Unbreakable

С того инцидента, с того самого, который так сильно, скорее, разозлил Джерарда, прошло уже почти два месяца. И отец Джерарда «вернул» ему его возраст, как и обещал. Сам он документы не передавал, а послал к нему Майки, которого Джерард, как всегда, был очень рад видеть, да и Майки был счастлив снова приехать. И, как я и говорил, его отцу «что-то было» за то, что он подделал документы. По словам Майки, отец Джерарда выплатил очень, очень крупную сумму всем тем, кто начали хоть что-то говорить или всем тем, кто попросту мог все знать и все рассказать. Майки говорил, сумма действительно внушительная, потому что при не таких уж страшных суммах денег отец не начинал ругаться с их матерью, а там, Майки сказал, была крупная ссора. Я был прав. Наказание, если человек действительно заслужил его, найдет его, сразу или нет. И Джерард был рад тому, что у отца начались проблемы, так как он просто хотел, чтобы отец получил по заслугам. Не от злости, нет, скорее, от желания справедливости по отношению к себе, да и вообще. И теперь, с переменной возраста Джерарда, я могу еще быстрее осуществить то, что хотел осуществить, только дождавшись его семнадцатилетия, а теперь мог сделать это уже очень скоро. Так скоро, что я и сам не ожидал. После того, как пройдет мой самый ненавистный, но в то же время самый любимый день в году. Хотя, теперь, я думаю, таких дня два. Я уже говорил, что Джерард – человек невероятный? Кажется, да. Я не мог не говорить этого. Потому что, он действительно невероятный. Я сидел и вырезал из рыжего, черного, белого, красного картона всякие тыквы, разных приведений, ведьм и прочую дребедень, которую Джерард нарисовал, вручив мне ножницы и велев вырезать. Сидел я на полу у очень низкого столика, да и вообще в этом помещении все для меня было маленьким, потому что это детское крыло. И именно поэтому Джерард невероятен. Он наблюдал за детьми последние пару недель. Все это время шли дожди, и все еще идут, и детям, всей этой свите, заняться было абсолютно нечем. Нет, игрушек и прочего бреда здесь навалом, но ни у кого нет особого энтузиазма к играм из-за почти двухнедельного дождя. И Джерард решил устроить им праздник. Завтра Хэллоуин. И план у парня на праздник для детей просто великолепен. Когда он рассказывал его, этот план, у меня возникли сомнения по поводу средств, поскольку не все нужное есть у больницы, чтобы воплотить идею в жизнь, но, как оказалось отец парня, с той сумкой вещей, оставил ему и крупную сумму денег, «тонко» намекая, что Джерарда после больницы дома не ждут. И я бы отказался тратить его деньги, даже если это его идея, но он уверил, что от суммы уйдет немного, хотя он мог бы отдать все, что у него есть. Праздник в больнице – вещь, вообще-то, не разрешенная. Поэтому он попросил меня сходить к Доку, и на его упрашивания много времени не потребовалось. Он добрый и был только за эту идею, поскольку тоскливость в эти дни уже зашкаливала. И это было действительно так. Эта плохая погода сохраняла свое существование слишком долго, поэтому у детей нет настроения, у пациентов старше – тоже. И врачи особой веселостью, как и все, не сияли. И я согласился в этом участвовать потому, что Джерард тоже поник в последнее время, а мысль устроить праздник его взбодрила. Но это, конечно, была не единственная причина. Джерард отдал Арин деньги, велев купить все, что нужно, и еще что-то, о чем мне не сказали. Все привозилось постепенно, поэтому сейчас я резал незатейливые фигурки из картона, который сегодня принесла Арин. - Эй, Фрэнки, - я перестал резать, услышав знакомый голос, позвавший меня в уменьшительно-ласкательной форме, что я мог позволить только одному человеку, и только из уст одного человека мне нравится это слышать. - Да? – Я поднял глаза на Джерарда, который, как оказалось, держал на руках девочку, одетую в бежевые штанишки и желтую футболку с каким-то детским бессмысленным рисунком. - Получается? – Он опустился на пол рядом со мной, сажая ребенка на свои ноги, но девочка, по-видимому, даже не заметила ничего, слишком занятая перебиранием ярких волос парня. - А чему тут не получаться? Ты же не картину Пикассо заставил вырезать. Джер, меня немного пугает эта твоя краска, - я снова уткнулся взглядом в лист четного картона, который под действием ножниц и моих движений рук, превращался в незатейливую ведьму. - Чем же? – Джерард наблюдал за девочкой, которая теребила пряди его волос, заплетая их в плохо получающиеся косички, просто непонятно заворачивая их, «расчесывая» маленькими пальчиками. Он улыбался, просто и искренне. Сейчас его ничего не тревожило. Он не совсем любил детей, но эти дети другие, для него – особенные. - Ну, с того момента, как ты выкрасил волосы, прошло много времени и любая краска сошла бы. А твоя нет. Это, ну, не кажется странным? – Я посмотрел на парня краем глаза, снова опуская взгляд, беря другой лист картона. - Ну, да, есть немного. Но мне изрядно сожгли волосы какой-то химией, не просто волосы, я помню, как мне жгло кожу и на голове, действительно сильно жгло. Поэтому, я думаю, краска просто впилась, как бы вросла в мои волосы, но, вообще-то, она очень медленно, но слезает. – Он пожал плечами, прошипев оттого, что ребенок дернул его за прядь, заливаясь смехом. – Эй! - Джерард, - я улыбнулся, - скажи, ты хочешь детей в будущем? - Фрэнк. Знаешь, при другом раскладе, я бы подумал, что ты имеешь в виду себя в качестве отца, поэтому радуйся, что я сообразил, почему ты это спрашиваешь. – Он сделал каменное лицо, прижимая к себе маленькую девочку, которая залилась краской, но тихо хихикнула в его объятиях. – На самом деле, я никогда не хотел детей. Ну, мне не нравятся они там, снаружи. Дети из подобных заведений другие, отличаются от избалованной мелочи за пределами. Может, когда я выйду отсюда, я и заберу себе какого-нибудь ребенка из приюта. Но, знаешь, это не будет так, как это бывает всегда. На мальчиков и девочек приходят и смотрят, словно они – это выставочный материал, предмет. Для того чтобы мне выбрать ребенка, которого я буду растить, мне нужно будет провести с ним время. Хоть какое-то, чтобы понять, смогу я его воспитать или нет. Я смогу понять характер, смогу понять, какое дальнейшее с ним общение будет. А просто посмотрев на ребенка, ну, короче, это глупо. - Уоу, Джерард, я надеюсь, ты не серьезно. – Я усмехнулся, аккуратно вырезая очередное «украшение». - А может и серьезно. Знаешь, на случай, если я не смогу забеременеть, мне придется удочерять. - Милая, у тебя в любом случае не получится забеременеть. - Оу, а может, в тебе дело? Может, стоит попробовать с другими? - Я тебе попробую, блять. – Я прищурился, посмотрев на парня, который тут же взорвался хохотом, наверно, да и не наверно, а точно, от моей ревности. - Да не собираюсь я, идиот. Зачем мне кто-то, а? Ты не подумал? – Девочка в руках Джерарда заскучала и, кажется, ее клонило в сон. Я посмотрел на часы, убедившись в предположениях. Время для этого крыла позднее, да и у нас скоро отбой, поэтому, нам стоит сворачиваться. - Руби, пойдем, вам пора спать. - Слушай, договоришь со мной еще. Иди, помоги, - я кивнул головой в сторону хрупкой медсестры, работающей в этом крыле, которая пыталась позвать детей, которые, естественно, на зов не поддавались. Парень только кивнул, подхватывая девочку на руки и вставая с места. Я не собирался ждать его здесь, и он прекрасно это знал. Собрав весь мусор, и вообще все за собой убрав и отложив до завтрашнего дня, я направился к своему крылу. Я огляделся, шагая по крыльям, направляясь к своему. Коридоры медленно пустеют, все не идут, а, скорее, проплывают мимо меня, даже проползают. Все какое-то медленное. Я чувствую себя неисправным механизмом, который сломался и теперь работает слишком быстро, по сравнению с исправными механизмами. Но я знаю, что неисправен не я. Я прошел не так много. Чужие руки обхватили мою талию, отчего я невольно остановился, но человек подтолкнул меня, побуждая продолжать идти. Вскоре, он расцепил руки и встал возле меня, наблюдая за мной. - Эй, все нормально? – Он легонько толкнул меня локтем, заворачивая вместе со мной в сторону палат. - Да, да, все хорошо, просто день тяжелый, - я улыбнулся, посмотрев на Джерарда, который тоже улыбнулся, только улыбка его содержала вину. - Прости, но им необходим этот праздник, да и ты его любишь, я же знаю, но, знаешь, все-таки прости. Если не хочешь, ты, ну можешь не помогать, я, в принципе, сам могу справиться, - сказал он, запихивая руки в карманы узких черных джинсов, как-то виновато опустив голову, так, что волосы падали на его лицо, но он продолжал идти рядом. - Джерард, послушай, - я мягко остановил его, чуть наклоняясь, чтобы можно было смотреть ему в лицо, - я не говорил, что мне это не нравится. И, тем более, что я не хочу этого. Эта идея, ну, о празднике, просто шикарна. Я думаю, ты единственный, кто вообще предложил это. И, - я улыбнулся и, на секунду остановившись, кратко поцеловал его, - у меня есть повод гордиться тобой. – Я продолжил идти, подталкивая и его. – Хотя, таких поводов много. Но речь не об этом. Я просто устал, сам пораскинь мозгами, мы с утра на ногах, все время что-то делаем, естественно, это утомляет, и если ты сейчас скажешь, что ты не устал, я только посмеюсь. - Ладно, - он мягко улыбнулся, - только вид у тебя не совсем усталый, а, скорее, грустный. Что-то случилось? Иногда, мне кажется, что этот парень видит меня насквозь. - На самом деле, да. – Я решил, что врать ему нет смысла, засранец все равно все узнает. – Завтрашний день для меня очень противоречив. Да, я люблю Хэллоуин, просто обожаю. Но, как всегда, есть но. Завтра и мой день рождения, а его я ненавижу. - Почему, Фрэнки? – Он толкнул меня в нашу палату, прикрывая за собой дверь. - Я, эм, я не знаю, - сказал я, стягивая с себя футболку, что сделал и Джерард, - я никогда не любил этот праздник. Может, потому, что у меня его не было никогда. Да, были подобия вечеринок, но, я думаю, понятно, как я себя на них чувствовал. Короче, семья. Все дело в ней. У меня никогда не было семейного праздника, мне не дарили подарки, я не был любимым сыном. Поэтому я мало люблю все праздники, кроме Хэллоуина. Этот праздник просто лежит в душе. – Я пожал плечами, стаскивая с себя джинсы. - Знаешь, все меняется, Фрэнки, - улыбнулся он, присаживаясь на край кровати и снимая с себя штаны, - и я думаю, завтрашний день будет хорош, и тебе он понравится, не потому что день рождения, а просто понравится. Я уверен. Все будет хорошо, - сказал он, ложась в койку и утягивая меня с собой, - просто, поверь. Поверь мне. - Ладно, - вздохнул я, слегка улыбнувшись и устраиваясь поудобней в объятиях Джерарда, - я буду надеяться. - Спи, Фрэнки, - прошептал он, касаясь губами моей шеи сзади, отчего пуская по моей коже мелкие мурашки, - спокойной ночи. Я только улыбнулся в ответ, уверенный в том, что Джерард почувствовал улыбку. Я знал, что он почувствовал. Было бы это не так, то он не прижал бы меня крепче, не поцеловал бы в плечо и не вдохнул бы облегченно, словно сбросил с себя что-то невероятно тяжелое, что нес весь день. И я заснул, и заснул он. Так быстро, что даже казалось мне нереальным. Как быстро я стал засыпать, как быстро засыпал он. Что-то нездорово великолепное происходит со мной, когда парень находится рядом. Просто мысль о том, что он здесь, согревает до кончиков пальцев. Он – творец. Творец, не подозревающий о своих творениях. Очень далеко, за пределами стран Разумного, жил Человек. У Человека этого было Сокровище, за которое люди грызли друг другу глотки. Богачи разных стран хотели выкупить Сокровище, воры самых всевозможных профессиональностей пытались выкрасть это, другие, попросту выпрашивали это, под предлогом ненадобности Сокровища этому Человеку. Но Человек отказывался, не соглашался продавать его, даже когда предлагали запредельную плату, хранил Сокровище всеми силами, не давая даже профессиональным ворам выкрасть его, отказывал в упрашиваниях, почему, в итоге, остался без ничего. Друзья, родственники, знакомые, вообще все отвернулись от Человека, так берегущего свое Сокровище. Они решили, что этот Человек зазнался, что этот Человек – воплощение эгоистичности и недоброжелательности, раз не соглашается отдать или продать Сокровище даже близким людям. Его лишили всего, поставив условие вернуть лишь тогда, когда он передаст Сокровище кому-либо. Человека это ранило, но он не смел оставить столь дорогое ему. Сокровище Человека – другой человек. Только это был не простой человек, никто не знал его историю. У слепого и слабого, у Сокровища был Владелец. Он не знал свободы с рождения, он не знал с рождения и других вещей. Очень многих, всего несколько из которых, были, наверно, самыми важными. Добро, искренность, любовь. Владелец запер его, зная, что выбраться у Сокровища нет шансов. Что тот слеп и носил на глазах повязку, что тот слаб, отчего вынужден был почти не ходить. Но однажды, к Владельцу пришел его знакомый. Знакомый был Знающим. Человек проворный в секретах, человек, который узнает что угодно, как не прячь правду, если Знающий захочет узнать – он узнает. И узнав о том, что у Владельца живет Сокровище, он сразу разузнал о нем все. Придя к Владельцу, Знающий стал рассказывать то, что он, собственно узнал. И Сокровище было слепо, но не глухо. - Знаешь ли ты, Владелец, о своем Сокровище то, что знаю о нем я? – Спросил тогда у Владельца Знающий. И Владелец отрицательно помотал головой, прося Знающего рассказать ему. И Знающий рассказывал. – А я расскажу тебе, Владелец, лишь по старой дружбе, то, что узнал о твоем Сокровище. Сокровище твое – невероятно. Знаешь ли ты, что по земле блуждает тот, кто это Сокровище хочет заполучить во владение, а есть тот, кто нужен Сокровищу, тот, с кем Сокровище будет счастлив? И отличается тот человек от остальных людей. И если тот, кто хочет просто заполучить Сокровище, получит его, что Сокровищу не выбраться из вечной темноты, и не познать ему того, чего он никогда и не знал. А если Сокровище найдет того, кто ему нужен, то все откроется ему и Сокровище увидит мир, и увидит Сокровище счастье. Но при втором исходе событий, друг мой, у человека будет испытание, и не пройди он его, беде быть. Встретит человек, нужный Сокровищу, того, кто хочет заполучить твою редкость. И человек тот, говорят, Дьявол, а говорят, именно человек. Говорят, всемогущ, а говорят, бессилен. Никто не видел его, и все видели. Никто не знает его, и все знают. Этот человек имеет все, но он всегда недоволен тем, что у него нет чего-то. Этот человек хочет заполучить все. И сказывают, что творит он чудеса, которые не творит никто. Что может подарить он и жизнь мертвому или богатство несметное, может сделать королем, может дать вещи запредельные. Но подарить он их может лишь другим, а себе не может. И это злит его. И вызнал я, что Сокровище твое может дать все, что можно пожелать, но дает он не то, что дает тот человек. Никто не знает, что именно Сокровище дает. И решил тот страшный человек, что имея при себе Сокровище, он может получить тогда абсолютно все, потому что, наверняка, Сокровище дает буквально все. Именно поэтому он и Сокровище, мой друг. Он – редкость. Он – Сокровище. Но Владелец лишь рассмеялся, так громко, что, казалось, распугает он всех птиц с деревьев, что есть в округе. - О, Знающий, о мой друг, что за диковинная история! Что за сказка! Только я владею Сокровищем. И никто не может отнять его у меня. Сокровище слеп и слаб. Он умрет, не будь меня. – Владелец продолжал смеяться, хватаясь за живот. Но Сокровище всегда искало счастье, и решил он, что Владелец не смеет мешать. Много месяцев Сокровище выстраивало побег. Каждый раз, дожидаясь ухода Владельца, Сокровище старательно училось держаться на ногах. Прошло несколько месяцев, и Сокровище научилось стоять, но надолго его ног не хватало, но это не останавливало Сокровище. И теперь Сокровище прислушивалось, когда Владелец что-либо делал, стараясь запомнить, что и где находится. И выслушал он в один день дверь. Шли месяцы, и Сокровище отмерило по стене путь к выходу, и, когда Владелец в очередной раз ушел, Сокровище вырвалось на свободу, ничего о ней и не зная. Но, как и должно было быть, не хватило ног Сокровища надолго. Смог Сокровище дойти до местного рынка вслепую, упав от бессилия, и тут же собралась толпа зевак, смеющихся над слепым и слабым Сокровищем. Но слухи быстрее ветра, и дошли, верно, и до деревни, в которой и был этот рынок. И выкрикнул из толпы кто-то «Эй, народ, а не то ли это слепое и слабое Сокровище, которое может дать все, что только захочешь?!». И проклинало Сокровище, не имеющее сил встать на ноги, Знающего, который, помимо того, что мог узнать все, был тем еще болтуном. И поднялся гул в толпе, и поднял кто-то Сокровище, и стали его перетягивать, чуть ли не разрывая на части, желая забрать себе. Но пришел Человек, не довольный поведением людей, озверевших от соблазна и легкой, по сути, добычи. И окрикнул их Человек, ошарашив толпу. И выпустили невольно Сокровище из рук, но не упало оно на землю, оказавшись в руках Человека, крепко держащего Сокровище, не давая ему рухнуть. Забрал Человек Сокровище к себе, желая помочь ему, даже если придется все отдать. И понял тогда Сокровище, что это тот человек, который был нужен ему. И вспомнил Сокровище слова Знающего о том, что отличается тот человек от остальных людей. Он Человек. Человек. Прошло много времени с побега Сокровища, и Человек смог его выходить, и был прав Знающий, Человек показал Сокровищу все то, чего раньше Сокровище не знал, да и не мог узнать, живя с рождения запертым Владельцем. И человек понял, что без Сокровища он не проживет ни дня. И теперь был лишен он всего, что имел, но не отпускал он от себя Сокровище, ибо «внешний» мир страшен. И держал он его лишь по воле Сокровища, и если захочет тот уйти – он сможет это сделать. Но боялся Сокровище. Он помнил о том, что Человека ждет испытание. В один день, Человек решил вывести Сокровище в свет, вывести за пределы стен своего скромного дома. Человек вел его, подхватив и не давая упасть. Радость Сокровища рядом с Человеком была неописуема. Но подошел к ним мужчина - ни стар, ни молод. Ни красив, ни страшен. Ни прост, ни сложен. Была на нем длинная накидка с обширным капюшоном, который был надет на голову странного человека, почти скрывая его лицо. Но что-то в нем было, что нагоняло на Человека страх за Сокровище. Человек обнял его, прижимая к себе, давая Сокровищу стойкое чувство безопасности. - Здравствуй, Человек, я наслышан о тебе. И еще больше я наслышан о твоем Сокровище. – Мягко проговорил этот тип. - Что тебе нужно? – спросил Человек, крепче прижавший Сокровище, и тот дрожал, потому что знал, что этот человек – тот, кто просто хочет заполучить его. - Я – Торговец. Есть у меня и другое имя. У меня много имен, и лишь тебе я скажу настоящее. Недовольный. Но не об имени идет речь. Я необычный торговец. Я могу продать тебе все, что только захочешь. Только цена тому за то, что ты получишь – он, - указал Недовольный на Сокровище. - Нет. Ничто не заменит его. - Послушай, Человек, представь, от чего ты отказываешься! Ты одинок, я знаю это, я вижу тебя насквозь. Я могу дать тебе семью. Только отдай Сокровище мне. - Нет. Ты плохо видишь. Сокровище делает меня не одиноким. - Что за упрямство? Хорошо. Ты беден, я слышал, у тебя отобрали все. Хочешь денег? Богатства такие, что тебе и не снилось, только скажи «да» и передай мне Сокровище. Ты будешь богаче короля! - Нет. Он – мое богатство. Большего состояния мне не надо. - Ты согласишься, я знаю, ведь я могу дать все, абсолютно. Тебя никто не знает, что ж, я могу сделать тебя Королем. - Нет. Сокровище знает меня. И как ты можешь говорить так, когда сказано тобой было, что ты наслышан обо мне? Значит, какая-то известность у меня есть. - Человек! Я предлагаю тебе то, что никому не предложу! Что за несусветная наглость! – Недовольный краснел все больше, злясь и не понимая, почему Человек не соглашается отдать. – Тебя никто не любит, Человек. Ты знаешь, кого любят все? Богов, мой упрямый друг. Я могу это сделать. Я могу сделать тебя богом. Каким пожелаешь богом. Только отдай мне Сокровище. - Нет. Он меня любит. А другая любовь значения для меня не имеет. Никто не смеет отобрать у меня то, что любит меня, и что люблю я. Никто не вправе, Торговец. Сокровище слишком мне важно. Он дал мне то, что никогда не дашь мне ни ты, ни кто-либо другой. Он дал мне счастье. Он дал мне все, о чем я мог только мечтать. И Недовольный понял, что он опоздал. Сокровище отдало все, о чем можно только мечтать, тому, в ком нуждался. Ничего не сказав Человеку, он развернулся, взметнув накидкой, и пошел в направлении, неизвестном даже Недовольному. И Сокровище отпрянуло от Человека, твердо стоя на ногах и держа в руках повязку, которая была на его глазах с самого его рождения. Улыбки засияли на лицах обоих. Не оставит Человек Сокровище никогда. И получили они счастье оба. И увидел Сокровище мир и Человека. - Фрэнки, - пропел голос, до боли любимый мной. Сейчас, постепенно просыпаясь, я осознал, что сегодня за день, и невольно сморщился, ворочаясь в кровати, - вставай, ну же… - Но мне лень, - я зарылся в одеяле, имея наивную мысль продолжать спать. Но, естественно, я глубоко ошибался. - Фрэнки, - проворковал Джерард, ища место, где он сможет подобраться ко мне, - ну же, Фрэнк, вставай, - он, наконец, нашел, где пролезть, собственно, пролезая под одеяло и накрывая нас обоих, ложась на меня сверху, - давай, вставай, - в певчей манере протянул он. - Ну, Джер, пожалуйста, - я проскулил, но Джерарда это не остановило. - Фрэнки, ну же, - он наклонился, пользуясь моментом, пока я не вижу, прижимаясь к моим губам. И сон вытолкнуло из меня, а на его замену пришла реальность. Реальность, которая требовательно разомкнула мои губы, сразу проводя языком по небу, отчего я дрогнул, потому что это было одно из интереснейших и приятнейших ощущений. Он уже впивался в меня, не грубо, но, будто набирая темп, что мне чертовски нравилось. Но он остановился, оставив краткий поцелуй под подбородком, - теперь поднимешься? - Да, - я выдохнул, улыбаясь, как распоследний, наверно, мудак. Я скинул с нас одеяло, и, видно, спросонья не понял, но сейчас осознал. Джерард был уже одет. И выглядел, мать его, просто неотразимо. Слава богу, отец принес ему его вещи. - Хотя, стой, сначала, - он хитро улыбнулся и полез рукой в карман джинсов, выуживая что-то оттуда, что я, скажем так, не распознал. – Фрэнки, ты же помнишь, что сегодня за день? – Спросил он, сжимая то самое «что-то» в кулаке. Я закатил глаза, улыбаясь. Почему-то сейчас напоминание о «моем празднике» меня даже радовало и увеличивало мою улыбку. - Да, сегодня мой день рождения. – И он кивнул. - И я хочу, чтобы ты знал, что никто и никогда мне не будет так важен, как ты. Ты вытащил меня, твоя забота обо мне безгранична, моя благодарность тебе такова же. Тот день, ох, как мне было больно. Но ты понимаешь, ты, а не кто-то другой, словно взял нить с иглой, и с того самого дня стал штопать мои раны. И ты зашил их, понимаешь, даже те, которые, казалось, зашить невозможно. Ты залатал меня. Столько всего ты мне дал, о чем и не подозреваешь. Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой. Я отдам все, о чем ты будешь только мечтать. Фрэнки, других таких нет. Подобных тебе. Есть просто хорошие люди, да, как ты и говорил, но они не в сравнение тебе. Ты отличаешься от всех поголовно. Что бы ты ни сказал – поверю. Как бы больно не сделал – прощу. Я всегда буду с тобой, какое бы дерьмо не произошло. Мое сердце, и без того всегда колотившееся, словно в припадке, когда он рядом, теперь, я уверен, пробило дыру. - Джерард, я… всегда буду с тобой. Я люблю тебя. – Большего, видимо, Джерарду не требовалось, потому что, приоткрыв губы, чтобы сказать что-то еще, я тут же замкнул их, так как Джер снова поцеловал меня. И его поцелуи, боже, они словно кофе. Крепкие, со своим привкусом, и я просто обожаю их. - Я тоже тебя люблю, Фрэнки. – Заключил он, отрываясь от меня как-то внезапно. Он расплылся в улыбке, наваливаясь на меня, и кладя свой острый подбородок себе на руки, сложив их на моей груди. – Итак, мистер Айеро, вы готовы получить подарок? – Он усмехнулся, поднимая одну бровь вверх. - О, да, я готов, как никогда, - я широченно улыбнулся, наблюдая за тем, как он поднял голову и вытащил из-под нее руки. - Тогда, могу я оттянуть твою губу? - Что? – Я тихо просмеялся, не поняв, что он имел ввиду, но понял в следующую секунду, когда моя губа была в прямом смысле оттянута. – Ты что творишь?! – проорал я довольно неразборчиво. - Успокойся и не сопротивляйся, - улыбнулся он и продемонстрировал небольшое колечко у него в пальцах, которое он прятал, видно, как раз в ладони. Он легко нашел прежнее место прокола и аккуратно стал вдевать колечко, стараясь не причинять боли, которой особо и не было, лишь дискомфорт, потому что пирсинг я снял уже давно и долго не носил. Он сильнее нахмурился, поняв, что, считай, проколол мне губу, вдевая кольцо, потому что из получившейся дырочки просочилось немного крови. Он отпустил мою губу, позволяя заново привыкать к пирсингу. Я рассмеялся, прикрывая лицо и слизывая капельку образовавшейся крови. - О боже, Джер, я не носил пирсинг с тех пор, как у меня был контраст волос, и было что-то типа ирокеза. - Привыкай. Я же говорил, что ты должен вернуть пирсинг. Кстати, вот второе, в нос сам. – Он улыбнулся и отдал мне второе колечко, которое я отложил на тумбочку. – И что за ирокез? - Ну, там не прямо ирокез. Волосы от висков и чуть выше были сбриты и выкрашены в белый. И красный был. - О боже, экспериментатор. С днем рождения. - Ну, да, было дело. – Я пожал плечами, улыбаясь и стискивая его в объятиях, отчего он стал мило хихикать, что мне ужасно нравилось. Наверно, я любил всяких Джерардов. – Спасибо, Джер. Я помнил, как он обещал мне, что день мне понравится. Он был прав. Это первый день рождения, который я не забуду, который мне нравится. Этот день, он стал каким-то особенным, благодаря Джерарду и Джерарду. На самом деле, многое делало этот день именно таким, что мне нравится. Арин, эти дети, многократные поздравления, от которых раньше просто тошнило, а теперь мне было очень даже приятно это все слышать, хоть я и знал, что большинство поздравлений – пустые. Сегодня это, почему-то, не имело значения. Весь день мы украшали больницу, Арин и Джерард делали костюмы детям. Джерард раздал палатам и кабинетам конфеты, потому что дальше они там был нужны. К вечеру, все было готово и было видно, что все маленькие дети, больны они или нет, были в предвкушении их «шествия». Арин, я и Джерард нарядили детей. В приведений, пиратов, принцесс, ведьм, зомби, разных персонажей фильмов, по типу Фрэдди Крюгера или Джейсона Вурхиза, короче, Джерард специально посылал Арин в город для того, чтобы купить костюмы и белые простыни, грим, разный бред для праздника, и, я так понимаю, за кольцами для пирсинга. И, кстати, я вдел то кольцо в нос. И Джеру лучше не знать, что для этого потребовалась игла и спирт. И что дырку делал хирург, отчего мне становится немного смешно. Но, поскольку там ранее был прокол, то хирург сказал, что все будет нормально, только дезинфицировать спиртом и все. В общем, Джерард выложился для сегодняшнего дня. И я только больше удивлялся ему и восхищался им. Когда было уже пора, Арин взяла одну группу детей, ведя их по одной части кабинетов и палат, а я и Джер взяли другую группу детей, ведя, собственно, по другой части кабинетов и палат. И дети визжали, смеялись, веселились, ездили у нас на плечах по очередности, переполнялись восторгом, когда стуча в дверь палаты или кабинета больницы, крича «конфеты или жизнь» и заливаясь смехом, они получали сладости. И этот пищащий восторг был благодаря Джерарду, который, кажется, был счастлив не меньше детей. Когда стало совсем поздно, нам «сверху» разрешили лечь попозже, и дети, Джерард, Арин, я, кто-то еще из персонала и пациентов пели песни, и основной ритм задавался хлопаньями в ладоши, притоптываниями, простым и банальным отбиванием ритма. Джерард даже побудил всех на незатейливые танцы, просто заливаясь смехом и весельем. И я могу поклясться, это в биллионы раз круче любых вечеринок и вообще любых вариантов празднования дня рождения. Почти к ночи, Джер и Арин уложили детей, все еще восторгающихся этим днем и долго не желавших спать. Я снял все украшения, с помощью тех, кто были с нами во время песен и танцев. Решив, что Джерард задержался у детей, я поплелся в душ, просто счастливый и довольный сегодняшним днем. Я зашел в нашу палату, забрав полотенце и запасные боксеры, и пошел к душевым, не особо торопясь, потому что времени у меня предостаточно. Да, у меня была запасная одежда, представляющая из себя джинсы, футболку, толстовку и пару боксеров. Все, что может поместиться в рюкзак. Я завернул, проходя через крылья, уже утихшие после сегодняшнего действа. Я один. И мне это нравилось. Наконец, я видел дверь раздевалки перед душевой, и прибавил в шаге, предвкушая прохладную воду, которая смоет с меня особо сильную усталость от этого дня и оставит лишь хорошее настроение. Я аккуратно открыл дверь, так, чтобы не скрипеть, потому что я не хотел разбудить кого-либо сейчас. Раздевшись в раздевалке, оставив на теле лишь боксеры, я направился к, сейчас божественным, душевым, закинув полотенце и боксеры на плечо. Я всегда мылся в нижнем белье, потому что риск того, то кто-то может зайти, невероятно велик. А стоять мокрым и обнаженным перед черт-его-знает-каким-человеком желания нет. Поэтому я мылся в боксерах, прихватывая с собой сухие. Я скинул все с плеча на лавку, что недалеко от душевых, и направился к одной из кабинок. Даже холодная вода, хлынувшая из душа резким потоком, когда я открыл воду, меня радовала. Но болеть я не хотел, тем более что завтра важный день. Даже очень важный день. Я настроил воду на идеально подходящую, быстро помывшись и выворачивая кран, делая ее почти кипятковой. Я делал так всегда, помывшись, я минут двадцать стоял под горячей водой. Просто стоял. Ничего не делал. Мне нравилось. Я необъяснимо это любил. Мне показалось, что дверь скрипнула, но оглядев помещение, где я, как оказалось, был один, я успокоился, снова подставляя лицо под горячую воду. Душевая, все ее помещение, постепенно заполнялась горячим, влажным паром, из-за которого, вскоре, мало что было видно. И как же я испугался, когда чужая рука коснулась моей спины. Я дернулся, резко повернув голову, уверен, обрызгав водой с волос того, кто до меня дотронулся. И это был Джерард. Джерард, до этого, касавшийся моей спины лишь пальцами, теперь прикладывающий ладонь полностью, тихо и как-то загадочно улыбаясь, подходя ко мне ближе, так, что вода уже мочила его одежду, кладя на мою спину и вторую ладонь. - Джер, т… Меня заткнули. Заткнули ко всем чертям, явно предполагая этот мой не прозвучавший упрек и явно не желая его слушать. Я еще не совсем понимал, что он делает, но когда он встал совсем уже напротив меня, моментально промокая, отчего одежда прилипала к его телу, а волосы прядями к лицу, я понял все. Риск – движущая сила. Желание – сила еще большая. Когда Джерард на секунду оторвался от меня, посмотрев в глаза, я видел это. Желание. Сильное. Неконтролируемое. Возможно, он искал согласия к его действиям в моих глазах, и, возможно, он заметил искру, уже поджегшую меня, уже заставившую притянуть его ближе, легко позволившую ему впиться в меня, и толкающую меня отвечать ему с тем же напором. Я чувствовал, я понимал, я осознавал. Я знал. Я знаю. Я знаю, чего он хочет, от чего мне не отвертеться, что должно было быть, и сегодня, вообще-то, мне от этого отворачиваться не хочется. Но как бы мне ни хотелось этого сейчас, как бы ни хотел этого сейчас Джерард, подталкивающий меня к стенке душевой, прижимая меня к ней, наваливаясь всем телом, отчего, казалось, дыхание собьется в ноль, я не был против, но страх за то, что может быть, за то, что может произойти, вполне давал о себе знать. Не против. Хочу. Но боюсь. Всегда есть доля страха, а если есть страх – есть здравомыслие. Я мог еще трезво оценить ситуацию, мог остановить все и сказать «еще рано, Джерард», мог сделать что-нибудь, я имел свойство поддаваться здравому смыслу. Но здравый смысл уже ушел куда-то в район паха. А через пару секунд, когда Джерард потерся об меня бедрами, вырвав из меня тихий стон, здравый смысл собрал свои вещи, и вылетел пулей из моей головы, оставляя лишь желание. Страсть. Нарастающее возбуждение. Я хотел этого парня. Хотел давно, еще тогда, когда не осознал, что влюблен в него по уши. Он весь выражал что-то, что нравилось мне необъяснимо сильно, что было чем-то жарким, но мягким, желающим и отдающим. Чем-то, что я хотел. Я не признавался себе в этом, я отгонял мысли о том, что желание животно терзает меня. Я хотел движений, я хотел вздохов и стонов, я хотел видеть его кожу. Хотел видеть его обнаженного перед собой. И самое главное, не перед кем другим больше. Он целовал меня, так жадно впивался, терзая мою нижнюю губу, не оставляя на ней живого места. И я рад. Рад происходящему. Он припал к моей шее, пройдясь по ней укусами острых зубов, оставляя свои отметины, которые, я знаю, будут мне нравится. Он действовал медленно, но быстро. Рискуя быть замеченным, но, наверно, даже желая оказаться таковым, он, сильно засосав тонкую кожу у ключицы, немного отпрянул на меня, устроившись своими бедрами удобнее. Его руки путешествовали по моему телу, дотягиваясь даже до бедер, возвращаясь к груди, животу, ребрам, спине. Он гулял по мне руками, но так, как никогда этого не делал. Он прижался бедрами плотнее, чуть наклоняя торс назад, и я не понимал зачем. Хитрая, горячая и полная возбуждения улыбка поплыла по его лицу, и он двинул бедрами, сильно потеревшись о мой пах, вызывая у меня шаткий вздох. И я откинул голову назад, прижимаясь затылком к уже горячей от воды плитке. Он снова дернул бедрами, взывая у меня уже не вздох – стон. Я сам понял, что уже требовал. Требовал чего-то, кроме трения. Я мало что об этом знал, но знал, и мне этого достаточно. Его лицо, действия. Теперь я понял, что он делал. Наблюдал за реакцией. Он смотрел, что я буду делать, как поведу себя. Хитрожопый засранец. Быть девочкой я тоже не собирался. Я дернул его за руки, отчего он невольно подался вперед, почти упав на меня, продолжая работать бедрами, и он уже не следил за реакцией. Он был слишком возбужден для этого. Он был тверд точно так же, как и я. И ему так же было уже мало трения. Все, что он сделал – горячо выдохнув, положил голову мне на плечо, понимая, что каждый из нас стонал, потому что каждый хотел. Желание – слишком сильное чувство. Ни слова. Это не нужно. Зачем устраивать треп, когда сейчас все понятно, все до боли просто и ясно. Он поднял руки, позволяя снять с него прилипшую к телу футболку. Пар, скопившийся в помещении, на случай чего, спасал от лишних глаз, делал все еще жарче, хотя, казалось, жарче быть уже не может. Джерард справился с джинсами и боксерами сам, так как из-за того, что все намокло и прилипло, да и стояли мы все еще под горячим душем, снять я это не смог бы, потому что и без того узкие джинсы, из-за воды, прилипли к бедрам еще сильнее. Я хотел видеть кожу – я вижу. И я восхищен. Тело Джерарда в одежде – одно, без нее – другое. Что-то еще более совершенное, сейчас кажущееся хрупким и тонким еще больше, чем обычно. Он стоял передо мной, вода стекала, капли спускались, струились по нему везде, и все мои сомнения и страхи улетучились совсем. Я уверен. Уверен он. Джерард снова прижал меня, поцеловав, подцепляя пальцем резинку моего нижнего белья, чуть присаживаясь, чтобы это можно было снять. Теперь мы оба были голыми, нет сомнений, нет страха, есть доля риска, и преогромная доля желания. Он обвил руками мою шею, делая ее, как я понял, опорной точкой, чтобы он мог обвить мою талию ногами. Он дернул меня так, что мы как бы перекатились по стене, и он оказался в углу, где, как я понял, будет удобнее и ему и мне. Я чувствовал, как тяжело он дышал, я знал, как сильно он хотел. И, кажется, я был не первый. Но даже если это и так, ему только легче. Не время осуждать. Он кивнул, поняв, что я просто смотрю на него, решив видимо, что я жду чего-то. Я просто восхищен. Красивее я не видел ничего. А сейчас эта красота не прикрыта ничем. Эта красота только для меня. Нет больше никого. И долго думать не приходится. Я направил член так, что его головка касалась входа парня, отчего он выдохнул, шумно и тяжело. Заметив мою нерешительность, он ослабил ноги, сохраняющие его в одном положении, и опустился, резко насаживаясь на член, удивив меня, и застонав так, что, я уверен, слышно было много где. Шум. Пар. Вода. Жар. Страсть. Желание. Действие. Стон. Действие. Я стал двигаться, вызывая у парня шаткие стоны, громкие вздохи и протяжное скуление. Он вцепился в меня, и я чувствовал тот запах. Сигареты, кофе и какой-то парфюм. Этот запах въедался в меня, опьяняя, даже побуждая, заставляя немного набирать темп. Он простонал. Громко и протяжно, почти крича, лепеча что-то неразборчивое, отчего я понял, что нужно продолжать двигаться под этим углом, обхватывая парня удобнее, снова толкнувшись и снова слушая громкий стон. Взрыв, что-то нереальное, ненормальное, невозможное. Что-то вызывающее ощущение, подобное тем, которые бывают, когда принимаешь наркотики. Просто дикое. Словно кто-то бросал по мне шариками с краской, которые тут же оставляли на мне свой цвет, яркий и резкий. Все словно смешалось, сбилось в кучу, оставив не тронутым лишь меня и его, уже двигающегося в заданном темпе, не сдерживая хриплые стоны, впиваясь пальцами в мои плечи. Я чувствовал пот, его, свой, не смотря на то, что вода стекает по нам, по сути, обязанная смывать это. Но я не хотел быть чистым сейчас. Мы оба покраснели, мы оба бьемся в истерике. Стоны, всхлипывания, хрип. Вздымающиеся и опускающиеся грудные клетки, изящные бедра парня, моя грубая кожа, уже быстрые и резкие движения, подгоняющие нас обоих к тому моменту, когда нас обоих накроет с головой. Я нашел, нашел тот угол, когда я постоянно задевал ту его точку, заставляющую биться в какой-то лихорадке, он словно подавался в конвульсию, бесчисленное количество раз произнося мое имя, впивался в меня короткими ногтями, резко проводя ими вниз, оставляя на спине царапины. Я дышал уже слишком сбивчиво. Задыхался. Движение бедер. Толчок. Джерарда выгнуло дугой, так сильно, что он отпустил руки и сел на мой член полностью, скоро осознав это, и умышлено поерзав, вырывая из моего горла стон, который терялся в густом паре помещения. Толчок. Джерард кричит, откидывая голову назад, не имея сил убрать прилипшие к лицу волосы. Я готов смотреть на это вечно, но должен был довести это до конца. Он лепетал что-то, что-то очень невнятное, что-то матом и на испанском. Я уже вдалбливался в парня, раз за разом задевая ту точку, от которой его бросало в бред, ту точку, кидающую его в экстаз, заставляющую выгибаться, обнажая все его кости. Я закатывал глаза, открывал рот, закусывал губу, отбрасывал голову назад, продолжая ритмично толкаться в него, уже осознавая, что я близок точно так же, как и он. Снова толчок, сильный, глубокий, резкий. Джерард прокричал, подавшись вперед и поцеловав меня, бешено, ненормально, резко, грубо, изливаясь себе на живот. Он дрожал, его колотило, он плохо работал челюстями, иногда постанывая через поцелуй, и я снова толкнулся, и хриплого, низкого, томного стона Джерард хватило, чтобы я кончил в него, испытывая наимощнейший оргазм, наверное, мощнее в моей жизни не было, я притягивал его так сильно к себе, будто было возможно сильнее. И он прильнул, и я чувствовал его сердцебиение. Казалось, он может умереть от такого частого ритма, но и я умер бы уже. Ноги Джерарда расслабились, отпустив мою талию, и становясь на разогревшуюся плитку душевой. Я вышел из него, уже мало что соображая, мозг не работал, не работало ничего. Я дышал тяжело, так тяжело, словно на грудь положили бетонную плиту. И Джерард тоже не мог отдышаться, вынужденный быть поддержанным мной, так как ноги его уже не держали. - Я люблю тебя, Фрэнки. – Сказал он, даже в этой ситуации твердо. Он снова поцеловал меня, не так, как перед этим. Просто, выражая что-то. Не что-то. Много чего. Он хотел бы сказать мне многое, и говорил все, простыми до глубины души действиями. - Я тоже тебя люблю, Джер. И всегда буду. – Я обнял его, и парень прижался ко мне, все еще не сумевший отдышаться, не желая говорить еще что-либо, да это и не было нужным. И мы все-таки помылись, доковыляв затем до палаты и рухнув на койку, еле успев накрыться одеялом, как нас, прижавшихся друг к другу, вырубило, бросая в крепкий сон.