеть в нём мужественную стать, влюбиться снова, но неизменно заглядывать в большие, детские, самые красивые глаза, неотличимые от чёрных жемчужин, и перехватывать его наивное, ранимое, озорное, то, что никому, кроме хёна, видеть не положено, потому что — слабость, неуверенность, детское нежелание смотреть на оригинальную, неподдельную своим воображением картину мира.       ...И гулять по одиночному пляжу (с недавним штормовым предупреждением), пихать задиристо в нос сливочным мороженым, не рассчитать силы и измазать в нём половину лица; с воплями улепётывать вдоль берега, быть настигнутым, испачканным, пленённым; забрасывать друг друга колючим песком, чтобы потом ощутить мягкие удары необузданных, беспокойных волн по обнажённому телу, принимать прикосновения друг друга особо восприимчиво под водной толщей и распадаться в каждой её молекуле, потому что... хорошо, потому что близко, потому что болезненно зависимо.       ...И танцевать, как прежде, для одного под виниловую пластинку Пресли, найденную вместе с граммофоном среди прочего беспорядка в их комнатке; дарить маленькую художественную благодарность за то, что рядом, в виде пары кистей, набора дешёвых красок и папки белоснежных листов (не бросай рисовать, потому что я люблю смотреть на мир твоими глазами), и растрогаться от переполняющих чувств...       ...И для пробы новых красок выбрать чужую спину, сидя на пояснице, рисовать закат, размазывать, плавить своими губами яркие красно-жёлтые границы, щекотать чувствительную кожу; вконец испортить простыни в насыщенном смешении красок ради того, чтобы украсть поцелуй, сердце и тело в ядовитых цветных мазках.       ...И ещё тысячи прекрасных, искрящихся небесной бесконечностью, счастливых летних минут, пойманных кончиками пальцев, звёздной россыпью оседающих на телах, затылке, носу и со светом Сириуса зажигающегося сердца по самым губам...       — Люблю тебя. — Хосок торопливо на прощанье чмокнул в лоб мелкого, завёрнутого в одеяле, схватил рюкзак и скрылся за дверью их маленькой жизни.       Опять (снова) опаздывал.       Без колебаний, чисто механически, совершенно обыденно, потому что обдуманно, окончательно, правильно.       Тэхён, раскрасневшись, зарылся в одеяле с головой, погружаясь в сумасшествие нарастающего сердцебиения внутри и охватывающей уловимой дрожи, какая бывает, когда влюблён.       «И я тебя люблю. Люблю сильнее, чем облака любят небо, сильнее, чем Земля любит Солнце».       Кто бы подумал, что детские поцелуи могут быть такими верными?