Божьи мельницы мелют медленно, но верно

      Штольман с Коробейниковым шли по расчищенной дорожке к дому Пустылихи. Яков помнил, как год назад они вот так же пришли к знахарке узнать про Дуню, убитую на конюшне Молостовых. На полицейских Пустылиха произвела неприятное впечатление. Видимо, от того, что нелестно отозвалась об Анне Викторовне, назвав ту «ведьмой, хотя и из благородных». Сейчас их сюда вызвал доктор Милц.       В небольшой комнате с печкой оказалось много людей: полицейские, приехавшие за телом, Пустылиха, ещё одна дородная женщина, девчонка лет десяти, шмыгавшая носом и утиравшаяся рукавом, возчик наёмного экипажа — коляску полицейские видели на улице, Александр Францевич, убиравший инструменты в саквояж, — словом, хватало народу.       Возчика Штольман отправили на двор, девчонку — в сени, тела женщины и ребёнка велел унести и обратился к доктору.       — Что тут, Александр Францевич?             Да вот, изволите видеть, — доктор кивнул головой на носилки, которые полицейские протискивали в дверь, — роженица, лет двадцати-двадцати двух. Привезли её сюда — у неё схватки начались, потом прекратились. Она потеряла сознание, и повивальная бабка решилась на кесарево сечение, чтобы спасти ребёнка. Практически она вынула плод из умершей матери. Так называемый, посмертный ребёнок. — Милц тяжело вздохнул, закрывая саквояж.       — А кто рожавшая?       — А вот, кто она, не известно.       — Как? — удивился Яков. — Принимали роды, не узнав имени-фамилии?       Милц пожал плечами:       — А какая разница, кто роженица и как её зовут? Их дело, — кивнул доктор на женщин, — роды принять и в «надлежащее спокойствие» обоих привести, как сказано в «Уставе Повивальной бабки». Так, Домна Михайловна?        — Так, Александр Францевич, всё так, — закивала головой дородная женщина. — А ещё сказано в пункте восьмом: «Когда Родильница, не разрешась от бремени, скончалась… чрез искусное вскрытие утробы, вынув младенца, сохранить его жизнь, буде возможно».       — Что это значит? — сощурился Штольман.       — Это значит, дорогой Яков Платоныч, что Домна Михайловна не стала дожидаться и сделала сечение сама, спасая ребёнка, коли мать уже умерла.       — А разве такое возможно? — не сдержался Коробейников Женщины посмотрели на молодого человека укоризненно, и он и покраснел.       — Возможно, Антон Андреич, — ответил Милц. — Главная заповедь врача какая? Знаете? Ноли нóцере!       — Не навреди, — нетерпеливо перевёл Штольман для помощника. — А может быть причиной смерти неправильно сделанное… как вы сказали… — сечение?       — Я врач, а не акушер. А Домна Михайловна — дипломированная повивальная бабка. Я её хорошо и давно знаю и верю ей. Раз она решилась, значит, другого выхода не было. Если у ВАС есть сомнения, пригласите специалиста. У нас ближайший в Твери — доктор Корсак. Телеграфируйте в Тверь сегодня, и он уже завтра будет здесь.       — Спасибо, доктор, я так и сделаю.       — Ну-с, оставляю вас с женщинами. Вечером я занесу вам результаты вскрытия, Яков Платоныч. Всего хорошего, господа.       Доктор вышел. Яков сел за стол, Коробейников пристроился рядом со своим неизменным блокнотом.       — Итак, — начал Штольман, — во сколько приехала роженица?       — Так уже повечеряли и ко сну готовились, — ответила Пустылиха. Она помнила этих полицейских и чувствовала к ним ту же неприязнь, что и они к ней.       — И во сколько вы… «вечеряете»? — не сдержавшись, язвительно спросил Яков.       — Как все вечеряют, так и мы, — отвернулась сердито знахарка.       — Пустя, — укоризненно, сказала ей дородная женщина и обратилась к Якову: — В восемь здесь ужинают, а через час-два спать укладываются. — Помолчав, добавила: — Меня позвали уже в полночь…       — Она одна приехала или её привезли? — продолжал Штольман.       — Привезли, — буркнула Пустылиха.       — Кто?       — А я знаю! — Домна Михайловна положила руку на колено знахарке, но та руку скинула и всем телом повернулась к полицейским. — Мне роженицу обиходить надо, муки её облегчить, а не спрашивать, кто она, кто с ней, кто… А! — махнула она рукой, — вам, что ни скажи, всё…       — А имя её вы хоть спрашивали?       — Спрашивала.       — И?..       — Не сказала она. Аделаидой, говорила, зови или… этой… как её?.. Ларисой, что ли. Как в романе, говорила, хочу…       — Каком романе?       — А я романов не читаю, господин полицейский начальник, — взвилась Пустылиха. — Нету у меня их! Вот — травки, настои, отвары есть, а романов нет!       — Не кричи, Пустя, — успокаивающе произнесла повивальная бабка. — Криком тут не поможешь.       — А нам с тобой, Домна Михална, никто не поможет. Слыхала, что сказали: неправильно сделали! Во! Коль роженица померла, так виноватая повитуха или бабка повивальная. Не справилась! В кандалы её да в Сибирь!..       — Ну, ты уж хватила! — замахала руками дородная женщина. — Какая Сибирь?! Доктор что сказал? Специалиста из Твери вызвать! Вот. Он приедет и рассудит…       — Рассудит, как же, жди!.. — продолжала бушевать Пустылиха. — Они все друг за дружку! Им виноватого найти надоть, и побыстрее…       — Хватит! — рявкнул Штольман и для порядка ладонью по столу хлопнул.       Женщины вздрогнули и замолчали, уставившись на рассерженного полицейского.       — Коробейников, женщин — в управление. Там разберёмся, кто прав, кто виноват. И вызов в Тверь послать не забудьте.       — Непременно…