Детские поцелуи

      ...А на улицах танцует декабрь.       — Это не велосипед, не какой-нибудь компакт-диск напрокат! Это ребёнок! — с брезгливым, презренным, досадным возмущением говорила ухоженная, деловая леди, вышагивая поспешно к припаркованному авто прочь от навязчивого, настойчивого, утомляющего своими доводами старого знакомого. — Хосок, который день ты пытаешься добиться от меня разрешения время от времени отдавать вам мальчика! Но я тебе всякий раз буду повторять, что это за-пре-ще-но!       — А я не перестану пытаться. — Хосок преградил ей дорогу, ловко оказавшись перед ней, уперевшись руками в бока (неумышленно обозначая свою оборону). — Хаи, ты же директор этого детского дома. Твой голос должен что-то значить. Мы не присваиваем его себе, мы всего лишь хотим проводить с ним какое-то время наедине, забирать его из этого приюта для отверженных и подарить ему хоть сколько-нибудь настоящего детства.       — И вот ты снова вуалируешь пренебрежительное «прокат», — не унималась женщина.       — Неправда! — возражает Хосок. — Это ты искажаешь мои слова как тебе вздумается. Ты же знаешь меня с начальной школы и понимаешь, что я хочу...       — А ты хоть немного понимаешь, что вы своим «хочу» доставите проблемы не только мне, но разобьёте сердце этому мальчику? — сокрушалась женщина. В ней не хватило сдержанности, твёрдости, безразличия, чтобы совладать над женским мягкосердечием. — Его сознание такое хрупкое сейчас, а вы хотите приручить его, потакая его выдумкам об идеальной, безоблачной жизни рядом с двумя геями или друзьями, коими он вас считает! Да бог-то с этим, ему без того сложно даётся общение с другими детьми, и я так полагаю, что он никогда до конца не сможет социализироваться, а вдобавок теперь к нему особо придирчивое отношением, потому что по моей дозволенности у него есть взрослые, которые не обделяют его вниманием и приходят к нему, чтобы поиграть! — Женщина прервалась, собралась с мыслями на вдохе и продолжила, смягчая свой пыл: — Хосок, ты же понимать должен, что его когда-нибудь могут усыновить, и что тогда? Не боитесь, что он может счесть вас предателями за то, что вы его обманули, наигрались и бросили? Какую ложь предложите взамен?       Хосок слушал понятливо, покорно так, не противясь чужой трактовке, потому что неоспоримо, жалко, нечестно.       — Никакую, — смиренно произнёс он. — Никакую, потому что даже если его заберёт другая семья, мы найдём способ поддерживать с ним связь, ведь он наш мальчик, и плевать мне, что не по бумагам, и он это знает.       Хосок удалился гордо, потому что надломил, зажал, превзошёл, оставив последнее слово за собой.       — Давайте повторим последнюю восьмёрку, — говорил Хосок с небольшой одышкой после очередного прогона хореографии. — Почему-то у многих она вызывает затруднения.       — А как насчёт перерыва? — со значительной изнурённостью и молящим призывом спросил кто-то из группы.       — Ладно, — холодно отрезал Хосок, давая тем самым волю остальным, и направился к Тэхёну, что по-привычному, втихаря сидел на полу у стены с блокнотом для зарисовок и карандашом, вместе с хосокиными вещами. Младший, не сговариваясь, протягивал ему бутылку с водой, наблюдал за ним догадливо и молчал со знанием, когда старший привалился рядом.       — Дело же не в связке, — деликатно начал Тэхён.       Нельзя же страдать одному. Никогда.       Хён не выдал своего облегчения и одновременной тревоги, оттого что младший так сильно чувствует его насквозь.       — Я говорил с ней вчера... — Хосок не стал договаривать, ибо Тэхён почему-то интуитивно покачал головой, ведь ответ был очевиден, как будто смотришь на него сквозь наичистейший хрусталь.       Хосок уткнулся носом в тэхёнино плечо, поддерживая, ища опору, и стало как-то в разы тоскливей, чем было, когда Тэхён вырвал эскиз из череды своих попыток.       Хён спал — так мирно, утомлённо, безмятежно на первый взгляд — под хаосом гуляющей снежной вьюги снаружи в сопровождении непроглядной дымки зимней ночи. А Тэхён не спал, не смел уснуть. Ненасытно требуя большего, его желанья изводили душу, и он готов был возненавидеть сам себя за то, что не может взять над ними верх, облегчить, приземлить.       «Нам снизошло больше, чем изначально требовалось, а я подаю себя жадности», — мешалось Тэхёну.       Он по дому бродил из угла в угол, как привидение, недостающие картинки красивой жизни дорисовывал в мыслях и до того они реальными становились, что страшно было оглядываться вслед ускользающему обману; он стряхивал лучистые перед собой миражи, потирал усталое лицо, кусал губы, терзался своими слабостями, а заполночная вялость соблазняла к постели.       Но зазвонил телефон на кухне. Хосокин. Резко. Почти ожидаемо. Тэхён мельком подумал об этом, но не понял даже. Всё равно пуглив оказался.       — Алло, — говорил он, ответив на вызов. А там — бесшумно, крайне напряжённо. — Алло? — повторил Тэхён настойчивее. — Алло, говорите.       — Тэхён? — уточнил несмело женский голос и без утверждения продолжил: — Это Чжан Хаикё...       — Да, узнал, — вставил Тэхён.       Женщина замялась неловко.       — Извини, что потревожила так поздно, но подумала, что лучше позвонить сейчас, пока... (нервные вздохи) пока ещё уверена.       Тэхён располагал не перебивать.       — Скажу честно, — продолжала Хаикё, — подкупила меня его запальчивость о том, что Таль — ваш мальчик. (Тэхён бегло додумывал, о чём шла речь) Я иду на серьёзный риск, дав вам возможность видеться с ним вне детдома. Но правильнее решения для себя не нахожу (едва различимо: почему-то). Вы трое так хорошо ладите, и глядя на вас, даже мне становится завидно. Он ведь ни с кем, кроме вас, такой... не знаю... такой полноценный... значащий... Доверяющий... — Молчание. И откровенно, шутливо, заботливо: — Таль мне тоже небезразличен, и я не знаю, что с вами сделаю, если вы обидите этого мальчика. Поэтому лучше не испытывайте мой гнев.       — Спасибо. Огромное тебе спасибо. — Трудно давались слова сердечной радости, просто потому что тело заходилось в приятном, лихорадочном, счастливом возбуждении, а на другом конце чутко распознавалась улыбкой.       — Прибереги благодарность, Тэхён-щи. Мы ещё не закончили формальности. Нужно встретиться и обсудить мои условия. Учтите, они безоговорочны.       — Я уже на них согласен. — Хаикё засмеялась ласково (мы становимся такими послушными, когда нам дают то, чего мы хотим). — Люблю тебя, нуна.       — Айгу (цокнула), ты всегда был маленьким подхалимом, — смеялась Хаикё. — И я тебя люблю. Созвонимся. Спокойной ночи.       — Спокойной, — довольно, ласково, облегчённо произнёс Тэхён.       Кто бы подумал, что доступное, свершимое, достижимое уже вот-вот на горизонте, и что горизонт (сатира простачкам) удаляется от нас по мере приближения к нему?