Божьи мельницы мелют медленно, но верно

      — Ну что ж, — Даша накрыла тело простынёй и стянула перчатки. — Сечение сделано правильно, разрез ровный, чистый, нагноения нет. Роженица умерла не от кесарева. Так и запишите в заключении, доктор.       — Причина смерти — большая потеря крови? — сквозь очки посмотрел на акушерку Милц.       — Да, — устало кивнула головой Даша. — Сильное маточное кровотечение. Даже специалист, как я или вы, не помог бы… Таз у неё узкий, плод лежал поперёк… Домна Михайловна правильно решила спасать плод, а не мать…       — Слава Богу, — облегчённо вздохнул Милц и, отвернувшись, перекрестился. Ему нравилась Домна Михайловна, с ней хорошо и спокойно работалось. Было бы жаль, если бы её…       Даша начала развязывать тесёмки на рукавах халата. Доктор помог ей и пододвинул стул со спинкой. Она села, уронив руки на колени, и закрыла глаза.       Даша плохо спала ночь, думая о Саше… и себе. Им надо обязательно поговорить, выяснить всё до конца… А надо ли это ему?.. И как спросить, почему он так неожиданно… бросил её, какое «счастье» он имел в виду? Без него — разве счастье… Она встала рано и промыкалась в номере до назначенного времени…       -Вы устали, Дарья Васильевна, — засуетился доктор. — День был хлопотный… Хотите я вас… провожу в гостиницу? Или, может, чаю?..       — Я устала не от работы или хлопот, — решилась Даша, открывая глаза. — Я устала от неопределённости… наших отношений.       Милц уронил халат, который вешал, поспешно поднял его и повернулся к Дарье Васильевне… к Даше.       — Неопределённости… — повторил он. Что говорить дальше, он решительно не знал. Да и надо ли говорить? Поздно уже: время ушло — не воротишь… И что теперь скажешь? «Я все эти двадцать лет любил вас, Даша»? А нужна ли ей теперь его любовь?..       Доктор снял очки, и все предметы потеряли чёткость. Даша на фоне окна стала просто тёмным силуэтом, и он мог смотреть на него, не стесняясь.       — Почему вы молчите… Саша? — негромко спросила Даша. Она видела, с какой поспешностью он снял очки, чтобы она не заметила тоскливую обречённость, мелькнувшую в его взгляде.       — Что говорить… о чём… — произнёс Милц.       — О том, хотя бы, почему вы тогда так… быстро уехали, бросив всё и… всех.       — Мне пора было возвращаться. Практика закончилась…       — Неправда, — прервала Даша. — Ваша практика заканчивалась через три дня. Почему вы… убежали? Я вас чем-то обидела? Рассердила? Оскорбила?       — Нет-нет, Дарья Васильевна! Что вы!       — Тогда почему, Саша?       — Я посчитал… неуместным оставаться дольше…       — Почему?       — Я… не хотел… мешать вашему счастью, — выговорил с трудом доктор.       — Моему счастью… — задумчиво повторила Даша. — А как вы могли ему помешать?       Доктор надел очки и прямо взглянул в её глаза. Ну что ж, правда, так правда, какой бы горькой она ни была…       — Я слышал ваш разговор с Дементьевым в саду. Я тогда вернулся раньше и хотел сразу… Ну, неважно теперь, что я хотел… Я видел ваше белое платье и слышал, что вы ответили… А осенью я прочёл… — Милц протянул руку, взял заветный «Дневник практики», вынул газетную вырезку и протянул Даше. — О чём ещё говорить?       Даша перечитала заметку и подняла глаза на Александра. Теперь ей всё стало понятно: и почему он так поспешно уехал, даже не увидевшись с ней и не попрощавшись, и почему не нашёл её в Петербурге, где она училась, и почему так отстранённо держал себя с ней здесь, в Затонске… Бедный Александр!       — Вы помните мою кузину? — спросила она.       — Кузину? — нахмурился Милц. — Долли? Помню. А что?       — Долли — это Дарья по-английски. Помните у Толстого в «Анне Карениной»: Стива и Долли Облонские? — Милц кивнул. — Мы с кузиной родились в один год с разницей в четыре дня, и нас назвали Дарьями в честь бабушки, Дарьи Матвеевны. И все женщины в нашем роду любят и носят белые платья.       Милц похолодел: кажется, он начинал понимать… А Даша безжалостно продолжала:       — Наши отцы — родные братья. Мой — Василий, её — Владимир. Так что мы с ней обе — ДВ Глаголевы. И это, — она потрясла заметкой перед лицом доктора, — объявление о свадьбе Долли! — и сунула листок в его руку.       Доктор стоял оглушённый… Значит, тогда в саду была не Даша… Он ошибся! Глаза защипало, и он зажмурился… Всё кончено. Он навсегда потерял её… Она не простит и будет абсолютно права… А он почти поверил, что мечты сбываются… Они потому и называются несбыточными… Глупец!..       — Простите… — с трудом произнёс он: горло перехватило. — Простите, если… можете.       Он отошёл к дверям, где висела верхняя одежда. Поднял руку, чтобы снять её пальто и… опустил. Всё правильно. Так и должно быть. Она уйдёт, и он не вправе её задерживать. Ну что ж…       Даша смотрела на его мучения и понимала, что она уже простила его. Ей так же было больно тогда, как ему сейчас. Она тоже мучилась и страдала, как он. Она хотела и боялась выразить словом то, что чувствовала…       — Ну что ж, — повернулся Александр лицом к Дарье и снял очки. — Как говорится… — Ему очень хотелось сказать что-нибудь умное, но ничего подходящего к моменту в голову не приходило. Он неловко топтался у вешалки и всё никак не мог решиться подойти к ней…       — Ут амэ́рис, ама́билис э́сто, — сказал Даша, встав и подойдя к Милцу.       — Чтобы тебя любили, будь достоин любви, — кивнул Милц и развёл руками. — Овидий прав, я, к сожалению…       — Вы достойны, Саша — Даша взяла из его руки очки и нацепила ему на нос. — Мы оба достойны. Вы согласны со мной?       И положив ему руки на плечи, поднялась на цыпочки. Ему не пришлось сильно наклоняться, чтобы поцеловать её…