Одна стрелка нашего внутреннего компаса Должна всегда показывать одно направление — к цели.
Август, 1997 Мелани, Антуан
Волшебная палочка подрагивает в тонких руках с белоснежной кожей, но их обладательница не решается произнести заклинание. Нуждающаяся в свете, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь под каблуками туфель в темноте, созданной сумраком, она не шепчет тихое «Люмос». Напротив возвышается имение в средневековьем стиле, придающим трехэтажному зданию фантастического величия. Арно останавливается, чувствует под ногами ступеньки крыльца родного дома, из персиковых губ вырывается тяжелый, с нетерпением ожидающий вздох, и только стук в дверь отделяет от родных стен, от голоса отца, от объятий матери, от ненавистного ментолового запаха. Она не спешит стучать: чувствует, как семейный груз, возложенный ее родителями на хрупкие девичьи плечи, давит сильнее, желая, чтобы волшебница опустилась на колени и еще раз поклялась, что сделает всё, чтобы увидеть счастье в глазах матери и улыбку на тревожном лице отца. Двери сами открываются, материнские руки хватают за плечи, прижимают к колотящемуся сердцу, и в лазурных глазах уже немолодой, но красивой, статной женщины промелькают сухие слезы. Арно выдыхает, выдавливает улыбку, сдерживает слезы: в дверном проеме гостиной стоит отец в дорогом клетчатом костюме, глаза цвета омелы улыбаются за очками квадратной формы — он кажется самым ярким солнцем, по-мужски сдержано обнимает. Мать снимает с ее плеч пальто — она дома. И осознание этого теплом разноситься по всему телу, отдается терпким эхом где-то в районе груди. Это иллюзия. Счастливый домик разбивается на тысячи осколков, голос за спиной грубо выталкивает из розовой сказки в реальность. На один короткий миг ей кажется, что в ее доме нет сквиба — ее потенциального врага, ее единоутробного брата. Она сжимает палочку в кармане, а в голове взрывается одна единственная мысль, ядом просачиваясь в кровь: «Враг мой спас меня, завязав веревку на шее и петлей привязав к себе». — Как добралась, сестренка? Мелани поднимает взгляд, смотрит на до боли знакомое лицо, рассматривает до малейшей точки. Сердце где-то в груди предательски начинает биться быстрее, она не может выдержать взгляд пронизывающих ее от макушки до пяток мятно-ментоловых глаз, ей больно видеть гранж* цвета темного какао и пухлые губы с опущенными уголками. Он кажется теплым, но на самом деле лавина. — Каким же может быть путь мага? Всё очень быстро, когда у тебя есть портал, — паучьи пальцы нежно потирают корешок карманной книжки в руках. — К сожалению, я не успела ничего рассмотреть и не попала ни в какое увлекательное приключение, а у тебя, полагаю, было занимательно долгое путешествие. Она говорит так спокойно, так, как должна отвечать сестра родному брату, и если взрослые не различают этого дешевого фарса, «горячо любимый» Антуан всё поймет. Мелани присаживается за стол следом за родителями, открыто показывает, что ей плевать на брата, она не считается с ним и не ждет, когда он займет свое место — место, которое, по ее мнению, ему не принадлежит. — Что-то не так, дорогой брат? Может, ты чувствуешь себя плохо и сегодня не поужинаешь с нами? — она не умеет язвить так, как делает это он — сквиб, которому она мечтает свернуть шею. — Нет, золотце, засмотрелся на то, как ты цветешь и пахнешь, — стальной голос с нотками зарождающегося раздражения, и руки встряхивают салфетку, раскладывают на коленях. Взгляд Антуана не отрывается от нее, вызывает дрожь в кончиках пальцев. — Неужели твой названый будущий муженек сделал тебе официальное предложение? Тебя можно поздравить? Родители замирают, кажется, будто даже перестают дышать. Она жмурится, лицо искажается в неприятной, болезненной гримасе. Ей словно только-что зарядили оплеуху, и некому вступиться за нее теперь. Где-то глубоко внутри ноет старая рана, а сквиб напротив беспощадно сыплет соль на нее. Мелани ощущает холод, злость медленно начинает возвращаться, нарушает леденящее спокойствие. Она — отрада родителей, их надежда, их честь, и она обещала — обещала покончить войну с братом-сквибом, обещала быть к нему снисходительней, обещала быть хорошей девочкой и не отвечать на его нападки. Но он разрушает все ее обещания в прах. Может ли она убить его? Может ли она убить своего единоутробного брата? Возможно, и это «возможно» как стервятник выедает плоть. Она — та, что обещала отцу никогда не убивать без весомой причины, — готова совершить убийство и стереть с лица земли человека, к которому испытывает ненависть. Ненависть вперемешку с жалостью. У нее беспощадно отобрали всё, что ей было дорогим в детстве, то, чего уже не вернуть. Мелани давно уже не та Мелани Арно, которой ее хотят видеть родители и общество, не та пятилетняя девочка, бросающая снег за шиворот брату, не та, что поскользнулась на льду в попытке убежать от него. Каждым своим движением, каждым словом, брошенным с сарказмом и диким желанием уколоть, сделать ей больно, сквиб заставляет ее вспоминать то, что она уже давно похоронила. Она смотрит на стену за его спиной, чувствует, как длинные ухоженные ногти упиваются в кожу на коленке, делают больно. Для нее это самый лучший способ контролировать себя, но рядом с ним это почти не действует. Хочется придушить голыми руками, навсегда заставить замолчать ненавистное лицо призрака из ее прошлого. Над столом как грозовая туча напряженная атмосфера, родители молчат, но она слышит их неравномерное дыхание — ждут, ждут, что она спокойно ответит, но она осуществляет их худший ночной кошмар — продолжает. — Мы решили, что помолвка состоится на Рождество, а свадьба после моей стажировки, — голубые глаза мечут молнии в двойника, губы изгибаются в кривой улыбке, показывают высокомерность, превосходство. — А чего же так медлите? Или у тебя просто не хватает смелости исполнить свой долг перед Крамом? — Антуан толкает ее словами, толкает с края высотки. — Антуан. — Сын не слышит голос отца. Улыбка резко исчезает, кулачки с длинными ухоженными ногтями перестают резать бледную кожу коленок. Неизвестное, неизбежное будущее с каждым днем пугает всё больше, но она кричит, будто всё в порядке, будто она рада, что из-за проклятого сквиба она должна отдать чертов долг, должна не позволить ему осквернить их кровь и вычеркнуть из списка священных двадцати восьми. В уголках глаз несколько соленых капель — снова принимает непроницаемую маску, снова не показывает свою слабость. — А ты так переживаешь о том, что скоро тебя оставят без внимания и ты забудешь дорогу домой? — издает смешок, открыто насмехается над сквибом и безжалостно делает ему больно. — Мелани! И не реагирует на окрик матери, пытающейся спасти положение: — Тебе здесь не место, паршивый сквиб! — Так же как и тебе, потому что ты... — Антуан поднимается из-за стола, склоняется над ним вперед, говорит прямо в лицо той, кто всегда казалась ангелом: — ты продажная тварь, Мелани Арно. Не слышат, не видят ничего, сжигают друг друга глазами, выедают кровоточащие раны, делают больно. Десять лет. Десять лет они не могут дышать одним воздухом. Слишком разные. Слишком раздавленные окружением. Сломанные. В мятно-ментоловых глазах она видит себя — маленькую, пятилетнюю девочку, спиной вбирает росу с примятой телом травы, — они дети, смотрят в небо, наблюдают за парящими в небе птицами, просят никогда не улетать друг от друга. В мятно-ментоловых глазах она видит себя — влиятельную, лживую, спиной сдавливает позолоченную дорогую оббивку, — они выросли, презирают, ненавидят, не могут улететь друг от друга. Сломанные птицы. — Прекратите сейчас же! — миссис Арно вскакивает с места, раздраженно ударяет вилкой по столу и хватает сына за рукав. — Мы же договорились, что мы больше никогда не будем поднимать эту тему! — А смысл договариваться, если по глазам всё видно? — сквиб вырывает руку, одаривает мать ненавистным взглядом и стремительно покидает ненавистный стол, ненавистную комнату, ненавистные стены ненавистного дома. Он ненавидит каждую прожитую секунду в этом доме, оставляет после себя темноту, обволакивающую светлую кожу тонких запястий его продажной твари. — А ты куда? — женщина обреченно опускается на стул, когда скомканная салфетка мужа прилетает в ее позолоченную тарелку. — Я устал от этого всего, — мужчина срывается с места, задевает свой стакан — алая жидкость растекается по золотой скатерти, очерчивая каждый изгиб эмблемы, но не может смыть грязь с величественно украшающей стол и единственной «А». — К черту! Мать и дочь остаются наблюдать за тем, как ткань впитывает в себя эксклюзивное французское вино. — Почему я, мама? Почему только я должна расплачиваться за все наши грехи? Бесцветными потоками мягких линий правда вплетает ложь в пряди потускневших светлых волос, обдает кожу тоскливой прохладой, и черно-белыми циклами всё повторяется, а глаза заплаканные, но держатся, держатся, как улыбались несколько лет назад. — Мелани, мы уже сотню раз об этом говорили, — в горле женщины словно кость застревает — об этом, оказывается, говорить не так просто. — Тебе же будет только лучше. — Лучше? — выдыхает тихо, но голос совершенно не нее, какой-то щенячий писк. — Вы просто вьете себе удобное местечко, используя мою вину. Вы ждете, что я исправлю ваши ошибки, ждете, что я сниму с вас клеймо позора, о котором скоро все узнают. — Мелани, это не так... — Не так? А как?! — Мелани срывается с места, руками упирается в стол по обе стороны нетронутой тарелки. — Отец готов на всё, чтобы остаться при своей должности в Министерстве. Ты готова на всё, чтобы... — А ты видела себя в зеркале? Ты видела себя? Если бы ты тогда... — слова матери кажутся чугунными, давят, сжимают внутри всё в тиски выползающими по щекам горькими слезами. — Не вини только нас. Ты сама себе подписала смертный приговор. — Тогда почему только я должна вас вытащить со дна? — хриплый голос звучит болезненно, словно Арно лежит сейчас на больничной койке и дышит, как магглы, сквозь трубку с кислородом. — Почему вы не выкинете Антуана из дома? Почему не откажитесь от него?! — А ты готова отказаться от него? — миссис Арно вызывает симбиоз чувств, главный в котором — сомнение. — Да я готова его убить! — в Мелани просыпается раздражение — раздражение, что ей нужно ответить на этот вопрос. — Уверенна? — всего один вопрос как брошенный вызов, и Арно умолкает. Она ненавидит своего единоутробного брата, жаждет, чтобы он навсегда исчез из этого мира, готова ткнуть палочку в грудь, в которой когда-то искала укрытие, и сказать два непростительных слова, но почему тогда не может ответить на этот вопрос? — Мелани, послушай. Ты должна уехать подальше отсюда, твое место в Болгарии и... — Я каждый день жалею о том, что тогда сделала, — Арно перебивает мать, убирает руки от стола и выходит из-за него. Запах пролитого вина вызывает отвращение, отвращение к тому, что называется домом, отвращение к себе. — Я жалею, что должна Краму. Жалею, что из-за моей глупости он захотел забрать мою вину таким способом. — Я не понимаю, почему ты так не хочешь этого, — миссис Арно поднимается с места, хватает дочь крепко за плечо и не дает покинуть комнату, не дает уйти от этого разговора. — Вы ведь друзья и вроде как хорошо лади... — Мы ладим, мы старые друзья, но пойми ты... Внутри чей-то иной голос спрашивает, почему сейчас. Почему сейчас она всё это видит так, словно кошмар не заканчивается, словно страх поджимает пятки и она снова закрывается в тесном пыльном шкафу, снова слышит незнакомые мужские голоса. Почему сейчас вдруг возникает этот проклятый страх, сдавливающий горло так, что дышать нечем. Почему сейчас она ощущает страх, который, казалось бы, уже должна была забыть. — ... у меня нет к никому никаких чувств. — Чувства не возникают сразу — они приходят со временем, — женщина поджимает губу и сдавливает плечо дочери сильнее, не замечая даже, как золотое обручальное кольцо режет молодую кожу. Миссис Арно не собирается отказывается от своих принципов, она не привыкла, чтобы что-то шло не так, как она запланировала. Всегда и во всём ее голос главный. — Я не знаю, твое это решение или Виктора, но тебе лучше уехать в Болгарию как можно скорее. Посмотри на то, что происходит вокруг. В магическом мире война, и неизвестно чем всё закончится. Я хочу... — Ты хочешь, ну конечно! — Мелани хватает ладонь матери и отрывает от своего плеча, чужими пальцами стирая выступающие капли темно-алой крови. — Ты всю жизнь слишком много хочешь, а теперь сидишь только локти кусаешь. Стены вдруг сменяют форму: опускаются ниже, приобретают бледно-зеленый оттенок, в воздухе повисает едкая смесь огневиски и недо конца затушенных сигаретных окурков, от которых исходит дым, прячущийся в осыпающемся потолочной стружке. Между ними квадратный стол, на нем, в горке пустых бутылок, лежат женские, с островками гематом, руки. Мать спит, что-то приговаривая во сне, а голова, упавшая на плечо, покачивается в такт собственным мыслям. Спутавшиеся, когда-то красивые и волнами опускающиеся к пояснице, длинные волосы потеряли цвет вместе с тем, как женщина в погоне за лучшим потеряла свое «я», как испортила пол жизни тем, кому однажды подарила ее. Хочется подойти, коснуться ее, накрытого вязанной кофтой, плеча, прислониться щекой к предплечью, чтобы получить неизведанное тепло и ласку. Хочется, чтобы эта женщина, ставшая вдруг чужой, проснулась, коснулась детского личика и поцеловала в лоб. Хочется, чтобы ее крепкие объятия укрыли от той тьмы, что ядом нависает над их домом и медленно душит. Хочется, чтобы вдруг по взмаху волшебной палочки всё превратилось в сказку из детства. Хочется, чтобы не было так страшно. — Да как ты не понимаешь, что я всё это делаю только для тебя! — миссис Арно бросается вслед за стремительно покидающей комнату девушкой, хватает за локоть и не дает вырваться, падая коленями на пол — готова на коленях умолять дочь. — Ты же понимаешь, что Он все равно придет за нами. Нам придется встать на его сторону, а что будет потом... будет ли победа на его стороне — этого никто не знает. Если ты уедешь подальше, ты спасешься. — Отпусти меня! Ты всю жизнь думаешь только об одном, и это «одно» — не я! — Мелани удается вырвать руку, но женщина, подхватывая подол длинного платья, подрывается на ноги и грубо разворачивает ее к себе. — Если ты не послушаешь меня, я поговорю с отцом, и ты знаешь, что тогда будет! — С отцом поговоришь? — Мелани горько улыбается, смахивает прядку волос со лба. Ее мать словами заставляет старые раны кровоточить, снова бросает ее в то, что она так отчаянно пытается забыть. — Боюсь, я все равно не смогу уехать. Как бы сильно я хотела этого или нет, но я не могу уехать, поэтому и попросила Крама подождать. — Что ты имеешь ввиду? Лазурные глаза темнеют, как коршун впиваются в чужие напротив — и она все равно провоцирует: — Я связана Обетом, мама. Один. — Ты... не могла, — миссис Арно резко отпускает дочь, качает головой и делает полушаг назад. — Ты врешь. Два. — Я дала Непреложный обет, — грудь вздымается, выпуская тихий, отчаянный шепот, а через секунду в дорого обставленном обеденном зале раздается звук пощечины. Три. Крепкие руки держат за спинку, не давая упасть, два колеса разбивают трещинки в асфальте, а ручки выворачивают руль в сторону той, чья улыбка, скрываясь за большим веером, ослепляла ярче солнца. Мама. Воспоминание так прекрасно. Так прекрасно, что причиняет боль, а внутри всё ноюще сжимается от ладони, обжигающей щеку — мамы давно уже нет. — Как ты посмела, идиотка?! — женщина кричит, яростно ударяет во второй раз, но уже по другой щеке. Нет, это не ее мама — это сука, это зверь, который ни за что не отпустит своего. — Кому ты дала Обет? Отвечай сейчас же! — Что изменится от того, что я скажу?! — Мелани закрывает лицо руками и отворачивается, а скопившиеся в глазах слезы минутой ранее с очередной пощечиной градом накрывают щеки. — Это Юманс, да? Ты дала Обет ей?! — миссис Арно хватает дочь за плечи мертвой хваткой, сдавливает хрупкие ключицы, оставляя красновато-голубые следы. — Ну конечно, кому же еще! Я ведь говорила, что ваша дружба ни к чему хорошему не приведет. Почему ты не слушаешь, когда тебе говорят?! — Ты всегда была против нее. Ты и отец, — девушка сжимается, но не делает попытки вырваться, лишь всматривается в глаза женщины, которая давно уже перестала быть матерью, и ждет очередного удара. — Но ты ведь дружила с ее матерью когда-то. Почему ты ненавидишь дочь своей умершей подруги? Миссис Арно не находит сразу ответа, нервно отводит взгляд, а заметные морщинки вокруг ее рта дрожат — дочь ударила по уязвимому месту. — Дружба коротка, и ты это сама скоро поймешь, — женщина берет в себя в руки, и девушка ощущает, как тонкие, но сильные пальцы уже ломают ее ключицы. — Какой обет ты ей дала? — Что я буду рядом тогда, когда ее жизни будет угрожать опасность, — закрывает глаза и пытается отвернуться, но еще одна пощечина прилетает точно в цель. — Дура! Ты понимаешь, что подписала себе смертный приговор?! — женщина срывается и беспощадно бьет дочь по плечам, словно может этим всё исправить. — Она же станет... а может, уже одна из них! Ты понимаешь, что привязала себя к ней и пока будет идти война, должна будешь находиться рядом?! Почему ты такая дура?! — Я была еще ребенком, когда дала Обет, — пытается укрыться от тяжелой руки матери, найти хоть какое-то оправдание своему поступку, знает, что виновата в своих бедах сама, но хочет верить, что это не так. — Я не винова... — Тогда ты тоже говорила, что не виновата, — миссис Арно не прекращает ударов, как разъяренная фурия выплескивает всю злость и отчаяние на слишком хрупком для этого теле. — Я... — Мелани закрывается от болезненных ударов, тихо взвизгивая от каждого, но не просит пощады, знает, что завтра утром обнаружит синяки, и боится только того, что на крик женщины сбегутся все и увидят ее в таком разбитом состоянии. — Кто знает о твоем Непреложном обете? — женщина стряхивает дочь как тряпичную куклу, кричит прямо в заплаканное и раскрасневшееся от пощечин лицо: — Кто свидетель? — Я, — сильные руки неожиданно накрывают ее локоть и оттаскивают от девушки. — Я, мама. Миссис Анро замирает, медленно поворачивается и поднимает голову вверх, встречаясь с мятно-ментоловыми глазами и читая в них ненависть к себе. Они никогда ее не простят за то, что... чужие. Мелани вздрагивает от голоса сквиба, отворачивается спиной, лихорадочно стирая малейшие следы от слез — не хочет, чтобы он видел ее такой. Сколько же лет было этим детям, когда они так нелепо посмеялись над судьбой? — Вы... для вас это были шутки?! — женщина вырывает локоть, отрывает взгляд от парня и смотрит на спину дочери. Она не сожалеет за избиение, и она бы продолжила, хоть и это было бы бессмысленно. — Вы понимаете, что натворили?! — Дай нам поговорить, пожалуйста. Несколько минут, — Антуан не отводит взгляд от сестры. Он успел заметить ее слезы, он успел заметить боль и отчаяние в стеклянных глазах и не смог... не смог не вмешаться. — Вы уже поговорили за стол... — Это будет последний наш разговор, — он перебивает, делает короткую паузу. Мелани всегда пахла для него дорогим парфюмом и медовой пыльцой, но была подобна туману: кажется, что видишь ее, но протягиваешь руку и ловишь пустоту. Он хотел, чтобы радужка ее голубых глазах никогда не отпускала. Сколько ждал? Десять лет? Он всегда создавал надежду — она исписывала ее последними точки. Он помнит, как отец подарил ему метлу, помнит, что радовался ее улыбке больше, чем любимому подарку, который оказался... не нужным. Хочется заново пережить те моменты, хочется увидеть заботу в каждом мимолетном жесте, в каждом кратком взоре, в каждой крошечной улыбке в уголках бледно-розовых губ. Ему не нужен омут памяти, чтобы по крупицам восстановить те дни, когда она была рядом. Но ее презрение и ненависть к нему причиняет больше боли, чем память о ней. — Потому что я навсегда ухожу. Ее спина замирает, поворачивается, медленно, поднимая опущенный взгляд покрасневших от слез глаз. — Дай мне сейчас поговорить с ней. Миссис Арно не спешит уходить, окидывает парня долгим взглядом, поджимает губу, пристально смотря в глаза, которые принадлежали когда-то тому, что она разрушила, тому, что никто никогда не должен узнать. Женщина накрывает плечо сквиба рукой и слегка сжимает — напоминает о том, что у него нет права голоса, и уходит. Шагами, замедляющими сердцебиение, ступает к двери и скрывается за ней тенью. — Неужели счастье к нам привалило и ты навсегда исчезнешь из нашей жизни? — Мелани делает вид, словно вовсе не плакала, словно ее мать только-что не избивала ее, а сквиб не стал свидетелем этого. Выпрямляется, высокомерно поднимает подбородок и скрещивает руки на груди, натягивая тем самым ткань тонкого гольфа и незаметно для себя открывая следы от ударов на ключицах. — А ты этого и ждала? — холодный, даже грубый тон. Антуан медленно надвигается, заставляет девушку заметно запаниковать и отступить к стене. — А я вот мечтаю, чтобы ты побыстрее укатила в свою Болгарию и заплатила за свой позор. — Будто бы в этом нет твоего позора, — Мелани резко останавливается, не позволяет загнать себя в угол и теперь сама наступает: — Если ты хотел об этом поговорить, то можешь уже уходить. Не хочу дышать одним воздухом со сквибом. — Нет, не об этом, снежинка, — это звучит отнюдь неласково — это ранит безразличием, ненавистью и презрением. Антуан тянется вперед и поднимает руку к вырезу женского гольфа, закрывая белую кожу с красновато-голубыми пятнами — это противоречит грубому голосу, это вызывает трепет. — Если бы не твой обет, этого разговора не было бы. Я бы ушел навсегда, ты бы уехала в Болгарию и вышла замуж. А родители... они бы стали пожирателями, и это в худшем случае. В лучшем — остались бы нетронуты, а о наших грехах все забыли бы. Имя Арно было бы очищено. — Зачем ты мне всё это говоришь? — Мелани хватает край выреза и прижимает к шее: от едва ощутимого прикосновения парня кожа еще покалывает. — Ты думаешь, я не знаю того, что нас ожидает? — Мне нет места в этом обществе, а быть обычным магглом... Я не против, но у меня есть незаконченное дело в этом мире, — Антуан убирает руки в карманы брюк и сам отворачивается. — Если ты думаешь, что я всегда сидел дома и никуда не высовывался, боясь, что все узнают о том, что у Арно сын-сквиб, то глубоко ошибаешься. Ты меня совсем не знаешь, Мелани. Ты меня никогда не знала. — Что ты хочешь этим сказать? — Мелани не понимает, что сквиб от нее хочет, не понимает, почему он вдруг говорит о себе. Впервые за десять лет она не смеется над его словами, впервые ей не хочется высмеять сказанное, впервые страх поджимает горло от одной короткой фразы: «Ты меня совсем не знаешь, Мелани». — Я знаю, что если выполню задание раньше срока, меня убьют. Он презирает таких. — Пауза, и она выдыхает, снова задерживает дыхание. — Но если Поттер победит, у меня будет шанс сбежать и стать простым магглом. Однако, это не имеет значения. Антуан поворачивается к девушке, и в мятно-ментоловых глазах она видит, как он сжигает ее на костре. Он ненавидит ее. — Я не могу стать пожирателем, увы, но вы столько лет повторяли, что я ничтожество... Вы заставили меня поверить, что я ошибка природы, что никому не нужен, — с каждым словом его голос становится громче, и, кажется, будто это последний их разговор. — Я ведь, и в правду, никому не нужен. Ты мечтаешь от меня избавиться. Ты ненавидишь меня за то, кто я. Отец и мать презирают, но спасибо на том, что хоть не убили при рождении. Только вот... может, стоило убить. — Ты пытаешься вызвать жалость? — Мелани фыркает, в привычной манере задирает носик — слова сквиба ее ничуть не трогают. — А ты способна на нее? — снова надвигается, с нескрываемой злостью в глазах, злостью, которую прежде она никогда не видела. Снова вызывает страх. — В тебе нет никакой жалости, ты озлоблена на всех за то, что вынуждена делать то, что якобы не хочешь, говоришь, что у тебя нет выхода, но он ведь есть, просто ты не хочешь идти по другому пути. Тебя устраивает всё, потому что ты продажная, ты зависимая от мнения общества, ты, как и родители, презираешь себе подобных, — каждое слово как пощечина матери. Если мисс Анро делает больно физически, Антуан это делает всегда словами. Он всегда ранит больнее, чем любые удары. — И если бы не этот Обет, ты бы уже сдалась под натиском матери и уехала бы, ты бы бросила собственную подругу. Ты бы сбежала бы, чтобы быть в стороне от войны. Ты бы ждала, когда она закончится, а после бы вернулась. Ты не знаешь меня, но я знаю тебя. Десять лет я наблюдаю за тобой, Мелани. Твоя оболочка невинная, светлая, все думают, что ты ангел во плоти, но ты прогнившая. Насквозь. — Заткнись, грязный сквиб! — слезы скапливаются в уголках глаз, но она не заплачет у него на глазах. Мелани толкает его в грудь, толкает прочь из этого дома, пытается выкинуть из своей жизни. Навсегда. — Уходи из этого дома и больше никогда не возвращайся! — Уйду обязательно, но я должен тебе сказать то, что не рассказала тебе твоя подруга, — и заставляет остановится, убрать руки, презрительно вытирая их о ткань одежды. — Юманс скрыла от тебя, что стала пожирателем. Она убила человека. — Этого не может быть... — руки повисают в воздухе, так и не оторвавшись до конца от одежды. — Она ведь говорила... — Говорила что? Что не станет им? Когда она это говорила? Год назад, когда ее сестра была еще жива? — Антуан достает запечатанный платок из внутреннего кармана и грубо толкает в холодные ладони девушки. — На, вытрись от сквиба, а то заболеешь еще. Она бы стала пожирателем, даже если бы Энджел была жива. Ты зря дала ей в детстве Обет, для нее собственная жизнь важнее всего. Мать права, ваша дружба ничего ничего не стоит. — Кого она убила? — Мелани сжимает упаковку, но не спешит доставать платок. — А вот этого не знаю. Я знаю только то, что мы с ней теперь будем в одной лодке. У нас одно задание на двоих, — Антуану кажется, что стеклянные глаза в какую-то секунду оживают, и он делает паузу, но Арно презрительно бросает ему упаковку с платком обратно. — Я знаю, ты мало интересуешься магическим миром Великобритании, но ты должна знать, что пожиратели не только заняли Министерство — они полностью собираются изменить систему образования в Хогвартсе. Пожиратели будут следить за появлением в школе Поттера, для этого им и нужна она, я думаю. — Я всё равно не понимаю... — Моя задача заключается в присмотре за студентами и соблюдении комендантского часа. Если я увижу, что кто-то как-то связывается с Поттером или его дружками, я должен привести их к директору, — сквиб прячет платок обратно во внутренний карман и добавляет: — Яксли сказал, что нас четверо. — Но ты же... — ... сквиб, — Антуан со скучающим видом заканчивает за нее. — Сообщники Поттера никогда не догадаются, что я с пожирателями заодно. Мне уже придумали занимательную историю о том, что я старый знакомый Римуса Люпина. Он говорит от скуки — пальцы поправляют ткань на худых плечах. Он говорит от скуки — пустота внутри нее становится одиночеством. Он говорит от скуки — запах ее одежды пахнет домом, который она разрушила. Он говорит от скуки, но белый цвет ее волос утопает в тени. Он говорит от скуки — вместо пролитого вина на столе умирающие цветы. Если это от скуки, то пускай он топит ее в ней. — Не боишься, что они тебя убьют? — Мелани поднимает голову, но в этот раз не задирает подбородок или нос — ей нужно знать ответ на свой вопрос. — Я уже сказал, что не боюсь, снежинка, — парень плечом прислоняется к стене и заглядывает в самую душу. — У меня есть причина так рисковать. — Выходит, ты мне рассказываешь это из-за обета, чтобы дать понять, что я обязана быть с ней? — Мелани отрывает взгляд, осознает теперь, какую ошибку допустила много лет назад, когда дала тот чертов обет. — Но как же я попаду в Хогвартс? — Не знаю. Это будет сделать сложно, не говоря уже о том, чтобы остаться там надо... — А если я... соглашусь стать пожирателем? — сип выскальзывает из сухих губ, перебивает и сама же умолкает, осознавая весь смысл сказанного. Пытается представить себя в черном плаще и с уродливой маской на лице, но видит перед собой только сквиба. — Ты ведь зачем-то подписался на один конец, почему я не могу подписаться на него? — Ты сейчас шутишь? — презрение сменятся раздражением и неким удивлением — Антуан против этого, но почему? — Я сквиб, я никому не нужен в этом мире, а у тебя есть родители, и ты потянешь их следом за собой. — Ты же понимаешь, что у меня нет другого выхода. Я дала Обет. — О котором твоя подруга совершенно не думает, — Антуан выдыхает и качает головой с насмешливой улыбкой на губах. — Я жалею, что был свидетелем этого Обета. — Антуан, — впервые за десять лет Мелани зовет его по имени, впервые обращается к нему как к человеку, впервые не делает ему больно. — Помоги мне. — Я... не ослышался? — он резко отрывается от стены, бросает удивленный взгляд, всё еще не верит в услышанное. — Ты просишь меня? Сквиб смотрит на нее сверху вниз, видит, как опустились ее хрупкие плечи. Мелани не та девочка из детства, которая видела в нем брата, но она всё так же беззащитна. — Да, я прошу тебя о помощи, сквиб. — Антуан, — голос миссис Арно заставляет обоих вздрогнуть и обернуться к дверному проему, стоя в котором эенщина взглядом прожигала спину парня. — Прежде чем ты дашь ей ответ, я должна кое-что сказать тебе. Миссис Арно не ждет ответа, она приказывает, и Антуан об этом знает. — Хорошо, — он идет следом за названной матерью, но Мелани резко останавливает его, хватая за руку, и он ловит себя на мысли, что она давно не прикасалась к нему. Десять лет — это долго? — Обещай мне, что, чтобы она там тебе не сказала, ты вернешься и договоришь со мной, — сжимает руку, не брезгует, умоляет, а еще несколько минут ранее называла сквибом и приравнивала к грязи. Какая же двуличная, когда ей что-то нужно. — Мы уже дали обещание друг другу в детстве, и что? Сдержали его? — Антуан грубо вырывает руку и презрительно добавляет: — Не прикасайся к сквибу, запачкаешься. Он так сильно ненавидит свою семью, ему так хочется сказать им это в лицо, прямо во время очередной попытки воссоздать семейную идиллию того видения, которое они преподносят окружающим людям: прекрасный отец, занимающий должность главы международного законодательства, любящая мать и верная жена, красавица-дочь, идущая по стопам отца. Красивая иллюзия, стоящая аплодисментов и бурных оваций. И за это он ненавидит свою семью. В доме горит свет, но шторы плотно задернуты, словно внутри хранится самый страшный секрет на всём белом свете. Видеть это так привычно, так по-домашнему, если бы это всё только не было чужим. Мисс Арно в своем рабочем кабинете словно и не меняла своего привычного расположения: всегда спиной к дверям сидит на высоком стуле, окружая себя со всех сторон пустыми бутылками огневиски, и бокалом в руке вырисовывает что-то вдоль книжного шкафа напротив, словно обладает способностью видеть сквозь предметы. — Даже двери закрываете на ключ, — Антуан оборачивается, но она проходит мимо, палочкой убирая со стола бутылки и следы своего недавнего пьянства. — Она может подслушать, ты сам прекрасно это знаешь, — женщина бросает еще один взгляд на двери, а после жестом подзывает парня ближе к себе. — Я уверена в том, что ты ей не откажешь, но поговорить я хочу не об этом, — сама подходит совсем близко. — Могу я надеяться на твое благоразумие? — Вы о чем? — сквиб хочет отступить назад, но палочка в руках волшебницы устремляется к его щеке и заставляет остановиться. — Ты знаешь, о чем я, Антуан Валуа. — Я не хочу слышать это имя с Ваших уст, — Антуан пальцами отталкивает палочку и отходит ближе к книжному шкафу, замечая несколько пустых бутылочек для зелий. — Вы не заслужили произносить его. — Ладно, буду обращаться к тебе по существу, сквиб, — ироничная усмешка появляется на губах мисс Арно, прежде чем ее свободная рука тянется в его сторону. — Обещай мне, что будешь защищать Мелани до последнего вздоха. — Я не маг, вы не можете предложить мне Непреложный обет, — на секунду брови Антуана приподнимаются в удивлении, но спешить подавать руку он не собирается. Он не станет соглашаться на любые предложения этой женщины. — Но я могу взять с тебя обещание, которое ты исполнишь. Мы оба знаем это, — всё так же протягивает руку, смотрит прямо в глаза, и она права, всегда знает, на что надавить, чтобы заполучить свое. — Обещай мне, что ни один волосок не упадет с ее головы, пока ты жив. Обещай мне, что будешь присматривать за ней. Обещай, что отдашь жизнь за нее, если потребуется. — Значит, моя жизнь для вас ничего не значит, — легкая усмешка, приправленная не самым доброжелательным взглядом. — Обещай, — повторяет. — Обещай, что она не узнает о том, что мы скрываем. Обещай, что не расскажешь ей правды до самой смерти. — Я не хочу Вам ничего обещать, — сквиб складывает руки на груди в замок и тяжело дышит, пытаясь унять зарождающуюся злость. — Я Вас ненавижу. — Обещай не мне. Представь, что она здесь, и пообещай ей. Пообещай ей, что защитишь ее, пообещай, что сделаешь всё, чтобы она выжила в этой войне, уехала и вышла замуж. Пообещай, чтобы с нами всеми не случилось, что всё будет именно так. — Вы требуете слишком много... — сип срывается с его губ, руки на груди разжимаются и безвольно повисают в воздухе. Он не хочет обещать той, кто стерла род Валуа навсегда с этой земли. — Ради нее. Сквиб прожигает взглядом дыру в ладони женщины, но протягивает руку, медленно накрывает, обжигается, но не убирает, сжимает. Он дает это проклятое обещание, что хуже любого Непреложного обета, хуже, чем просто пообещать. — Обещаю. И толкает себя в пропасть.