Детские поцелуи

      ...Кто бы подумал, что однажды им будет по карману дом (ну знаете, тот самый, что снится порой ночами или мечтается наяву и манит уютным единением в надёжных стенах и за плотно прикрытой дверью на замке и самыми смелыми вдохами, когда не нужно беспокоиться, что кто-то их украдёт, и печалиться в нём можно, сколько хочется и быть уверенным, что одному это не позволят делать ни за что), свой дом, вот только им чуть-чуть не будет доставать денег на внутреннее его обустройство?       ...И ни за что не променять матрац на кровать, а «в гостиной я буду практиковаться»; оклеить пару стен совместными фотографиями, увесить тэхёновским импрессионизмом (младший умолчит о своих воплощённых грёзах их идеального пристанища и лишь улыбкой — широкой настолько, насколько позволит натянутая, лёгкая боль в губах до предельного растяжения — выдаст свою радость).       ...И разжигать упущенный, тлеющий, новый душевный запал внутри искрой другого, приходя в танцевальную студию без предупреждений, становясь незаметным для группы, но явным для одного, следовать контурами по бумаге за лёгкостью, страстью, самой жизнью в его движениях, сквозь себя пропустить его наслаждение, удовлетворённо улыбнуться; идти нога в ногу в сумерках по вполне изученным районам иной, всё ещё непривычной, но всё-таки многообещающей жизни, тормозить чуть ли не у каждого второго магазина на пути, прилипать к витринам, сиять ярче их подсветки, ибо на несерьёзное, детское, простое, сказанное вскользь: «Хочу вон ту штуку. Не знаю, для чего она, но она прикольная» слышать: «Да, я тоже хочу»; разниться во взглядах, мнениях, позициях, спорить, упёрто стоять на своём, но прекратить дилемму внезапным, громким, заразным смехом, потому что, оказывается, об одном речь шла...       ...И станцевать нечто дикое, невразумительное, заводное посреди тэхёниной мастерской в удалённой части их дома, скользя, безжалостно размазывая краски босыми, испачканными, маслянистыми ступнями по паркету, потому что Тэхён не может приучить себя к порядку и вовремя закрывать крышечки у тюбиков как и к тому, что Хосок иной раз не смотрит под ноги, когда заходит проведать; поскользнуться, утянуть за собой, отбить левую ягодицу и ощутить неприятное справа под рёбрами, потому что у кого-то локти островаты и вес немалый, зато самые мягкие, исцеляющие, родные губы; и поддон душевой разукрасить цветастыми разводами, и ненароком подумать, что: «Опять превысим счёт за воду», но как-то по-обычному растерять все соображения, увлечься, проникнуться, взаимно сломаться общей, постижимой, всякий раз обновлённой тягой друг к другу.       ...И заметить внезапно схожесть привычек в быту, обрадоваться искренне томной идиллии и в момент, как вразумительную затрещину с небес на землю, получить сердитое, беспомощное, безнадёжное: «Я же просил ставить обувь на этажерку! Сколько повторять? Неужели это так сложно?», передразнивать насмешливо, корча гримасы, и морщиться, ибо по затылку нешуточно припекло безмолвным, но действенным порицанием.       ...И помогая друг другу бриться, испачкать в пене для бритья стены и двери ванной, обеденный стол на кухне, пол в гостиной и приготовленные, почищенные выходные костюмы по случаю открытия новой выставки, потому что: «Ты мне волосы испачкал! Стоп! Положи пену! Ах ты...! Иди сюда!».       ...И годовщину не отмечать, а помнить, из раза в раз возвращаясь к бесценному, ушедшему, отпущенному, потому что только она не оттолкнула, смирилась, поддержала, только с ней можно было не бояться самих себя; узнать, что двери кофейни больше никогда не откроются, как прежде, не испробуется пряность ароматных специй самого вкусного кофе, и то самое окошечко, самое крайнее, небольшое, квадратное никогда не распахнётся вновь, потому что никому она больше не нужна.       ...И говорить «спасибо» просто так, ни за что, всего лишь хочется, чтобы знал; смущаться по-прежнему от непредсказуемой нежности, дразниться задиристо, получать ответные тумаки; из кухни вдруг сделать одну опасную вражескую зону, где за каждым углом скрывается проворный махинатор, который пойдёт на всё лишь бы отобрать добротный кусок свежеприготовленной говядины; краснеть безбожно в супермаркете, недоумевать, точно ли этому человеку минуло двадцать восемь на прошлой неделе, потому что какой к чёрту сыр, когда: «Ким Тэхён, хватит дурачиться! Сними корзину с головы! Я думаю, чего на нас люди смотрят!»; спихивать с постели поутру, конфискуя подушку и лишая всякой возможности отобрать одеяло, потому что: «Твоя очередь готовить завтрак», с трудом разлепить опухшие ото сна глаза, поприветствовать почти каждый дверной косяк до кухни и приползти обратно, завалившись поверх довольного, наглого, вредного разрушителя сладкой дрёмы вопреки всем протестующим мычаниям, так как: «Из всего съедобного — только молоко и недоеденный йогурт с абрикосом. Ты такой не любишь».       ...И сидеть по разным углам гостиной, потому что поругались снова (третий раз за два месяца, если точно) из-за какой-то ерунды, мелочи, жалкого казуса, который каким-то образом обернулся в нечаянное, неожиданное, бессознательное: «Ненавижу тебя!..», ёрзать на месте, вздыхать прискорбно, обременёно колючей обидой, беспокойно потирать ладони, поглядывать напротив и отводить взгляд, ибо видится та же мучительная нерешительность, поочерёдно снимать с себя одежду, нарочно целиться ей на другую сторону печали, чтобы потом нагим оказаться возле и с сентиментальным примирением на полутонах просить: «Давай греться, а то дома так холодно» — и усмехнувшись легкомыслию, растворить осадок огорчения проверенной формулой: скользнуть меж ног, один плюс один по ямочкам, дважды в губы, совместить дразнящие (холодные) пальчики по мурашкам всё ближе к паху и смелые игривые покусывания сквозь трикотаж возле ключиц, рекомендовано поддаваться на ласки, чтобы добиться скорейшей диссоциации сложных соединений бренного, бессмысленного, тревожного на бесхитростные компоненты запредельных удовольствий.       ...Кто бы подумал, что когда-нибудь они сцелуют друг у друга первые возрастные морщинки с пожеланием доброго утра без задней мысли о лукавом проворстве времени?       ...И старательно замотаться шарфом, созерцая осеннюю дымку над водной гладью с пирса, прятать руки в карманы к родным — большим, мягким, любящим, — обещать (поклясться) о большем, о лучшем, но оборваться на слове, ведь: «Счастливее меня, наверно, только весельчак Тут-и-Там*», находить себя, свой смысл, своё важное в упоении одним лишь его запахом, так просто, беспрепятственно, без усилий даже приходить к согласию с законом жизненного ритма одним лишь касанием кожи о кожу...       ...И узнать, что исподтишка наблюдал за маленькой сиротой, шестилетним мальчишкой с изумительным, редким, живым воображением, что частенько утомляло взрослых и смущало (пугало) других детей, из детдома, что там, по центральной вниз, на углу; что почти неделю изучал его, полюбил тем самым тёплым, знающим, отцовским случайно; заразиться привязанностью, прочувствовать тоску недоступной родительской роли, поставить крест, ведь: «Мне казалось, ты понимаешь всю сложность нашего положения»; встретить его на удачу, ненароком, спустя два года в пустом зале художественной галереи, куда Тэхёна привели обстоятельства, узнать, что тот заблудился, отстал от своих, ободрить доброй улыбкой и прихватить маленькую нежную ручку, чтобы пообещать вернуть к группе, незаметно дрогнуть, ибо так крепка оказалась детская хватка; оставаться неосведомлённым его именем, чтобы в груди так сильно не щемило от скопившейся жертвенной муки, не резало звучание слогов тонкие швы смирения; чтобы проще было принять, что никогда, невозможно, не позволят, но...       — Как тебя зовут? — подёрнул мальчишка своей ручонкой тэхёнину ладонь, между тем им оставалось пересечь холл галереи и оказаться возле дверей, ведущих к выходу.       — Тэхён, называй меня просто Тэхён, — мерным баритоном отвечал мужчина.       — Хорошо, Просто Тэхён, — натянув губы в подобии неуклюжей улыбки, говорил мальчик. — А меня зовут Таль**.       — Лунный мальчик? — ласково посмеялся Тэхён.       Таль активно качал головой, подтверждая, обретя наивное доверие и нащупывая откровенной, детской проницательностью одинаковый настрой в старшем, заманивал его весёлой улыбкой в свои причуды. В Тэхёне — нисколько воли, чтобы противиться его притягательной поэзии выдумщика.       Когда пришло время расставания гарантий новой встречи, Таль попросил об объятиях, потому что: «Ты мне понравился, Просто Тэхён. Будешь моим другом?».       «Просто Тэхёну» поторопить бы его к остальным тогда, а не присаживаться на корточки, чтобы сжаться крепкими, дружескими, доверчивыми мальчишескими объятиями; «Просто Тэхёну» смолчать бы, а не отвечать смазливой, слабой уверенностью: «Да, конечно», отвернуться бы, а не глядеть на машущую ладошку; всё «бы», всё «бы»... И улыбнуться самому себе, своим «бы» торжествующе, легко, исправить излучины сомнений, перипетий очевидным, элементарным, восторженно прекрасным фактом: «Я ведь могу быть его другом. Обычным другом» — и этого уже так много.       Кто бы подумал, что небосклон их жизни осветится нашедшимся тонким, божественным, голубым сиянием фантасмагории лунного мальчика? Примечания: *Тут-и-Там — персонаж из американского мультсериала «С приветом по планетам» **달(таль) — месяц, луна (если это ошибка, буду признателен поправке~)