Пути, которые мы выбираем

Он оставил её там. Первая сотня шагов была самой сложной. Драко представлял, как Гермиона читает его письмо, как её заполняет отчаянье, непонимание, страх, безысходность. И ещё десятки разных чувств, которые она могла пережить сейчас, сидели в его теле. Он причинил боль своей дорогой Герми, и это было для него подобно пытке. И вместе с этим Драко помнил, что это необходимо. Под Костеростом человек тоже испытывает мало приятных ощущений, но без костей же ещё хуже, не правда ли? Был ли он уверен в своём решении? Нет, не был. Горечь мучала Малфоя с того самого момента, как он вчера поговорил в коридоре с Поттером. Когда летом Драко штудировал библиотеку, он и представить себе не мог, что схемы из древнего итальянского трактата «Воля и разум» смогут ему когда-нибудь пригодиться. Тогда просто приглянулось название, а теперь... теперь он пробует его на себе... Драко волновался. А ещё он испытывал волны стыда от того, что упомянул любовь в своём письме к Гермионе. Это было нечестно. Он осознанно использовал её желание быть ближе, косвенно намекнув на чувства, но совершенно не был уверен, что это действительно была любовь. Любовь он видел только один раз, между своими родителями. В каком бы они не находились состоянии, настроении, расположении духа, Нарцисса и Люциус будто бы всегда были связаны одной единой нитью, будто бы через них двоих лился особый свет, и это завораживало. Драко был уверен, что это видели все, кто пребывал рядом с четой Малфоев хотя бы некоторое время. Между родителями не было граней и противоречий. Иногда они могли держать себя друг с другом строго, но стоило появиться в их разногласии кому-либо третьему, как Малфои его тут же выталкивали и на пару разделывали под орех. То же, что обычно все вокруг называли любовью, Драко больше напоминало ловлю рыбы на крючок. Поймать, вкусно приготовить и съесть. Годами он наблюдал, как последователи Слизерина умело использовали признания в своих чувствах. Одни — чтобы раздвинуть ноги, другие — чтобы взять за яйца. А когда вкус очередной рыбы приедался, говорили, что любовь ушла, и расставались. От одной мысли, чтобы вести себя подобным образом, Малфой брезгливо морщился. Он видел, что значит любить, и не мог обманывать ни себя, ни кого-либо другого этим словом. Это было то священное, через что Драко не хотел переступать. И всё же вопрос того, что именно за влечение было между ним и Грейнджер, терзал Малфоя уже некоторое время, но найти хотя бы полчаса подумать о нём не получалось. Хотя даже сейчас, когда Гермиона была совсем не своя, когда она не помнила кто она есть, он всё равно видел её, даже через пелену наваждения. И эти слова про любовь Малфой добавил в письмо с одной целью: чтобы был хотя бы один шанс, что, когда туман рассеется, Грейнджер захочет вернуться к нему. Это было единственное, чего он по-настоящему боялся в этой всей затее. Боялся, что как только Гермиона узнает кто она, какая она в своей самой честной форме, то тут же идея оказаться рядом с Малфоем покажется ей абсурдной. Тогда, может быть, как раз эти полслова об ответном чувстве заставят её хотя бы взглянуть в его сторону. Это была манипуляция, типичная слизеринская манипуляция, и Драко понимал это. Впрочем, последние их сутки были одной сплошной манипуляцией. Малфой вёл себя слащаво, на грани разумно допустимого, скрывая, что собрался покинуть Грейнджер. К его радости, эта напускная мягкотелость Драко насторожила и слегка отрезвила девушку, давая ему пространство, чтобы дышать. И это была ещё одна из причин, почему он сейчас спешил в свою комнату. Он пасовал, он спасался бегством от, начавшей его душить, любви Гермионы. Можно было просто расстаться с ней и оставить гриффиндорке разбираться самой с пикси в своей голове, но Малфою этого было мало. Кроме того, он действительно верил в Гермиону, что она справится, что она сможет, что она прочувствует и поймёт. Тогда, если всё получится, он практически за бесплатно, без каких-либо существенных затрат с его стороны получит в руки алмаз вместо кусочка угля. А раз это касается в первую очередь счастья другого человека, то его намерения даже можно было назвать благородными. План был воистину слизеринским. Но эта первая сотня шагов... Каждый раз ударяя каблуком о каменные плиты, он ощущал, что возможно навсегда отдаляется от этого по-человечески тёплого, как молоко с мёдом, запаха, что зачаровал его этим летом. Ведь Гермиона и вправду может не захотеть... Впрочем, он даже не узнает об этом. И то, что он не будет страдать, успокаивало Малфоя, хотя всё же оставляло поганый привкус. Ночью, пока Гермиона спала, Драко улучил буквально несколько часов, чтобы сделать все необходимые приготовления: он написал письмо и проклеймил все воспоминания о их связи с Грейнджер, отдал распоряжения домовикам и надёжно спрятал свой дневник от самого себя. Выбрать воспоминания оказалось самым сложным. Почти всё его лето оказалось погруженным в мысли, письма, мечты, встречи и вечера с Гермионой, поэтому границы приходилось оставлять рваными, неаккуратными. Было бы у него больше времени, Малфой наверняка придумал бы как сделать всё так, чтобы даже он сам не смог бы заметить белых пятен в памяти. Но времени у него не было. И сейчас он торопился, он спешил к своей башне. Он не знал, насколько хорошо Поттер успел отточить заклинание, и сколько им понадобиться времени. Им необходимо успеть до того, как появится Грейнджер. Гарри же уже ждал у башни, нервно расхаживая из стороны в сторону. — У нас пара минут. Ты готов? Гарри кивнул.

***

Не чувствуя ни рук, ни ног, Гермиона бежала к башне. Коридор. Лестница. Ещё коридор. Ещё коридор. Кто-то разлил какую-то мутно-серую жижу на пол, и Гермиона поскальзывается и летит. — Проклятье! — тихое, сдавленное, еле слышное. Слёзы? Нет, ещё нет. Поворот. Снова. Ещё один. У двери стоит Гарри. — Гермиона, стой! — юноша широко раскидывает руки, заграждая путь. — Пропусти меня! Пропусти сейчас же! — Гермиона, успокойся. Он не помнит, что сделал. Он ничего не помнит. Если ты сейчас появишься там, то будешь выглядеть сумасшедшей, — Гарри видимо надоело метаться из стороны в сторону, не давая ей поднырнуть и пробраться к портрету, поэтому он крепко сжал плечи подруги, пригвоздив их к одному месту. — Ну и пусть! Что я теряю то?! Пусти меня! Я сказала пусти! Ты не имеешь права меня удерживать! Гарри Джеймс Поттер! Это возмутительно! —  Давай так, ты сейчас пойдёшь ко мне, умоешься, выпьешь стакан воды, а потом вернёшься сюда. — Чтобы нарглы тебя подрали! — эту фразу Гермиона практически прокричала. В дальней части коридора на них обернулись два ученика из Рейвенкло, но ни Гарри, ни Гермиона этого не заметили. Она так зло и напористо смотрела на друга, что практически столкнулась с его носом своим. Поттер же был невозмутим. Девушка вырвалась из его рук и, резко повернувшись, яростно отбивая каждый шаг, двинулась в сторону комнаты Гарри. Кран. Струя. Прохлада на лице и ладонях. Кран. Стакан. Агуаменти.. Залпом. — Всё? Я могу идти? — злая. Капли воды всё ещё собирались на кончиках кудрей, обрамляющих лицо Гермионы, и мерно спадали на мантию. — Наверное, это лучшее на что я мог надеяться. Теперь уже Гарри не пытается её удержать. Она огибает его и выходит в коридор. Шаг. Ещё. Ещё. Ещё… портрет. — Фиалковый цвет. — Проходите, леди, — рыцарь с портрета был как всегда вежлив и то ли сделал вид, что не заметил в каком состоянии была девушка, то ли этому портрету замечать чужие эмоции было не свойственно. Уже в проходе Гермиона ощутила, как от предчувствий начинают подкашиваться ноги. Что она там увидит? Будет Драко лежать без сознания, или может его вообще там не окажется, ведь он не вспомнит, что десять минут назад говорил ей, что будет ждать? Обескровленной рукой Гермиона нащупала каменную стену и, придерживаясь, вошла в гостиную. Малфой сидел с ногами на диване лицом ко входу и поднял глаза от потрёпанного временем тома, как только она появилась в проёме. — Что-то ты какая-то бледная, Грейнджер. Или это модная маска из овсянки и муки на твоём лице? Гермиона ощущала, как сдают нервы, как они комком собираются в основании шеи и завязываются плотным, как свинцовая дробина, узлом. — Не твоё дело, Малфой, — спокойный, заботливый, немного насмешливый голос раздался откуда-то из-за спины Гермионы, и она ощутила тёплую дружескую руку на своём плече. Наверное, только из-за этой руки она не свалилась на пол от нехватки сил. — Пойдём, Герми. Гарри ощутимо толкнул её, заставляя сделать шаг вперёд, затем ещё один. Гермионе всё это казалось сном. Странным, непонятным, безумным сном. Он не был кошмаром, ей не было страшно, но верить в реальность происходящего она не могла. Просто не могла. Они с Гарри поднялись наверх, в её комнату. Пару раз он практически ловил девушку, когда мышцы ослабевших ног всё таки давали сбой. Последние несколько ступеней Гермиона преодолела существенно опираясь на руки. Она не знала что делать. Пространство вокруг будто исчезло. Это сон, это только сон. Гарри усадил её на кровать и опустился на корточки перед подругой, заглядывая ей в глаза, но Гермиона отводила взгляд. Глаза Гарри были для неё сейчас слишком живые. Если она окунётся в них, то сон станет явью. На какую-то секунду юноша прервал попытки установить контакт, чтобы нащупать карман мантии. — Вот, ты забыла. Он протянул Гермионе письмо со сломанной зелёной печатью. Она оставила его у раковины, когда умывалась, на молочно-белой бумаге ещё были видны следы брызг. Она кажется собралась что-то сказать, но промолчала, лишь взяла конверт и развернула письмо. И тут слёзы потекли из глаз. Это было правдой. Это всё было кошмарной, жуткой, кривой, испорченной правдой. Тело осознало этот свершившийся факт намного раньше её самой, а к сознанию он только начинал просачиваться тонкой струйкой. Эти слова действительно написал её Драко, и это он сидит сейчас внизу с книгой, будто бы они друг другу никто и никогда никем не были. Мысли летали в голове Гермионы так и не обретая словесную форму. Она ничего не могла понять. Слёзы лились ручьями, а Грейнджер не могла даже взглянуть на Гарри, который сидя напротив неё по-турецки, молчаливо выжидал. Так шли минуты. — Гарри, я не понимаю. Почему? Как? Зачем? — Небольшая запинка, она набирает воздух в сжавшиеся лёгкие. — Что вообще происходит? — Мы надеялись, ты поймёшь... — Мы?! — перебила Гермиона друга. — Я и Малфой. Знает ещё Нотт, он должен будет огородить его от возможных слухов и расспросов о тебе от слизеринцев, если они будут, конечно. — Гарри, я ничего не понимаю. Объясни толком. — Ты изменилась, Гермиона, и это не нравится нам обоим. Мы решили, что если у тебя будет время побыть одной и послушать саму себя, всё разрешится. — Что за бред!? Гарри, а меня вы не думали спросить о том, чего хочу я? — Это бесполезно, Герми. Ты бы сказала, что справишься, что нет причин для беспокойства, но это не так. В этом я на стороне Малфоя. Тебе будет тяжело, но это необходимо. Пойми нас, Герми. Я понимаю, что это возможно слишком нагло делать подобное, но... Гермиона, просто подумай, твоя жизнь сжалась до одного человека. Тебе самой не противно от этой мысли? Мы знаем на что ты способна и хотим, чтобы это помнила и ты. Так мы лишь обеспечили тебе свободное пространство. — Это слова Драко, да? — Что? — Гарри нахмурил брови. — Ты никогда бы сам не сказал «свободное пространство». — В голосе Гермионы появились жёсткие нотки. В любой другой момент это бы, наверное, задело Гарри, но не сейчас. Он надеялся на эту жёсткость, он надеялся на упорство подруги и внутри обрадовался тому, что Гермиона дала ему хоть какую-то опору. — Это мои слова, даже если первыми их сказал Малфой, — Гарри был непреклонен. Он был как будто из другого мира. Мира, где всё понятно, конкретно, где нет боли и полутонов. Он не слышал её, не понимал. Или не хотел понимать? — Гарри, — ком из эмоций собрался где-то в гортани, — иди вон. Прошу. Уйди как можно скорее. Я... не могу тебя сейчас видеть. Эти слова больно кольнули юношу где-то в середине груди, но поделать он ничего не мог. Если сейчас он поможет ей, поддержит, то всё останется так как есть. Ей нужен этот шок. Как там сказал Малфой? Если быть с ней помягче, она пострадает сильнее? До этого момента Гарри не верил, что это действительно так, пока не увидел разбитую Гермиону, которая даже сейчас не хотела верить в уже свершившееся, которая скорее искала лазейку, чем пыталась принять правила игры. Теперь он точно знал, что Грейнджер должна справиться сама. Гарри поднялся и не спеша пошёл к двери. Оглянувшись в последний момент на подругу, тот самый Гарри Поттер выскользнул вон, надеясь, что сделал всё правильно. Гермиона осталась одна. В тишине. В пустоте. Одна. Воздуха не хватало. В каком-то забытье она достала из внутреннего кармана палочку и стала водить ею по стенам, читая заклинания сокрытия звуков. Закончив, Гермиона осторожно опустила палочку на кровать. Её мышцы были напряжены. Девушка чувствовала, что они были жёсткими, как подсохшая глина, и упирались ей в кожу. Она не могла думать. Всё, на что её сейчас хватило, был крик. Оглушающий, будто выворачивающий глотку и душу наружу, крик. Гермиона кричала в голос, полный боли и отчаянья голос. Заклинание дало ей сделать это с уверенностью, что никто не услышит. Но её услышали. То ли заклинание не способно было сдержать столь сильный звук, то ли наложено оно было не достаточно тщательно, но до Малфоя, всё ещё сидящего внизу с книгой, докатились слабые пронзающие душу звуки. Даже когда Белла пытала гриффиндорку, она не кричала так. Это был другой крик, он был острый, рвущий, пронизывающий башню старост насквозь. Драко невольно вздрогнул. «Что же случилось у Грейнджер?» — он опасливо оглянулся в сторону её лестницы.

***

Всю субботу Гермиона не выходила из комнаты. Накричавшись и потеряв последние силы, она упала на кровать и так и не смогла подняться. Темнота окутала её, укрыв от невозможно страшного дня. Она не видела и не помнила ничего. Гермиона боялась, она жутко боялась столкнуться с Малфоем как только откроет глаза и не желала этого. Всей душой она страшилась его холодного безразличия, и этой Малфоевской ухмылки, и его шуток, которыми её сейчас можно было убить. Она сбегала, затуманивала свою голову пустотой и плакала. Через какое-то время Грейнджер провалилась в полузабытьё, а потом отключилась. Гермионе снился сон, как они с Драко стоят в её комнате в доме родителей. Он обхватывает, поднимает её и с радостным смехом опускает на пол. Им хорошо. Он целует её, и она просыпается в упруго-нежном блаженстве. Гермионе потребовались две секунды на то, чтобы вглядеться в темноту комнаты и осознать, что это ей приснилось. Что она в Хогвартсе, лежит на кровати в своей спальне старосты, завёрнутая в мантию, и что её Малфой спит через стенку, не зная кто она. Гермиона заскулила, досада и тоска рвались по её глотке вверх, пытаясь найти выход, заставляя перевернуться на бок и сжаться в один комок из эмоций и боли. Ей было тяжело, и она плакала. Она плакала до рассвета, всё утро и весь день. Где-то после обеда в её дверь постучали. — Гарри, уходи. Я не хочу говорить. — Будем считать, что он ушёл. На пороге стоял Малфой. Её Драко Малфой. Услышав слишком знакомый голос, Гермиона подскочила и села на кровати. Мантия на ней была порядком помятая, под глазами были круги, а пушистые кудрявые волосы сбились во что-то напоминающее мочалку. Это был совсем не тот вид, в котором она хотела предстать перед Малфоем. «Что-то она совсем плоха...» Малфой предполагал, что в жизни Грейнджер что-то «упало и разбилось», но не думал, что это что-то настолько крупное и так громко, что он найдёт её в таком состоянии. — Драко... Что ты тут делаешь? Малфой несколько удивился. Грейнджер называла его по имени? Впрочем, она уже делала это несколько раз, когда они были летом в доме Уизли, но прозвучало это как-то по-другому. Более лично что ли, хотя они вроде никогда особо не были близки. Может это на неё вчерашний коллапс так действует? Очевидно, это был не самый удачный момент, чтобы выспрашивать всё у заучки. Гермиона заметила это его чуть мелькнувшее удивление. Ей потребовалась секунда, чтобы осознать. Конечно! Малфой. Теперь он для неё Малфой. — Ты уже сутки носа не показываешь. Надеюсь, ты помнишь, что нам ещё к Рождеству готовиться, так что вот, не сдохни тут с голоду. Он протянул ей тарелку с куском пирога. Яблочного пирога. — Это что? Пирог? — Бери, что дают, Грейнджер, и не выпендривайся. Он всегда приносил ей яблоки. Она когда-то сказала ему, чтобы принёс пирог, и вот он — пирог. Яблочный, в его манере, и всё же... — Нет, всё хорошо, спасибо. Я люблю яблочные пироги, — Гермиона встала с кровати, подошла к нему и робко взяла тарелку. «Видно крепко её пришибло.» — У тебя есть сутки. Я тебе не профессор Люпин и не буду выслушивать этот твой скулёж. — Драко не стал дожидаться её реакции или того, понравится ли Грейнджер её ужин, и покинул комнату однокурсницы. Гермиона ещё пару секунд стояла, смотря на закрывшуюся дверь, а потом опустилась на пол. Не ощущая себя, она подползла к кровати и упёрлась в неё спиной, уставившись на кусок пирога. «Неужели он помнил? Или может где-то в его голове отложилось, то что он обещал ей? А то, что она рассказывала ему, как отвлекала профессора, когда он обратился?» Если бы кто-нибудь ещё два дня назад сказал ей, что пирог станет для неё чем-то вроде артефакта, то она бы посмотрела на этого человека как на спятившего. А теперь этот кусок стал её надеждой. В своём письме Драко писал, что всё вернётся, но величина её горя затмила этот факт, и только теперь Гермиона осознала, что, возможно, не всё потеряно. Она впилась зубами в сладкое яблочное тело пирога. Он был вкусный. Как и вся еда в Хогвартсе, но пустоты внутри неё он не заполнил. Держа тарелку в руках и пытаясь обессилившем сознанием собрать мысли, Гермиона просидела до самого заката. Жёлто-красные ткани солнца разлетелись по комнате. Они были слишком красивые. Это перетекание золотого в охру, розовый, алый, а затем пунцовый заставило её встать с ковра и подойти к окну. День угасал, оставляя за собой замеревшую природу. Где-то внизу прогудел Хогвартс-экспресс. Гермиона не представляла, ездит ли на нём кто-нибудь, кроме студентов Хогвартса, но раз он здесь, кому-то, наверное, это было нужно... Наступила ночь. Когда небо потеряло последние краски заката, Гермиона почувствовала себя в безопасности, как будто темнота укрывала от глаз, звуков, слов, мыслей и прошлого. Она сбросила мантию, следом кофту и юбку. Надо было бы сходить в душ, но не хотелось. Она нашла в шкафу джинсы и свитер и поспешно натянула их. Гермиона шла на прогулку. Ей захотелось сбежать из своей крепости боли, в которой она просидела без малого два дня. Она надела кроссовки, тёплую мантию и спустилась вниз. Малфоя в гостиной не было.