Детские поцелуи

      Детские поцелуи такие незаменимые.       Никто из них не осмелился бы подумать об отношениях с девушкой в несколько ином, более сердечном смысле этого слова, нежели их общение с Хаикё.       Что ж, Хаикё девушка с характером и росла в окружении двух старших братьев, собственно, его в ней и воспитавших. Она с детских лет образцом идеального человека сделала для себя сильную, стойкую личность с мужественной хваткой и волевой харизмой — в общем, всё то, что она находила в братьях, которые ни разу за все её прожитые годы не упали в её глазах и всегда восхищали.       Но если говорить откровенно, то она завидовала всем мальчикам. Такой незрелой, недовольной, простодушной завистью шестнадцатилетнего подростка о том, что природа к девочкам более предвзята, чем к мальчикам. Поэтому она окружила себя компанией противоположного пола и надеялась (на грани заветной мечты), что всё станет снисходительней к хрупкой низкорослой девчонке.       И пусть итог её далёк от истинного замысла попытки, и предчувствие завязавшихся дружеских отношений с мальчишкой-одноклассником по имени Хосок подвело, зато она убедилась в одном: можно изменить идеи, взгляды, пол, выучить другой язык и отказаться от родного, пересадить сердце, почку, лёгкое, но незаменимым останется человек и его поцелуй.       Тэхён был всерьёз растерян и, не скроем, затрусил, когда одна девочка из параллельного класса призналась ему в своих чувствах и умоляюще просила хорошо подумать прежде, чем дать ответ. И плюсиком за своё жалостливое положение уговорила на одно (испытательное для Тэхёна) свидание.       — Что мне делать, хён? — плакался мелкий по дороге из школы. — Не хочу я никуда идти. Я даже не знаю, что делать нужно!       Хосок смотрел под ноги, пинал камешек и только хмыкал на каждый его горестный выдох. Он тоже в таких делах не советчик, знает о девушках ровно столько, сколько Тэхён и, тождественно с его негодованием, недоволен ситуацией. Неоднозначное, тревожное, скребущее чувство возникло в нём от мысли, что его мелкий имеет право встречаться с кем-то, кто не относится к их общей компании знакомых, развлекаться как душе угодно без бдительного хёнинского контроля и, ко всему прочему, всё это будет иметь недвусмысленный романтичный контекст, который в общем называют свиданием.       — Она мне и слова вставить не дала, — всё ещё бубнил Тэхён и дул губы, как ребёнок. — Хосок-и-хён, почему мне стыдно? Я же не виноват, что не хочу идти с ней на свидание.       Хосок добродушно потрепал его макушку, улыбнулся и сказал:       — По-хорошему тебе нужно было отказаться сразу и сказать ей всё, что ты чувствуешь по этому поводу. Но раз такое дело, нельзя игнорировать встречу. Так ты выставишь себя не в лучшем свете и ранишь её чувства. Предлагаю заглянуть к нуне, которая наверняка поможет.       — Я дурак, хён, — пенял себя Тэхён.       — Я знаю, — смеялся Хосок, приобнимая мелкого за плечи и подбадривая.       И я тоже, печально думал Хосок.

***

      — Ну-уна-а-а, — трусливо скулил Тэхён. — Давай я позвоню ей и всё отменю, скажучтонемогучто%#*&@... — выплески его страха весьма влияли на разборчивость его речи.       Хосок потешался над ним мягко так, с дружеской заботой, как смеются обычно над теми, у кого нежданно-негаданно вдруг становится тем самым «высоким порожком», о который постоянно спотыкаешься. Веселился. Ровно до момента свидания.       Теперь в квартире Хаикё плакался один несчастный и молчал в смятении несчастливый.       — Сколько можно, Тэхён! Возьми себя в руки и хватит делать из этого проблему! — не выдержала нуна. — Собрался немедленно! Что за необоснованная паника? Мы с тобой всё проговорили! Она не кусается! А если и так, то на людях точно этого делать не станет! Она всего лишь пригласила встретиться! Мы с Хосоком будем ждать тебя здесь, и чтоб до десяти — ми-ни-мум — не появлялся.       Хаикё сердито буквально пинала Тэхёна за дверь квартиры, а тот что-то лепетал о Хосоке-хёне и упирался.       — Я хочу его обнять, — настойчиво говорил мелкий в лицо нуне, пока та пыталась закрыть дверь.       Хосок, с интересом наблюдавший за этой суматохой, выступил между ними посредником и попросил обоих перестать глупить.       Тэхён обнимал крепко, ревниво, с упрямым желанием остаться, случайно тюкнулся носом о его щёку с лёгким юным пушком и сам же оробел от неожиданного, приятного чувства безмятежности. Хосок менее всего хотел терять ощущение волнующих разрядов по телу от его дыхания на своей шее, как будто это единственное, что сейчас заставляет биться его сердце.       Но хён без утайки говорил: «Файтин!», и напутствовал искренней, нескончаемо ласковой улыбкой, наполняющей душу Тэхёна беспечным спокойствием, когда Хаикё всё-таки закрыла дверь.       Чтобы скрасить часы томительного (мучительного) ожидания, Хаикё и Хосок решили бессмысленно листать канал за каналом по телевизору, мало ли попадётся что интересное, и по чуть-чуть грабить холодильник до тех пор, пока переевшая совесть не встанет своим объёмом поперёк горла.       Они вольно развалились на диване и на двоих ели миску с кукурузными палочками.       — Я тут подумала, — начала вдруг Хаикё, прерывая безмолвное общее чавканье, и посмеялась тихо своим мыслям, — мы сидим и ждём Тэхёна с его первого свидания с девочкой, как родители.       Хосок усмехнулся.       — Сейчас он придёт, и мамочка Хаикё начнёт его допрашивать, — куражился он, а в душе самого себя задел за живое.       И без того весь вечер какой-то нервозный, неспокойный, тоскливый, так он ещё больше себя подстёгивает достоверностью женского любопытства.       — Айгу, — возмущалась Хаикё. — Как будто тебе не интересно?       — Абсолютно, — отрезал Хосок, пассивное раздражение обращая на игру ярких картинок по телевизору.       Девушка умолкла на время, раздумывая над чем-то, что смягчило её веселье.       — Хосок-а, — мерно обратилась она, прикусывая губу, робея, опасаясь, — можно мне спросить кое-что?       Тот недоверчиво глянул на неё.       — Что же ты хочешь узнать от меня, если ждёшь разрешения? — говорил он серьёзно, хмуря брови.       Хаикё нечасто, даже уместно сказать, никогда не была столь учтива, если ей требовалось что-то выяснить. Это было нечто аномальное, настораживающее, да просто странное, а то, что ей нужно, однозначно, более чем личное.       — Тебе нравятся девушки? — с неуверенной, но собранной по крупицам храбростью спросила Хаикё.       Она нервничала, краснела от столь смущающего обоих вопроса, но не сводила наивных, больших, проницательных глаз с него, пытающегося откашлять резкое подозрение её точного вопроса.       — Почему ты спрашиваешь? — говорил он с явным напряжением.       Однако, заглянув стыдливой нерешительностью ей в глаза, сквозящие прямым откровением, устранил неясность вопроса одним-единственным, верным...       — Твою мать, — не сдержался он, словно вляпался во что-то безысходное, вязкое, усугубляющее нынешнее положение, например, женские чувства.       Хаикё лишь скромно улыбнулась уголками губ и опустила голову, пряча влюблённый румянец на щеках.       Наступило невыносимое, крайне тягостное, ломающее молчание с двумя исходами обречённости. Самое время было бы Хосоку проанализировать его отношения с Хаикё за несколько лет их дружбы, его симпатии к ней, как к девушке, и набросать варианты предположительных интригующих ответвлений в его жизни по случаю открытия нового, непредвиденного повода. Хаикё тоже стоило бы поразмышлять над своей слабостью и неподатливыми забытью будоражащими, нежными чувствами первой влюблённости.       Но у обоих мысли сводились к одной переменной — важной части всей аксиомы: Тэхён.       Хосок зарывался руками в волосы, словно вороша сознание, и слов не находил.       Хаикё с утаённым знанием сидела, молчала и ждала, пока Хосок решится солгать и готовилась к тому, чтобы убедить себя в правдивости его ответа.       Хосок не думал юлить от честности, от себя; с кончиков пальцев набрался храбрости воссоздать в себе единое, определённое, правильное чувство, которое может быть испытано, безвозмездно отдано только одному незаменимому человеку и им же неустанно подпитываться; в юной робости боялся признать, что таится в нём оно давно, уже глубоко, насквозь пропитавши сладостной негой его фибры.       — Ты всегда была со мной честна, — его голос звучал непривычно резко и неожиданно, что Хаикё охватила лёгкая дрожь. — Я тоже хочу быть с тобой открытым. Ругай меня, обижайся, но на взаимность не рассчитывай.       Горькая полуулыбка коснулась её лица, но она испытывала странную, расслабляющую, утешающую лёгкость. Она смотрела на него и проникалась тем же нежным, сентиментальным чувством, с которым он говорил следующее:       — У меня есть человек, которого я всегда хочу видеть рядом с собой.       Хаикё несмело высказала уточнение:       — Тэхён.       — Тэхён, — глаза в глаза, без утайки, смело кивнул Хосок.       Хосок торопился сбежать от бесед на тет-а-тет с Хаикё, ощущая неприятный осадок позорной трусливости, стоило мелкому лишь сделать звонок на его номер и попросить встретить у качелей (ну, ты знаешь).       Оба неловко распрощались, и каждый оставил другого в беспокойном замешательстве.       И что же теперь?..       Посмотрим, подумали они.       Хосок скоро выветрил ночной прохладой засевшее смятение с кончиков горящих ушей и решительно направлялся к Тэхёну, которого, чёрт возьми, патологически не хватает.       Хосок к назначенному месту пришёл за считанные минуты и присоединился к Тэхёну тихо, не беспокоя, присаживаясь на соседнюю качель, но та, как назло, проскулила скрипучим недовольством.       Мелкий выглядел до боли скованно и подавленно, кусал губы, мерно покачивался и поглядывал как-то рассеянно на звёздное небо. Хосок тоже вглядывался в белёсые дыры на чёрном небосводе, как будто бы оставленные ружейной картечью, и, упоённый красою ночи, он свёл децибелы до минимума, чтобы задать скромный вопрос, дружеской заботы ради:       — Как всё прошло?       — Хорошо, — не думая, ответил мелкий.       Но обременённость чем-то весомым, нежели очередное недовольство, не позволяла ему говорить свободно, непринуждённо, убедительно.       — Что делали? — наводящими вопросами, Хосок пытался выяснить, что же надломило мелкого, ведь тот никогда запросто не признается.       Тэхён монотонно, как будто непричастно, равнодушно перечислил всё по ранее спланированному списку, с которым его отправила в неизбежное Хаикё и на последнем пункте вперил взгляд в землю.       — Она очень милая, — вдруг начал рассуждать Тэхён с толикой заинтересованности. — Увлекается ботаникой, и я даже послушал сегодня короткую лекцию. Ты знал, что молодые листья некоторых видов папоротников употребляют в пищу, а также используют их в лекарствах и удобрении? — Хосок посмеялся кротко, пока Тэхён выдерживал недолгую паузу. — Она весёлая, безусловно красивая...       Хосоку губы прожигало не соскользнувшее «но». Он видел, как мелкий раздумывал, маялся, подбирался к истине своих доводов.       — Но... — произнёс Тэхён, и Хосок выдохнул расслабленно с мыслью вот оно. — Но мне не давал покоя один факт, неоспоримый и безоговорочный: она не похожа на Хосок-и-хёна. — Тот затаил дыхание, да сердце нескладно билось, из-за чего приходилось вдохи делать глубже, выдавая внутренний разлад. — Купил ей мороженое в стаканчике и думал, что она недоест и отдаст мне подтаявшие остатки, чтобы я выцедил их трубочкой, как это делаешь ты, но она так не сделала и я выкинул трубочку. Она смеётся, и я думаю, что мне не хватает в её смехе звучности, а ещё того, как ты виснешь на мне или хлопаешь ладонью по плечу, когда тебе очень сильно смешно. Что бы она не делала, я говорил про себя, что Хосок-и-хён сделал бы иначе, лучше, красивей... Я сравнил даже ваши походки. Угадай, кому нужно поработать?       Ласковая улыбка не сходила с губ Хосока при осознании нерушимой верности мелкого к своим слабостям.       Тэхён сделал вдох-выдох для ключевого, терзаемого, негласного.       — Эти мелочи неважны, — признался он. — Я не решился поцеловать её на прощанье (Хосок напрягся, тело охватил мимолётный, неуловимый ропот гнева при слове «поцелуй»). Это сделала она, в щёку. — Тэхён вновь прервался, чтобы ещё раз обдумать пережитое им чувство, которое не понравилось ему и передать его можно разве что уколом иголки по коже. — Я понял, — продолжал он, впервые обнажая лёгкую, радостную улыбку, — что это не мой криптонит.       Хосок рассмеялся то ли от душевного успокоения, то ли от того, что вспомнил, как маленький Тэхён однажды предрёк, что у Супермена единственной слабостью является криптонит, а у него — поцелуи Хосок-и-хёна.       Хён подошёл к нему, разделяя во взгляде взаимное счастье нерушимости детской привычки друг к другу, неотъемлемой потребности в близости, вкусе поцелуев и, самое малое, в познании одного заветного, всеобъемлющего чувства.       После короткого, но чуткого и утешительного поцелуя, Хосок говорил:       — Давай забудем обо всём, что сегодня было. Пойдём ко мне, чтобы пересмотреть фильмы про Супермена, а ты будешь хлюпать остатками моего растаявшего мороженого. Я буду смеяться над твоими комментариями и стукать по плечу, чтобы ты прекратил.       Тэхён ещё молчал и радости в улыбке не таил, когда Хосок переплетал их пальцы и уводил за собой глубже в темноту, в неизведанное, манящее.       Кто бы подумал, что...       — Хосок, оставим это между нами. Не говори Тэхёну. Он дорог мне не меньше, чем ты. Хочу хотя бы с кем-нибудь из вас общаться как прежде.       — И ты молчи о том, что теперь знаешь. Он ещё такой ребёнок. Он меня не простит, если узнает, что я рассказал.       Кто бы подумал, что у Хосока криптонит невидим, неслышим, бесцветен, безвкусен, без запаха, но что сильнее, явственнее, умопомрачительнее — его неоспоримая ощутимость? Особенно, когда в пределах его активизации находится лопоухая причина.