***
Помпей пошел собирать членов судейской коллегии, а Черный отправился на чердак, в тот угол, возле окна, который Волк называл «вожачьим местом». Здесь они впервые договорились о том, как жить Дому после старших. Здесь было придумано Пятизаконие Дома. Здесь говорилось то, что слышать должно только вожакам… А сейчас на этом месте сидел конопатый лапоть из стаи Волков, Черный не помнил его кличку, и зеленоволосая Химера из стаи Псов. Увидев Черного, они мгновенно перестали щебетать какую-то лабуду и ухватили друг друга за руки, будто их сейчас разлучат на веки вечные. Никаких ограничений на встречи между парнями и девушками не было, но эти двое просто были не на своем месте. — А ну брысь отсюда! — загрохотал Черный. Парочка быстро засобиралась, причем, Химера пыталась огрызаться, но ее дружок благоразумно утянул девушку прочь с чердака. Оставшись один, Черный уселся на покрытые старым ковриком ящики, составленные в два ряда и изображавшие диван. Серый Дом пах страхом. Этот запах со времен Кровавого Выпуска надежно въелся в стены, а в мозгах обитателей, у кого эти мозги были, всегда жила мыслишка — только не так, как старшие. Иногда запах и мыслишка притуплялись, становились почти неразличимы, а иногда — расцветали в полную силу. Сейчас Дом вонял страхом. Так же, как и тогда. Сидя на ящиках на чердаке, Черный пытался представить Черепа и Мавра. И их людей. И то, как они резали друг друга. А он, Черный — смог бы? Сейчас можно быть откровенным. Нужно быть откровенным с самим собой. Смог бы Черный убить другого вожака? Претендента? Состайника? Человека? Черный встал с ящиков и широкими шагами прошелся от окна к чердачному люку и обратно. Ответа он не знал.***
Они все — и Чумные, и Хламовные - находились в спальне Дохляков. С кое-как собранными рюкзаками и сумками, с застывшими лицами, с нездешним страхом в глазах. Ни ссор, ни смеха, только шепотом друг другу самое необходимое. Один свежеперекрещенный в Шакала Табаки Вонючка проявлял живость, шарахаясь по углам в поисках барахла, которое, несомненно, являлось «очень полезной и просто необходимой в хозяйстве вещью». Но сегодня живость эта его была скорее дань привычке, чем искренняя… Это был день после Кровавого Выпуска. В этом году их рано отправляли в Дом-на-Море, потому что Серый Дом задыхался в вязком душном воздухе. Потому что вывозили тела, тех, кто были старшими. Потому что оставаться здесь еще хоть на минуту — значило сойти с ума. Ральф уже заходил и велел немедленно спускаться к автобусам, но они все еще бесцельно сидели в Чумной, наблюдая за сборами Табаки. Волка и Кузнечика с ними не было. Кузнечика без сознания уволокли Пауки, а Волк… Дверь распахнулась и в комнату, подволакивая ноги, зашел хмурый Волк. Ничего не говоря, он лег на кровать и немигающе уставился в потолок. Спортсмен смотрел на него и думал, что сейчас заметно, каким Волк будет лет через тридцать. Все выжидающе таращились на Серого, наконец, Шакал не вытерпел и требовательно спросил: — Ну что?! — Ничего. Сказали, чтобы собирался и ехал, — Волк вздохнул, продолжая разглядывать какую-то трещинку на потолке, которая занимала его куда больше состайников. — Говорят — «и без твоих фокусов работы по горло, а если действительно спина болит, так в Доме-на-море подлечат». Чумные и Хламовные хором охнули. Идея Волка была проста — он хотел прикинуться больным, чтобы его оставили в Могильнике вместе с Кузнечиком. Это был первый случай в Волчьей жизни, когда он пошел в Могильник добровольно и первый же, когда его оттуда выгнали. Табаки, помолчав секунд пять в знак солидарности, начал махать спортивной сумкой Волка, требуя, чтобы он немедленно ответил — будет ли собирать вещи, а если нет, то можно ли ему, Шакалу Табаки, воспользоваться сумкой, чтобы прихватить «только самое необходимое», что уже никак не влезало в его рюкзак. Волк заверил, что он может делать все, что его душе угодно, а идеально — если он заткнет этой сумкой свою пасть. Шакал, ничуть не смутившись, начал засовывать в сумку соковыжималку. Спортсмен смотрел в окно на приехавшие автобусы (только два, а не четыре, как в прошлые годы), куда уже загружались Певчие, на Черного Ральфа, который что-то орал водителю одного из автобусов. Ни Маврийцев, ни Черепистов. Их не было. Они просто перестали существовать в одну ночь. Спортсмен отвернулся от окна и сказал, глядя на Волка, но чтобы слышали все: — Теперь мы — старшие. Волк резко сел на кровати, поднял покрасневшие глаза на предводителя Хламовника и бесцветным голосом поправил: — Мы — не старшие. Мы — последние. Услышав это Красавица зарыдал, Слон подхватил, и Сиамцы зашептали ему что-то мягкое, успокаивающее. Спортсмен не прочь был бы, чтобы его тоже кто-то успокоил, но признавать слабинку не собирался. — В Доме с сегодняшнего дня один-единственный Хозяин! — уверенно заявил Спортсмен и тише добавил, — чтобы как у них не было. — Правильно говоришь, Белобрысый! — Волк все еще сидел на кровати, но голос его уже звучал звонко. — Только давай уточним — кто этот единственный Хозяин? — Уж точно не Дохляк, который даже кличку своего Вожака запомнить не может, — свысока заметил Спортсмен. — А кто же тогда? — вкрадчиво любопытствовал Волк. — Я! — не сомневался Спортсмен. — Вошь лобковая! — также без сомнения отрезал Серый. Народ заржал. Красавица перестал плакать и робко хихикнул. Зануда и Плакса прятали тупые улыбочки в ладошки. Спортсмен рассвирепел, но позволить себе ударить сидящего Волка он не мог. — Встань! — рявкнул самопровозглашенный Вожак Дома, тыкнув пальцем в центр комнаты. — Сейчас выясним, кто тут хозяин, а кто — вошь! Волк нарочно лениво поднялся, засунул руки в карманы джинс и вразвалочку подошел к Спортсмену. — Тебе крови мало было? Такой же кретин, как и они? В Могильнике сейчас полно этих идиотов, складывать некуда! — Волк бил и бил больно. Словами. — Это ты виноват! Связался со своим Кузнечиком! — не выдержал Спортсмен. Обе стаи подумали, что он рехнулся и обвиняет Волка в резне старших, только Волк правильно всё понял — у них тоже раскол и виноват в этом он — Волк…***
Черный вздохнул — что бы там не было, а с Серым они всегда неплохо понимали друг друга — и постарался закрыть в своей памяти окошко в то лето. Окошко послушно захлопнулось, но распахнулась дверь, которую хотелось забить, замуровать навсегда, чтобы не столкнуться с воспоминаниями, что за ней прятались и заставляли сомневаться в собственном разуме. Та Драка… Администрация Дома именовала ее «инцидент в столовой», но каждый домовец говорил «Та Драка» и понимали о чем именно идет речь. В прошлом году, после Самой Длинной и незадолго до Нового года, в ходе бесконечного ремонта бассейна, старая проводка была повреждена, и половина Дома канула в темень — на радость своим обитателям и к ужасу персонала. За ужином в столовой включили какое-то подобие прожектора, который невыносимо ярко освещал часть помещения, сохраняя на другой части расслабляющий полумрак. Вот в этом-то полумраке Ангел — колясник из Волчьей стаи — отдавил ногу Лавру из стаи Псов. Лавр завыл от боли и двинул по изнеженной ангеловской физиономии. К Ангелу тут же подкатил Дракон, а на помощь Лавру поспешили Соломон и Помпей. Черный уже вставал из-за стола, чтобы навести порядок, но к нему подскочил Волк. — Уйми своих щенков, Черный! — Без тебя знаю, что делать. За своим отребьем последи лучше. Потом, сидя в Синем изоляторе, Черный пытался восстановить хронологию событий, но — тщетно. Помнит, что вколачивал Волка в пол, и краем сознания пытался понять, что происходит — Волк дрался отчаянно, но казалось, что в нем отключился какой-то механизм, что позволял ему если не побеждать, то вести драку на равных. А Черный тогда видел перед собой не Волка, не человека, которого, несмотря ни на что, Черный уважал, а какую-то гнусь, которую надо уничтожить, изувечить, стереть. Просто так надо. В драку вожаков никто не имеет права вмешиваться. Это закон. Но закона, запрещающего драться с другими нет. Один из столов был опрокинут, подобие прожектора разбито, фонарики выхватывали кусками: бритва в вечно заляпанных краской пальцах Леопарда, чья-то перевернутая коляска, хищные глаза кого-то из Сиамцев, Помпей, пытающийся отцепить от себя Лорда… Почти люди, почти звери. Черный поскользнулся и рухнул на Волка. Серый сдавленно рыкнул и принялся выдавливать глаза Черному. — Блядь! — взвыл Черный и отскочил. Шаг назад, и мощную шею Большого Пса охватило что-то тонкое, прочное, раздирая кожу, врезаясь в мышцы. — Не сметь! Убью! — орал в темноту Волк. Топот, выстрел спортивного пистолета — в дверях Ральф, Шериф, Ящики и перепуганные на смерть работницы столовой. Сзади Черного — легкое движение - тонкое и убийственное больше в глотку не впивалось, а повисло на шее гитарной струной с двумя приделанными ручками. Фонарик Ральфа выхватил Черного, глотающего воздух ртом, и Волка, который пытался встать. Воспитатель хотел помочь ему подняться, но Волк мотал головой и от помощи отказывался. Ну еще бы — с поля боя вожак должен уйти сам, иначе — он уже не вожак. Очередной закон, придуманный самим же Волком. Черный швырнул гитарную струну ему в рожу. — Видел?! — прохрипел Пёс. — Видел, — отозвался Серый и еле держась на ногах с безумной полуулыбкой побрел к выходу. Дойдя до лестницы он остановился, позволил Ящикам погрузить себя на носилки и оттащить в Могильник. Черного Р Первый лично запер в Синем изоляторе. В тот вечер от повторения резни старших их отделяла пара чьих-то отчаянных шагов и гитарная струна на шее Большого Пса. Десять дней отсидки в Клетке Черный потратил на то, чтобы заглушить сомнения в здравомыслии самого себя. Он никогда не хотел смерти Волка и найти рациональное объяснение своему поведению в Той Драке он не мог. Кроме неприятных мыслей о безумии, Черный изводил себя тем, что на десять дней он просто вырезан из жизни Дома и что творится в стае не представляет. А еще Черный пытался вычислить — кто нарушил закон. Не для того, чтобы наказать — нет, ни в коем случае! Черный хотел бы поблагодарить того, с гитарной струной, который на свой страх и риск не только вмешался в вожачью потасовку, но и осмелился напасть на одного из вожаков со спины… Черный не узнавал своих мыслей. На грандиозной попойке, которую Псы устроили в честь возвращения Черного, совершенно упитый Леопард, страшенный, со свежим шрамом через всю пятнистую морду, подсел к мрачному Черному и поинтерсовался: — Вожак. Что это на тебя нашло тогда, в столовой? И Черный рассказал ему все то, о чем так мучительно думалось в Клетке, а теперь так легко говорилось. — Понимаешь, мне тогда казалось, что его просто надо…убрать. Стереть. Будто это не Волк, а какая-то гадина. — Серый, конечно, гондон тот еще, — задумчиво сказал Леопард, — но ты, вожак, палку перегибаешь. Черный внимательно посмотрел на своего зама и заметил, что Леопард вовсе не пьян, а лишь изображает на публику упитого вдрызг дурня, который лезет к вожаку с пустой болтовней. — Я говорю, — Черный понизил голос и почти шептал, — это будто и не он. Слушай, мне никогда не удавалось его на пол опрокинуть. Никогда, сам вспомни. Леопард помолчал, расфокусировав взгляд пялился в стену, а потом брякнул: — А Волка больше не покрывают. Брякнул и заорал какую-то идиотскую песню. Песню подхватили, стая веселилась во всю. Ни Черный, ни Леопард не заметили, что валявшийся за их спинами Соломон не спал, а внимательно прислушивался к беседе. Волка выпустили из Могильника и он еще месяц щеголял в гипсовом корсете, рассказывая всем, что это зачарованные доспехи, которые подарила влюбленная в него по уши Владычица Озера, и что теперь никакие битвы ему не страшны. Он был как всегда зол и весел, подкалывал Черного и предлагал сразиться на мечах — «как достойно благородных рыцарей, а не махать кулаками, словно простолюдины». Всё как обычно. Только Черному донесли, что вернувшись из Могильника, Волк озверел — устроил в стае разбор полетов, пытаясь найти того, кто ослушался закона. Вопрос собственной жизни его на тот момент мало заботил. Он осматривал все гитары, махал той самой струной — «кто, паскуды?». Кидался на Сфинкса — «а ты, отрок, где шлялся?» — забывая, что граблями струны не удержать. Довел Ангела до нервного срыва — «ты не в карете катаешься, поменьше глазенки закатывай, может, увидишь куда прешь!» Однажды, когда Черный сидел в библиотеке, уткнувшись в какое-то драное пособие по механике, к нему подошел Белобрюх — малолетка из стаи Волков и передал, что его вожак ждет Черного на чердаке. — Подождет, — отрезал Черный. Ловушку Волк ему, конечно, не устроит — подлости не хватит, но вот помотать нервы своими бредовыми идеями — запросто. Черный не двинулся с места, Белобрюх топтался и жалобно вздыхал. Черный не выдержал: — Ну что еще? — Черный, вожак велел тебя проводить, — промямлил парнишка. — Что?! Я знаю, где чердак в этом Доме. Иди и скажи Серому, что я приду. Белобрюх продолжал стоять над душой. Сосредоточиться на условиях равновесия механических систем не получалось. Черный покосился на мелкого волчонка. — Он, что — бьет вас? — А? Кто? Волк? — Белобрюх поднял испуганные глаза, — нее, что ты! Он — добрый. Черный мог бы назвать дюжину характеристик Волка, но вот доброта среди них никак не вписывалась. Чтобы там не болтали стукачи — взаимоотношения Волка с состайниками всегда оставались для Черного тайной за семью печатями. Стая его почему-то любила, прощала даже самые безобразные выходки, поэтому Волк позволял себе такое, за что Черного уже давно бы сместили всеми правдами и неправдами. — Пошли, где там твой вожак ненаглядный. Белобрюх просиял и затопал в сторону лестницы. Волк сидел возле разбитого чердачного окна, щурился на зимнее солнце и перебирал струны на своей гитаре, складывая незатейливую нежную мелодию. Черный встал под скошенным потолком, упершись руками в одну из балок. Волк кивком отпустил Белобрюха и, подмигнув Черному, сказал: — Да ты просто Атлант, Белобрысый! Только вот Дом ты удержать не сможешь. — Ты что ль сможешь? — лениво поинтересовался Черный. Затевать перебранку не хотелось. — Не знаю, — честно ответил Волк и опустил голову к гитарным струнам. — Почему ты назвал меня Белобрысым? Я давно эту кличку не ношу. — Да так… вспомнилось. Хорошее было времечко, — грустно отозвался Волк. Черный вздохнул. Конечно, они здесь не для того чтобы детство золотое вспоминать, тем более, что золотым оно никогда и не было. Ностальгическую реплику Волка он проигнорировал. — Серый, ты зачем меня сюда позвал? Волк тяжело поднялся, подошел к Черному и глядя измученными глазами сообщил: — Необходимо найти того, кто нарушил закон. — Волк, послушай. Тогда, в столовой, я... — Это уже не важно. — Волк наигранно- беззаботно махнул рукой. — Сейчас главное — найти говнюка. — Но этот говнюк фактически спас твою жизнь! — И это неважно. Черный вытаращился на Волка. Тот был серьезен и сосредоточен. — Вспомни, Черный — зачем мы придумали этот закон? — Чтобы не допустить всеобщего убоища. — Моя формулировка была более изящной, но суть ты передал верно, — хмыкнул Серый. — Но свара начался еще до нашей драки. Из-за этого извращенца! — Правильно, Черный. И мы должны были их растащить и разбираться с ними уже внутри стай. Но это не сработало… Черный открыл было рот, что-то возразить, но тут же захлопнув, услышав окончание Волчьей фразы: -…по независящим от нас обстоятельствам. Это было почти то, о чем Черный боялся думать. — Старшие ведь, наверняка, тоже не горели желанием резать друг друга. — Так вот. Чтобы такого не повторилось — надо сейчас найти нарушителя и покарать его. Чтобы больше никто не рискнул нарушать Законы Дома. Чтобы никто не смел сомневаться в вожаках. Ясно? Такое любимое Волчье хлесткое «Ясно»… — И как ты его собираешься искать? А потом «карать»? — с ехидством поинтересовался Черный. Волк подошел к окну, просунул руку в разбитое стекло, набрал пригоршню снега, уселся на пол и стал катать снежок. — Искать ты поможешь. Карать — соразмерно проступку. — Это точно кто-то из твоих, — заверил Черный. — Не факт. Это тот, кому выгодно нарушение законов и вражда между вожаками. — На кого-то конкретного думаешь? — Кто у тебя в стае самый недовольный? Черный подумал и нахмурился. — Этим вопросом Леопард займется. Будут новости — сообщу. Ты все-таки своих со счетов не сбрасывай. Сфинкса тогда на ужине не было. Я, конечно, понимаю, что с граблями это дохлый номер, но все же. — А ты соображаешь, Ватсон, — хохотнул Волк и кинул подтаявший снежок в Черного.***
Черный вздрогнул от внезапного прикосновения, воспоминания оборвались. Большой серый кот, муркнув, обтерся об ногу Вожака Псов. Черный оттолкнул кота, получил в ответ недовольное фырканье. — Жратвы нет. Иди мышей лови, — посоветовал Черный котяре. Кот одарил Черного брезгливым взглядом и принялся вылизывать пушистый бок, по которому прошлась нога вожака. Нарушившего закон тогда так и не нашли, хотя, Волк с Леопардом перетрясли всех, кто хоть раз касался гитарных струн. Потом умер Леопард, раскол в стае стал очевиден, Помпей бросил вызов своему вожаку, а Волк исчез из Дома. И сейчас Черный должен будет спуститься на первый этаж, в спортзал, чтобы… убить человека? Это ведь так называется? «Глупости» — одернул себя Черный — «вырублю щенка, да и всё». Черный прекрасно понимал, что если Помпея просто «вырубить», то история с вызовом повториться, как только Помпей очухается. Найти лазейку в законах Дома, оправдывающую игнорирование вызова? Волк бы нашел, если бы захотел… Использовать Закон Выбора? Нет, Черный никогда не допустит, чтобы из-за него кто-то рисковал. Да и не пойдет сейчас никто за него… Уступить Помпею? Ни за что. Во-первых, это позор и уход в другую стаю. К Сфинксу. Ага. Черный лучше сразу удавится. Во-вторых, за Помпеем стоит Соломон, а от него добра ждать не приходится. Дать знать Ральфу о готовящемся поединке? Неплохая идея. Взрослые по законам Дома были неприкосновенны. Устраивать резню на глазах у воспитателя никто не будет. Конечно, и Черный, и Помпей получат по шее, но это полная ерунда по сравнению с ножом в глотке. Было около одиннадцати вечера. Самая Длинная вступала в свои права.