***
Вокруг был свет. Со всех сторон, куда Драко только не бросал взгляд. Не слепящий, но абсолютно белый свет. Даже внизу, под его ногами, не было земли или досок пола, только простор, устланный изморозью где-то на расстоянии нескольких сот метров или километров. Нет, он конечно не мог ни увидеть, ни почувствовать его прохладу, просто знал. Матовый и белый. Оглядевшись, Драко резко рванул, пробежал несколько шагов и остановился. Ничего не поменялось. Всё та же белизна куда не брось взгляд. И вдруг он почувствовал запах. Этот запах, который он уже почти забыл, а сейчас вспомнил и обернулся. За его спиной стояла она. Он не помнил как её зовут и даже как она выглядит, но был уверен, что это она. Он видел и не видел её одновременно. Он ощущал, как его взгляд встречается с ней на своём пути, но даже не мог сказать какого цвета её кожа. Он хотел прикоснуться, ощутить знакомое тепло, но вместо этого спросил: — Куда мне идти? Его голос тонул в лучах. На секунду Малфою показалось, что этот свет мешает ему дышать, думать, жить... — Тебе не нужно идти, тебе нужно вернуться. Она улыбнулась. Он не видел её лица, но знал, что она улыбнулась, а через секунду — рассмеялась. И он проснулся.***
Когда Драко очнулся в больничном крыле, его голова нещадно гудела. Он сел на кровати, пытаясь понять почему, ведь на эту часть его тела не пришлось ни единого удара Грейнджер, если, конечно, не считать попытку придушить главу одной из самых старых аристократических семей Англии. Малфой помнил, что рукам досталось намного больше, но, в отличии от головы, они вели себя довольно сносно, единственно надоедливо чесались в тех местах, где их приласкал кнут. Драко невольно представил, чтобы стало с его волосами, если бы их коснулось адское пламя, и испытал какую-то странную смесь веселья и ужаса. Наверняка Блейз, который предпочитал в начале каждого лета бриться на лысо, нашёл бы вид подпаленной причёски Малфоя потешным, но сам Драко совершенно точно этого не хотел. Сейчас ему казалось, что в его черепной коробке поселились все черти ада, и уже развели там несколько сотен костров, и громыхая волочат котлы для грешников. Но по мере того, как Малфой просыпался, боль стихала, а к тому моменту, когда мадам Помфри подошла к его койке, чтобы проверить состояние юноши, уже совсем прекратилась. Оставшись наедине с самим собой, он окунулся в размышления о произошедшем. Целительница передала ему, что несколько часов назад приходила мисс Грейнджер, но пробыла в больничном крыле не долго и просила позвать её, если Драко снова изъявит желание её увидеть. Чувствовала ли себя Грейнджер виноватой? Определённо. Но суть была в другом. Обычно, когда Малфой злил Грейнджер, он заранее знал, что она выйдет из себя, но тут ему даже в голову не пришло, и до сих пор не приходило, с чего это она так завелась. Его намерением было чуть пошатнуть противницу, выбить из равновесия, отвлечь, а не снести с катушек, причём в его собственную сторону. «Наверное, зря я упомянул тётушку Беллу.» И всё же ему казалось, что в том что случилось, он скорее послужил катализатором, чем причиной. Но кого это волнует? О том, что они с Грейнджер проводят какое-то время вместе, как минимум разделяя обязанности и живя на одной территории, было общеизвестно, и соотнося их нынешние репутации в глазах окружающих можно не сомневаться виноватым будет он, как бы в действительности не обстояли дела. Становиться недругом Грейнджер в умах школы, а через пару недель следовательно и практически всей магической Британии никак не входило в его планы. Кроме того, с гриффиндоркой в дальнейшем придётся работать, а если она осознает, что в её руках сосредоточена какая-либо власть над ним, то Драко проще будет сразу повеситься. Хуже будет только если он станет её личным врагом, тогда можно будет начинать копать уютную могилу не только себе, но и всему роду. И вместе с этим сейчас ему крайне необходимо было как минимум мирное сосуществование с теми, кто находится «на вершине». Много лет назад, когда отец украдкой рассказывал ему про Тёмного Лорда, Драко спросил, почему они, Малфои, вообще должны слушаться какого-то полукровку. На что отец ему ответил, что чтобы быть великим, не обязательно быть первым, достаточно быть вторым. И в некоторых случаях это даже предпочтительно. В случае войны все силы направляются против лидера, а тот, кто идёт за ним всегда может найти причины, почему он не мог поступить иначе. Грейнджер была сейчас той самой второй. Она скорее всего об этом не подозревает, но точно может диктовать Кингсли линию, по которой стоит двигаться. Она достаточно умна и известна, чтобы к ней прислушивались. Вряд ли у Малфоя получится занять такое исключительное место в умах и сердцах великобританских магов, но оказаться рядом с ней на этом возвышении было почти реально. С чего же она так разозлилась? В его голове возникла мысль, которая уже как-то раз появлялась летом, но совсем по другому поводу. «Огонь - это кровь надежды. Когда надежда кровоточит, рождается ярость.» Малфой не помнил, как и когда он пришёл к этому выводу, но был непоколебимо уверен, что это действительно так. Тогда на что надеялась Грейнджер? И самое главное, где он ранил эту надежду? Последние полторы недели она вела себя странно. Драко слабо себе представлял нормальное поведение Грейнджер, но был уверен, что напиваться с Блейзом не входило в её привычки. И тут его осенило: возможно он и вовсе её ничем не обижал. Возможно это Забини или ещё какой-нибудь другой слизеринец вожжой попал ей под хвост, а самому Малфою прилетело, как козлу отпущения, «за компанию» только из-за того, что он тоже слизеринец. Драко поморщился. Перспектива стать мальчиком для битья кнутом ему совсем не нравилась. Что он мог с этим сделать? Если Грейнджер и вправду была задета кем-то другим, а Малфою просто досталось, то проблему можно было решить лишь отделив себя от тех, кто мог обидеть гриффиндорку. Покинуть факультет он не мог, да и не хотел. Нужно было отстранить себя от столь уже приевшейся ему репутации змеиного факультета, но сделать это так тихо, чтобы никто из Слизерина не прознал. В целом достаточно, чтобы это заметила только Грейнджер. Перечитав летом свои дневники, Драко понял, что ключ к тому, чтобы выделить что-либо, были эмоции. Значит ему необходимо как-то затронуть именно эмоции напарницы. Голова жутко гудела. «Наверное, всё же я ушибся при падении.» Чем больше он думал о Грейнджер, тем голова болела сильнее, но стоило ему отпустить мысли о ней — всё успокаивалось. «Великолепно. Мой мозг отвергает даже мысли о грязнокровках.» Но в целом это было любопытно. С некоторых пор Драко стало интересно изучать себя. Он наблюдал за тем, как ему нравится есть, как нравится просыпаться, как быстро он любит читать или пить чай. Сейчас же он наблюдал, как что-то в его голове сжимается и расслабляется в зависимости от его мыслей. Он обнаружил, что мог думать о Грейнджер без боли, но не во всех направлениях, и совершенно не мог думать о её чувствах. Что же тогда? Ему предстоит как-то отделить себя от остальных. Если не думать персонально о Грейнджер, он мог подумать о гриффиндорцах в целом. Как гриффиндорцы видели Слизерин? Очевидно, как рассадник зла, но было же что-то между ними общее. Драко перебирал в голове друзей золотого трио с других факультетов и вспомнил про Лавгудов. Несмотря на то, что отец семейства сдал Поттера и Грейнджер пожирателям, гриффиндорцы после выступили в его защиту. Значит они верят в крепость семьи и для них это аргумент. Что же, значит он знает на чём можно сыграть.***
Гермиона шла тихо, стараясь не раздражать покой коридоров. Завтра Малфой вернётся в башню. Она не могла представить как будет смотреть ему в глаза и, стараясь отсрочить неизбежное, отгоняла эту мысль в дальние уголки своего сознания. И одновременно ощущала какое-то небывалое спокойствие. Всё вокруг по-прежнему летело в тартарары, но ей казалось, будто среди всего этого бедлама она стоит на единственном устойчивом островке. На какое-то время это ощущение безопасности спасло её, однако она чувствовала, что это ненадолго, а идти ей по прежнему было некуда, не к чему. Размышляя о том, что же ей делать и как быть, Гермиона дошла до башни старост. Проведя прошлую ночь в ней одной, Гермиона ощутила свободу, которой, как оказалось, ей не хватало. Она вновь могла ходить по этим комнатам обнажённой, валяться на кровати Драко и украшать его балдахин звёздами. Конечно, кровать второго старосты была абсолютно такой же, как и у неё, но это была его кровать, и поэтому она нравилась ей, бесспорно, больше. Завтра Малфой должен вернуться, и Гермиону это немножко кололо. Конечно, она очень скучала по Драко, но и по чувству свободы, которое было сейчас рядом с ним невозможным, скучала тоже. Когда она зашла внутрь гостиной, она ощутила как будто вокруг неё стало больше простора. Не в смысле воздуха или места для размахивания руками, а в смысле для движения душой. Ей сразу захотелось раздеться, и она стала на ходу стягивать галстук, выгибаясь спиной, пытаясь прочувствовать это пространство вокруг. Она думала оставить одежду наверху, в своей комнате, на безопасной территории, где для Драко не было бы и шанса наткнуться на случайно забытые трусики. «У него уже есть одни.» Боже! Этот вопрос ещё ей предстоит решить. Вряд ли он просто выбросил оставленный ею золотистый комплект, а где хранит Малфой свой фетиш, она не могла и представить. «А если там не только её бельё?» Гермиону передёрнуло. В следующую секунду в её голову пришла мысль, что Драко знал что делает, когда менял свою память, и наверняка сам обо всём подобном подумал. Должно быть, какой-нибудь из его домовиков уже спрятал все "опасные" свидетельства подальше. До лестницы оставалась пара шагов, когда она принялась за пуговицы на блузке. — Грейнджер, может быть ты захочешь присоединиться? Гермиона сглотнула. Знакомый голос будто ударил её молнией в темечко. Прежде чем обернуться, она плавно и торопливо застегнула самую провокационную пуговицу на блузке, надеясь, что этот жест останется незамеченным. Среди каменных стен, подсвеченных огнём камина, в тяжеловесном, обитом сафьяном кресле, с чашкой чая в руках, сидел Драко Люциус Малфой и упирался в гриффиндорку каким-то диким взглядом. — Что ты здесь делаешь? — Ты удивишься, но несмотря на все твои старания, я выжил, и эта гостиная принадлежит мне ровно настолько же, насколько и тебе. — Я не об этом. Мадам Помфри сказала мне, что ты вернёшься в пятницу. — Знаешь, парень на соседней койке был так ненасытен в постели, что, пока я спал, съел мой обед. Вот я и подумал, что хочу выбраться оттуда поскорее. Драко приглашающим жестом указал ей на диван. Только сейчас Гермиона заметила, что на столе стояла ещё одна чайная пара, над которой, словно игривый лисий хвост, извивался пар. Он ждал её. Гермиона удивилась. В голосе Малфоя не слышалось ни ярости, ни презрения, ни злобы. Может быть он решил её отравить? Такая месть была, пожалуй, не в духе даже старого Малфоя, да и это было бы слишком безрассудно: мадам Помфри знает, что он здесь, поэтому отравленный чай было бы последним, что бы он сделал перед поцелуем дементора. Значит он не будет её убивать. Что же тогда? Что он хочет этим показать? Пока вопросы и догадки в её голове перебивали друг друга, Гермиона села на диван рядом с креслом Малфоя и пригубила чай. — Я хотел поговорить с тобой. «Ну вот и всё. Спокойнее, Гермиона, спокойнее.» — Надеюсь, ты согласишься, что подобные ситуации выходят за рамки. Я понимаю, что тебе вряд ли приятно работать со мной. Всё же наше общение никогда не было радужным… — речь Малфоя была подготовленной, продуманной, и сейчас он внимательно наблюдал за Гермионой, чтобы уловить мельчайшие изменения в её настроении, и видел, как она спрятала глаза. Он подумал, что это следы боли, которую она испытывала все эти годы, и тихо обрадовался, что попал в нужную точку. И он действительно попал, но только в другую. Гермиона с горечью выдохнула. «Было… И радужным, и больше...» — Я знаю, что виноват. Если хочешь, чтобы я извинился за всё, что было в прошлые годы, то вот: прости. Но этого, на сколько я понимаю, тебе будет недостаточно. Поэтому я хочу рассказать тебе свою версию, почему между нами всё сложилось именно так. Если тебе интересно, конечно. Гермиона не верила своим ушам. Сколько она помнила, Драко не любил говорить о старых временах. Каждый раз, когда проблёскивал намёк на подобный разговор, он замолкал, будто ничего и не было сказано. Что это значило? Он почувствовал, что доверяет ей? Или же наоборот, ощутил, что ему не столь важно её мнение, что уже нечего бояться? Продолжая метаться между вопросами, Гермиона кивнула. — Когда я ехал в Хогвартс, я точно знал, чего я хочу. Вся Британская аристократия, и в частности мой отец, многие годы возлагали на Поттера большие надежды. Почти всей бытовой магии с первых курсов я был обучен, поэтому выбрал себе другую главную цель: стать основным союзником Поттера. Сейчас я понимаю, что у меня не было ни единого шанса против Уизли, — всё это он уже рассказывал ей, но Гермиона старалась не подавать виду, — и всё же. Вам удалось то, чего не удалось мне, и это бесило. Невероятно бесило. Быть лучшим для меня всегда привычнее, меня так воспитали. Оказаться же на отшибе — нет. Тогда я не был к этому готов. Тогда особенно. Растерянность Гермионы постепенно перешла в волнение. Её мужчина перед ней раскрывался. Осторожно, возможно, неосознанно. Она облизала губы и, стараясь скрыть учащённое дыхание, подбирая слова, чтобы вести себя всё так же надменно, как это было раньше, сказала: — И что же, позволь спросить, заставило тебя пересмотреть свои взгляды? Она снова взяла в руки чашку и сделала глоток, стараясь выглядеть безразличной. Он усмехнулся, он был уверен, что выйдет победителем. Малфой видел, что Грейнджер заинтересовалась его словами и шла по намеченному пути. Она даже не подозревала, что каждый факт и слово были взвешены и одобрены заранее. Ему нужно было, чтобы Грейнджер начала ему доверять. Именно поэтому он искренне рассказывал ей сейчас свою историю. Искренне в пределах заранее установленных рамок, разумеется. — Ты не поверишь, но танго. — Что?! — Гермиона чуть не уронила чашку с горячим чаем, и та обиженно звякнула о блюдце. Вид плюющейся чаем Грейнджер развеселил и расслабил Малфоя. С каждой секундой исполнение его плана становилось всё легче. — Танго, — он снова усмехнулся и снова так по-малфоевски. — Мой отец... — его лицо переменилось. — После Азкабана он был… слаб, — на лице Драко мелькнула брезгливость смешанная с печалью. Возможно, эти чувства были единственным, что он не планировал заранее. Он не мог спокойно вспоминать отца. Много лет тот служил для мальчика ориентиром, потом опорой, а после величайшим страхом и предостережением. И где-то в районе позвоночника юноша чувствовал, что является так или иначе продолжением своих родителей, а значит, говоря об их судьбе, он невольно говорит и о своей. — В нашем мэноре хозяевами стали Лорд и тётя Белла. Моя семья была чем-то вроде мебели, хотя надо отдать должное тёте, она старалась это сгладить как только могла, по крайней мере по началу. Если ты спросишь у меня, что я делал в те дни, я вряд ли смогу тебе рассказать, не потому что не захочу, а потому что не помню. Я был как будто в трансе, но тяжелее всего тогда было отцу. Лорд забрал его палочку, практически сделал сквибом, если бы не мама... Она была его единственной опорой. Именно она попросила кого-то из их школьных друзей прислать к нам учителя танцев из Аргентины. Её звали Мария. Пожалуй, танго стало единственной вещью, где отец ещё мог кем-то управлять. Но сейчас речь не об этом. В танго важно ощущать три вещи: свою ось, ось партнёра и ось пары. Когда я вёл Марию, я ощущал, как она держит свою ось, свой центр. Как одновременно идёт в указанном мной направлении, темпе и вместе с тем не уступает, сохраняет свою ось. Ты понимаешь про что я? — Мне кажется да, — глаза девушки стали ещё больше. В начале их разговора Гермиона пыталась выказать всю холодность к истории Малфоя, но сейчас она позабыла об этом. Она ощущала, что как будто иголкой проходит сквозь его тело к самому центру души, где было так горячо, так живо, так... о нём. — Я помню, когда она объясняла мне это всё впервые, я явственно представил ваше трио, то как вы никогда не нападали, но всегда держали некоторую свою "ось", и так или иначе следовали тому же ритму и направлению, что и я, только с другой стороны. Драко помнил, как радостно рассмеялся от одной этой мысли. В этот момент гриффиндорцы перестали быть ему противны, он впервые воспринял их не как врагов, а как партнёров, напарников в этом сложном кружеве событий. Отчасти поэтому он не смог сделать что-либо против Поттера, когда пришёл час. Он не мог позволить, чтобы ритм этого танца стал диктовать кто-то другой. Даже под угрозой Авады Драко Малфой никогда бы не рассказал, что всё это время, пока вокруг него была беспросветная мгла из безумия и страха, единственное, что не дало ему лишиться рассудка было чувство, что стоит ему сделать хоть что-то, хоть даже протянуть руку определённым образом, как где-то там, какие-то три недотёпы сделают незримый, упрямый, ответный жест, а значит он ещё не утратил связь с миром и жив. Гермиона захлёбывалась его рассказом. Она поняла по чему именно так скучала. Нет, не по его обществу, не по его теплу, по этому чувству жить в нём. Одевать на себя его жизнь и проживать как свою собственную. Она попыталась вспомнить, когда она так живо представляла все те чувства, которые переживал Драко, и поняла, что слишком давно. Череда мыслей и эмоций захватили её так сильно, что после того, как Малфой замолк, ей потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться в реальность. — Но мы же никак не изменили своё отношение к тебе... — В этом сама суть! Малфой наклонился вперёд, на его лице сиял восторг, ему нравилась эта игра, ему нравилось «говорить правду, которую всегда можно списать на манипуляцию,» — так говорил ему голос внутри. На самом же деле, Драко не отдавал себе в этом отчёт, но он кайфовал от этого сорта наслаждения, который почти не пробовал раньше от других людей — доверять. Он был спокоен, уверен, что на Грейнджер можно положиться, что он чувствует её, как свою напарницу, партнёршу в этом танце без правил, это всё его несказанно радовало. — Мне было абсолютно неважно, что вы думаете обо мне. И, кстати сказать, до сих пор неважно. В этой игре только я сам. Только я решаю что будет со мной. Но, к моему глубочайшему сожалению, — Драко вновь откинулся на кресло и пространно описал в воздухе круги пальцами, — твой выпад никак не вписывается в эту мою блаженную картину. — Прости, — Гермиона на секунду прикрыла глаза рукой, — я не знаю, что на меня нашло тогда... — Она врала. Врала и извинялась. Она знала, что ей придётся извиняться и врать Малфою. Пить этот коктейль было значительно тяжелее, чем согласиться на зелье от выплесков магии, но ей действительно было жаль. И вместе с тем, она представляла, что если искренне вложит в слова всё гнетущее сожаление, то ехидная улыбочка слизеринца снова, как и несколько дней назад, растопчет её самообладание ко всем чертям. Поэтому сейчас, извиняясь, она опустила взгляд, чтобы если Малфой и почувствовал жар её душевных мук, то только краем, косвенно, только незаметно, только чуть-чуть. — Это мне совсем не сложно, Грейнджер, — Драко сделал глоток, — но только с одним условием. Нет, с двумя. Это было отрезвляюще. Гермиона так боялась того, что может случиться, если Малфой начнёт копаться в мотивах её поступков, что совсем забыла, кем он являлся на самом деле — расчётливым змеем, умеющим обращать даже яд в лекарство. Она подняла голову и посмотрела на Драко. Чего ей теперь от него ждать? Этого человека, напротив, она совсем не знала. Почему она вообще решила, что тот внимательный и нежный юноша, каким она его помнила, действительно истинная суть слизеринца. Что он может у неё попросить? Эти торги, как и сам слизеринец, вдруг вновь стали ей противны, и от этого во рту стало горько. — Чего ты хочешь? — голос прозвучал сурово, строго и напряжённо, как она давно уже и не с кем не говорила. — Во-первых, я хочу, ближайшие несколько недель, скажем, до каникул, ты проявляла ко мне недюжинное радушие. — Только не говори, что... — Гермиона снова судорожно сглотнула, это всё походило на какой-то сон, — что хочешь, чтобы я изображала, будто влюблена в тебя... Гермиона была готова поклясться, что Драко вздрогнул. Такая мысль даже не приходила в его голову, и как только он подумал об этом, она жутко разболелась, что он невольно зажмурил глаза. Но разговор необходимо было закончить, Грейнджер ждала ответа. Она заметила это мгновенное помутнение в жестах и настрое Малфоя, но в тот момент не смогла найти ему трактовку, а после попросту забыла. — Нет, я говорил не об этом. Я хотел бы, чтобы большую часть того времени, когда мы оба незаняты и на виду, ты была неподалёку и вела себя как паинька. Мы должны много общаться, чтобы не у единой мыши в Хогвартсе не осталось сомнения, что у нас с тобой всё в порядке. Понятно? — Головная боль сильно била в виски, поэтому тон слизеринца невольно перестал быть столь благодушным, и этот вопрос он задал с такой строгостью, с которой его не могла задать даже Макгонагалл. Гермиона невольно выпрямилась, будто тетива лука, и кивнула. — С Рождеством мы уже всё решили, а ближайшее что нас ожидает после это Пасха, которую я, честно говоря, не желаю никак отмечать, но что-то подсказывает, что Кошка заставит. Так что в ближайшие дни мы всё свободное время будем проводить у всех на виду, за работой над ней. Драко замолчал, ожидая реакции. Гермиона снова кивнула, пытаясь понять, проникнуть в его голову, вспомнить всё, что она знала о легилименции. Ещё минуту назад она будто видела его душу, а теперь он сидел перед ней строгий, закрытый и холодный, будто мраморная статуя. — А во-вторых? — А во-вторых, ты познакомишь меня с Крамом. Я уверен, что ты до сих пор с ним на связи, а мне есть о чём его расспросить. — Хорошо, я постараюсь устроить встречу, — Гермиона, выказывая самое каменное выражение лица из тех, что были в её арсенале, вновь подтверждающе кивнула. Малфою показалось всё это забавным. Грейнджер была словно китайский болванчик и согласно кивала раз за разом. Если бы не головная боль, он наверняка бы сейчас улыбнулся. Скорее всего, такая покорность продлится не долго, но всё же. Голос Гермионы прозвучал достаточно спокойно, чтобы Драко мысленно выдохнул. Он не перегнул палку — это бы вызвало новую волну, хотя бы в её взгляде. Он устранил неприятные последствия в виде пропасти непонимания с напарницей. Он получил выгоду для себя. Эти переговоры Малфой отметил про себя как успешные, нужно было как-то заканчивать разговор. — И ещё одно. Если впредь у тебя возникнут ко мне ещё какие-то претензии, ты выразишь их словами и по мере их появления. — Гермиона опять кивнула. —Есть ли у тебя сейчас ещё какие-то вопросы ко мне? — Гермиона покачала головой. — Вот и чудесно. Да, чуть не забыл. До Рожества в Большом зале ты дойдёшь вместе со мной, как, скажем, деловой партнёр. Как только мы пересечём дверной проём большого зала, можешь считать первую часть исполненной, время для второй выберешь сама. Мне кажется, удобнее всего будет на каникулах. А теперь, с твоего позволения, я отправлюсь спать. Это была чертовски сложная неделя. Малфой поставил чашку на маленький столик и ушёл, оставив Гермиону одну в большой гостиной.