Пути, которые мы выбираем

Гермиона осталась одна. Сердце неугомонно, будто заевшая пластинка, выстукивало в её груди: «Одна. Одна. Одна.» Ещё минуту назад Малфой был с ней. А ещё две — она была внутри него. Гермиона продолжала ощущать каково это — дышать через его лёгкие, ощущать мир его пальцами, переживать его сердцем, его мыслями, его чувствами. И тут она так неожиданно и внезапно поняла, что именно Драко имел ввиду. Она не заметила когда именно, но страстно полюбила жить в его голове. Жила его мнениями, желаниями, чувствами, заменив свои, будто переехала в новый дом. Летом Драко выбрал для них обоих просторное место, с двумя спальнями, чтобы у каждого была своя территория, своя обитель. И в этом было что-то... честное. Имея свободу в действиях и средствах, он дал и ей, и себе столько места, чтобы ощущать этот простор. Подобным простором безнаказанности и вседозволенности Гермиона собиралась насладиться, когда думала, что Драко останется в больничном крыле ещё на ночь. На секунду Гермиона ощутила себя захватчицей. До этого момента ей казалось, что она строила отношения, узнавала Малфоя всеми способами которыми только могла, а теперь увидела, как это мог ощущать он. Он пригласил её, впустил к себе в дом, в свой мир, в котором до этого побывали наверняка только единицы, если вообще был кто-нибудь. Но она будто решила поселиться там. Брала в руки его мысли, примеряла его идеи, питалась его чувствами, как будто они были её собственными. Нет, конечно она понимала, что на идее не поставишь клеймо авторства, как и на мыслях или чувствах, но от этого они не переставали быть его. Именно поэтому и только поэтому они ей и нравились! И теперь Гермиона мечтала туда вернуться. Вернее сейчас она постепенно переставала мечтать. Она ещё переживала малфоевское сумасбродство — то, как хотела не быть рядом, а делить одну жизнь на двоих, причём его жизнь, и почти физически ощутила, как лезла требовательной и жёсткой хваткой в сердце Драко, которое оказалось нежнее её собственного. До этого она и представить себе не могла, что бывают этакие ментальные содержанки. Спину Гермионы стянул ужас. Она всегда осуждала домохозяек, которые в магазинах проводили больше времени, чем дома, осуждала сплетниц, за то, что они живут чужими жизнями, а в итоге сама чуть не стала таковой. «Боже... Неужели он настолько...» Настолько её чувствует, что испугался такой судьбы раньше неё. В голове Гермионы мелькали образы того, какими зачастую беспомощными становятся девушки, когда полностью отдают свою жизнь мужчине, и, ужаснувшись, она поняла, что в действительности ходила по лезвию бритвы. Ей повезло с Драко. Он не только не стал этим пользоваться, затачивать её под себя, прикладывать её способности к своим делам, так даже напротив! Он поступил с ней... «Ох...» Гермиона горестно вздохнула. Он поступил с ней, как она мечтала, чтобы магический мир поступил с домовиками. Он пытался дать ей свободу, которую она не хотела. Она упиралась и цеплялась как только могла, ведь первое, что делает домовик, которого отпускают на свободу, так это начинает убиваться с горя, вопить, что он плохой, что хозяину не нравится как он ему служил. Точно также поступила и Гермиона. Она стояла перед Малфоем и дрожащим голосом говорила: Неужели так плохо, что я дорожу тобой или может даже люблю? Как Драко это понял? Откуда у него эта мудрость, которой не было у неё? Почему, когда она была готова подарить ему свою жизнь, он не принял этот подарок? Свободная воля. Её люди получили, вкусив плоды с дерева добра и зла. И прекрасно зная о том, как это случается, видя перед глазами судьбы Добби и Винки, она по своей этой свободной воле была готова расстаться со всем, что делало её Гермионой Грейнджер. В какой момент? Когда? Почему? Гермиона один за другим, будто листы в исписанной тетради, просматривала воспоминания и пыталась понять, где она оступилась, и нашла это жёсткое и непростительно крепкое слово: «Надо.» Грейнджер всегда была рациональной. По любому, даже самому мелкому поводу она писала планы и расписания, делала пометки при чтении почти всех книг и, прекрасно понимая, что её успехи в школе лишь стартовая площадка, на которой необходимо зарекомендовать себя лучшим образом, училась с таким упорством, что ей могли позавидовать даже горы. Сколько Гермиона себя помнила, она делала всё это потому что было «нужно», «необходимо», «требовалось» и не делала то, что было «абсурдно», «бессмысленно» или «нелогично». Вся её жизнь показалась ей собранием картин в галерее — «идеальным», «совершенным», «безупречным» набором ярких событий в рамках, за которые она не могла ступить и шагу. Именно так, желая быть превосходной, она получила оценку «Превосходно» на СОВ, быть perfect — стала перфектом школы, желая быть лучшей девушкой для Драко Малфоя — стала искать как ей стать таковой. Она забыла, а может не подумала, а, возможно, просто не знала, наверное, этого не писали в книжках, что люди выбирают друг друга не из здравого смысла, а по своей доброй воле. И именно по такой доброй воле Малфой сбежал. Этот его своенравный поступок начал приобретать для неё другие оттенки. Внезапно Гермиона ощутила в этом заботу. Ту заботу, которая была больше, чем её забота о себе и даже, наверное, больше, чем она могла вместить. Это было... великодушие? Она потёрла глаза рукой, ощущая, что запуталась. С одной стороны Гермиона начала видеть удачу в том, как всё сложилось, а с другой — ей было невыносимо страшно, одиноко и самое главное — непонятно, что с этими чувствами делать. В голове скорбными нотками звучала обида: «Мог бы остаться и хотя бы поддержать!» «А мог ли?» Это был голос совести Гермионы. Эта часть девушки понимала, что её хозяйка не услышала бы призыв, не будь тот выражен в такой строгой, жёсткой форме. Даже так она поняла его только через несколько недель. А мог ли Малфой вообще помочь ей как-то, кроме как отстраниться и дать простора и тишины, чтобы разобраться в себе? Ведь её душа это слишком глубоко. Так глубоко, что она сама сейчас ничего там не видит. Это её и только её война. Война Гермионы Грейнджер. Битва за её собственную жизнь. И этот тыл настолько глубок, что союзников в нём нет и быть не может. Борьба была уже привычным для неё состоянием. И от одного этого слова внутри Гермионы разлилось спокойствие, а следом ужас. Она привыкла к тому, что каждый день может быть последним, что даже если не знаешь что делать — делай что-нибудь. Она привыкла, что может положиться и надеяться только на то, что есть перед ней прямо сейчас. А что делать, если перед ней целая жизнь? Это была та усталость, которую она уже не могла вынести. Гермионе хотелось плакать. В такие моменты тем немногим, что спасало её, была музыка. И сейчас ей очень захотелось пройтись по клавишам. Как долго она не играла? Последний раз она сидела за фортепиано, когда учила Рона дома у Гарри, это было около года назад. А до этого, наверное, ещё дольше. Ей было не до ритма и не до своей души. Но несмотря на всё это, она в момент собралась и подошла к инструменту, стоящему в углу. Кажется, он стоял здесь по настоянию матери Драко, но Гермиона ни разу не видела, чтобы он на нём играл — наверное, Малфою тоже было не до того. Она отодвинула банкетку и села. За окном уже было темно, да и её сосед выразил чёткое желание отдохнуть, значит нужно было что-то тихое, нежное, мягкое. Бетховен? Да, Бетховен. Лунная соната, пусть будет она. Итак, ля, а затем малая октава. «Ми-ля-до, ми-ля-до, ми-ля-до.» Сама по себе Лунная соната была одним из самых первых произведений для игры двумя руками, которое выучила Грейнджер, но долгое отсутствие практики и нот перед глазами сказывалось. Гермиона ошибалась, сбивалась, подбирала звуки на слух и двигалась дальше, ощущая внутри душное и приятное тепло труда. — Подвинься. Увлечённая переменами тонов, она не заметила, как снова оказалась в комнате не одна. Малфой подсел к ней и разложил на пюпитре ноты на три листа. Драко давно не был так близко к ней, но почему-то сейчас это не возбуждало и не вызывало трепет, только завораживало. — Я - левую, ты - правую. На счёт три. Раз, два... И на счёт три Гермиона вырвалась из мимолётного оцепенения и, полуразвернувшись к своему напарнику, сыграла: «Ми-ля-до, ми-ля-до, ми-ля-до.» Затем ещё и ещё. В том, чтобы играть вместе, она ощутила что-то такое тонкое, такое, наверное, даже интимное. Звучать вместе, согласовываться и складываться в мелодию. Почувствовал ли это Драко? Она не знала. А что чувствовал Малфой? Он чувствовал, что, когда он концентрировался на звуке, это гудение в голове, от которого болят даже волосы, утихает. Несколько минут назад он поднялся к себе и достал свой дневник, чтобы записать мысли и события прошедших пары дней. Он даже не заметил, когда Грейнджер начала играть, до её первой ошибки. Фальшивая нота резанула слух и заставила Драко отвлечься. Через пару десятков секунд он понял, что не может слушать эту симфонию раненой кошки, вцепившейся в бладжер, и пошёл к своему сундуку за нотами.

***

С последним аккордом Лунной сонаты в жизни Гермионы наступила тишина. Теперь она вернулась за своё привычное место за гриффиндорским столом и к привычному занятию школьными делами на переменах с Малфоем. Всё, казалось, вернулось на круги своя, за исключением паники в груди, которую она уже почти привыкла не замечать, и голосов за их спинами. Сплетни обычно не очень волновали Гермиону, но теперь она сама терялась в догадках что происходит, и это шуршание со всех сторон её беспокоило. Какое-то время она следила за тем, кто и как смотрит на них с Малфоем, и прислушивалась к шёпоту, который иногда становился гулом. А потом ей надоело ходить в страхе и трепетать перед ничего не значащими людьми, и она как-то за обедом спросила у Джинни, о чём же там говорят. Выяснилось, что все вокруг считали, что они с Драко расстались, потому что Малфой ей изменил, и вокруг шли пересуды с кем именно. А то, что они всё ещё проводят так много времени вместе, по самой популярной версии оттого, что Гермиона будто бы умоляла его остаться, чтобы ей не было так больно, и Гарри исполняет разные поручения Малфоя за то, что он проводит время с ней. Гермиона не знала что и думать. С одной стороны в этом была доля истины, она не хотела отпускать Драко и боялась его потерять вместе с собой. С другой стороны догадки были слишком далеки от действительного положения вещей. В любом случае известность принесла ей долю спокойствия, и очень скоро Гермиона перестала замечать шёпот вокруг. То время, которое Драко оставил ей свободным, Гермиона думала над его словами. Письмо, что Малфой ей отдал тогда, казалось уже целую вечность, а не всего пару недель назад, девушка знала уже наизусть. Единственное место, за которое цеплялось её внимание, были слова о том, что он хочет вернуть ей искренность. Сама по себе эта фраза давала ей слишком мало пространства для размышления, ни одной идеи о том, как она могла это сделать. Ведь Гермиона же была всегда искренна. Она поняла идею, но не представляла как привнести её в жизнь. Гермиона сидела в большом зале, невидящим взглядом упиралась в своё эссе по древним рунам, перебирала в голове всё, что ей когда-то нравилось и находила изъян в каждой идее. Всё ей было противно. Гермиона Грейнджер понимала, что, чтобы начать что-то делать, ей нужна была конкретика, нужна была цель, но ни одной достойной не находила. И если поначалу она чувствовала отчаянье, то теперь это постепенно начинало бесить. Чем дальше, тем больше она ощущала внутри силы, которые рождаются в те минуты, когда нужно что-то преодолеть, сломать, исправить, перебороть. — Гермиона, а ты уже выбрала себе платье на Рождественский вечер? Голос Парвати вывел Грейнджер из боевой задумчивости. Она рассеянно хлопала ртом, не зная что ответить, её мысли были слишком далеко от того, о чём потихоньку, скрываясь от наблюдающих преподавателей, болтали девушки за столом. И слава Годрику, у неё была Джинни, которая в момент перехватила ниточку разговора: — Может быть то золотое, которое мы купили летом? — Да, наверное, его... — Гермиона ответила почти на автомате, не задумываясь. Но её голова, слишком хорошо приспособленная думать о мелочах, тут же выстроила в голове цепочку, от которой её паника, связанная с Малфоем, удвоилась. Она вспомнила, где сейчас находилось это платье. И бельё. На секунду Гермиона представила как разрешить разом и почти без усилий всю её тревогу. Казалось бы, что проще: натолкнуть Драко на противоречие, выдать ему, что Поттер владеет его воспоминаниями и дело с концом. Можно будет вместе с Малфоем припереть Гарри к стенке и заставить вернуть всё обратно. В том, что слизеринец готов будет сыграть роль тарана или найдёт кого-то, кто это сделает, Гермиона не сомневалась и всё же противилась этому. «Ну вернёт он себе память, и что? Всё повторится...» И вот теперь она задумалась вот о чём. Сколько времени отвёл на это Малфой? Думал ли он, что к его возвращению в мэнор всё закончится? Ведь её платье было где-то там. Если Драко действительно в неё верил, он мог подумать, что на это всё хватит только несколько дней, а не недель, за которые она так и не придумала что ей делать. Спросить у Гарри, может быть он знает? А если Гарри спросит, зачем она спрашивает? Неееет, она ни за что не расскажет, что отдала Малфою своё нижнее бельё на их первом свидании. Гермиона изнывала от того, что уже несколько дней не могла придумать что ей делать со своей жизнью, и, честно говоря, мечтала забросить этот вопрос в дальний угол, если бы не Драко, который был столь нейтрально вежлив к ней. Наверное, она была бы рада, если бы он хоть раз назвал её грязнокровкой или наорал, было бы проще. Она бы знала, что всё ещё трогает его, задевает душу самим своим существованием, попадает куда-то в чистокровное сердце. Но думать об этом Гермиона уже тоже устала. Поэтому вопрос с платьем, которое по её собственному решению теперь нужно было любой ценой забрать из поместья, оказался в свете прошедших дней для неё каким-то новым вкусом, что её слегка одичавший от душноты испытываемых чувств, мозг уцепился за эту идею всеми извилинами. Добыть их. Платье и бельё, которое тоже было где-то там. Малфой-мэнор, теперь без приглашающей руки Драко, казался ей неприступной крепостью. И всё же лазейка была. Летом Малфой приказал одному из домовиков исполнять все просьбы Гермионы, и это был её шанс. Главное, чтобы никто из хозяев её не заметил. В голове складывался план: 1. Трансгрессировать к воротам и надеяться, что встречать её придёт тот же самый домовик. Кажется, Ирви? 2. Уговорить её, что слова Малфоя были в том числе и о том, что она в отсутствие Драко может прийти в поместье, забрать пару вещей. 3. Потребовать, чтобы домовик скрыл всё это от хозяев. 4. Незаметно покинуть мэнор. Разум Гермионы пытался достучаться до неё, говоря, что это рискованно, сложно и малоосмысленно. Но разве может какой-то голос рассудка остановить волевого человека, когда он твёрдо решил заняться чем угодно, только не тем, что действительно для него важно? Когда последние несколько лет гриффиндорцам приходилось противостоять Волан-де-Морту, выбор был очевиден: выжить, а не умереть. Тогда думать о том, что будет, если не получится, не приходилось... Сейчас же, если у неё не выйдет, простой отработкой она не отделается. Но мысли о последствиях также вызывали у неё бессилие. Как просто всё было на втором курсе! Сначала ограбить запретную секцию библиотеки, потом залезть в хранилище Снейпа, стащить нужные ингредиенты, сварить зелье, чтобы пройти в гостиную чужого факультета и не беспокоиться ни о чём. Теперь же, чтобы всего лишь залезть в Малфоевский шкаф с одеждой за её же платьем, ей приходилось переживать куда большие муки. Как глупо! Стоп! «Чтобы залезть в шкаф с одеждой мне не нужно быть в поместье!» Мысли и тело расслабились. Гермиона блаженно благословила в своей голове Малфоя и всех аристократов с их заморочками и изобретательностью. Драко зачаровал для неё шкаф в их общей квартире (сердце больно ударило в рёбра, но Гермиона решила отложить это на потом), наверняка, свой он зачаровал тоже. Теперь ей не нужно стремиться в мэнор, всё будет много проще! Радость от найденного решения озарила Гермиону. И она, пожалуй, впервые за последнюю неделю улыбнулась.

***

Пока гриффиндорцы, таясь, вместо того, чтобы готовиться к рождественским контрольным, перешёптывались о грядущих праздниках, слизеринцы были заняты насущными проблемами и без устали скрипели перьями о пергаменты. Правда, это нравилось не всем из них: — Дафни, это ты должна была учиться на превосходно, а потом рассказывать мне это всё перед сном, как детскую сказку. — Астория сидела по правую руку от сестры. Это было единственное место в Хогвартсе, где девушка могла заниматься хоть чем-то связанным с учёбой. Так что к тому, как ноет сестра, Дафна Гринграсс была более чем привычна. Чуть устало выдохнув, она повернулась в сторону Астории и, выбрав самое скучающее и безразличное выражение лица из своего арсенала, ответила: — Ну да! Ведь именно затем, чтобы подгадить тебе, я полгода сидела и седела в поместье, скрываясь от Волан-де-Морта. Видишь это выражение крайней печали на моём лице? — Я не понимаю, зачем мне писать это идиотское эссе?! Бинс же всё равно ничего нового не узнает, да и читать он его вряд ли будет. — Неужели тебе совсем ничего не интересно? — Интересно. Но если я буду всё это изучать, то единственное в чём я действительно продвинусь, так это в том, чтобы стать шокирующей занудой, как вот Грейнджер, — Астория кивнула в сторону гриффиндорского стола. — Зато ты станешь шокирующе симпатичной занудой, — Дафна улыбнулась и ласково ткнула изгибом пальца сестру в подбородок, и та заулыбалась. — Мисс Гринграсс и эммм... Мисс Гринграсс, прекратите, пожалуйста, драку! — Слизнорт, неторопливо вышагивающий между ученических столов за спинами слизеринок, конечно, не мог увидеть, что обе девушки светились нежным теплом. — Мы не дерёмся, — возразила Дафна. — Наоборот, мы здорово спелись, — подтвердила Астория, — скажи же, Блейз? — Я изо всех сил стараюсь вас не слушать, — отозвался Забини и перевернул страницу. — В самом деле? Всё равно прекратите, — Слизнорт был немного удивлён и, чуть смутившись, продолжил свой путь. Забини напрягся. Вероятнее всего фраза профессора относилась к заигрыванию сестёр Гринрасс, но он забеспокоился. Мог ли Слизнорт заметить это? Уже больше месяца Блейз следил за Асторией. Тихо, осторожно, приглядываясь. Для него это было в новинку. Обычно он не тратил свои силы на такую пустую деятельность, как внимание к кому-нибудь из сверстниц и тем более шпионаж за ними. Он мог отмечать, как они одевались, что выбирали, давал оценки всему, что происходило вокруг, и был одним из немногих, кому Малфой не снёс бы за это челюсть, но тут он из-за чего-то старался как можно меньше трогать то, что видел. Персефона Паркинсон напряжённым взглядом проследила за Слизнортом, прошедшим мимо неё, а затем чуть нагнулась к Малфою и выпалила: — Почему Слизнорт никогда не даёт мне никаких интересных поручений?! Драко чуть скривил рот и повернулся к подруге: — А ты ему говорила об этом? Пенси была слишком расстроена, и её лицо передавало эмоции настолько ярко, что Малфой не смог сдержать усмешку. — Нет, но когда он раздавал задания на следующую неделю, я сделала вот так, — она скрестила руки на груди и обиженно резко выдохнула со звуком, напоминающим что-то среднее между «Ах» и «Пф». — И Слизнорт должен был о чём-то догадаться по твоему виду? — Драко действительно не понимал. Конечно, сейчас, когда Пенси уже огласила, что именно она имела ввиду, он мог соотнести её действия со словами, но не зная заранее, осознавал сам, что вряд ли бы догадался. — Да! — Конечно! С противоположной стороны стола послышались голоса Дафны и Астории, поддерживающие подругу. Малфой искренне не понимал. Ему казалось, что это скорее похоже на договорённость среди девушек, чем на то, что Паркинсон действительно выбрала достаточно точную форму для выражения своих желаний. Как бы то ни было, он сейчас был над ними старший, и все проблемы факультета сразу же становились его проблемами: — О своих желаниях, Пенси, нужно говорить. Если хочешь задания поинтересней — бери, можешь не стесняться. — Я не хочу кого-то притеснять. Знаешь, обо мне и так невесть что говорят, а так ещё будут гудеть, что староста Слизерина обижает весь факультет. — О Мерлин! Ты ещё бы сказала, что не хочешь завоевать кубок школы, чтобы не обидеть Гриффиндор. Ты вот понимаешь, что обижать людей это вообще суть любой деятельности? Если ты никого не обидишь, ты попросту ничего не сделаешь. Пенси скорчила недовольную рожу и уставилась в пергамент перед собой. Драко опять её не понимал. И, очевидно, продолжая не понимать, спросил: — Ну так что, выскажешься? — Агрррпфффффф!! — то, как Пенси устало и чуть зло выдохнула и закатила глаза, было единственным ответом, который ему было суждено получить. Малфой чувствовал, будто попал в какое-то зазеркалье, где был не в состоянии понять сигналы этой странной второй половины человечества. — И я что, должен был понять что это означает? — Ага, — ответила за Пенси Дафна, смотря в учебник. Решив, что с Пенси разговора сейчас всё равно не получится, Драко перевёл своё внимание на сестёр. За Дафну можно было не беспокоиться, а вот... — Астория, как твоё эссе? — Драко, не трогай её, а то она бросит писать и начнёт жаловаться, — попробовала остановить его Дафна, но не успела, и Астория застонала: — Я не понимаю, если профессор хочет, чтобы мы изучили страны Первой магической войны, то зачем писать это эссе на 15 дюймов?! Если говорить честно, хныкающая Астория, когда она не имела никакого отношения к нему самому, была, забавляющим душу Малфоя, зрелищем, и обычно он не упускал возможности посмеяться над ней. — Представь, некоторые книги, которые придётся читать по истории магии, ещё длиннее. — Но желание Драко быть опорой для своих было сильнее даже этого предпочтения. — Страны... Давай так, а куда бы ты поехала? Астория даже не подняла на него глаза, перебирая исписанные пергаменты. — В Исландию. К ближайшему вулкану вот с этим всем. Драко удивился. Он никогда не видел Асторию такой. Она ныла, жаловалась, бесилась, но продолжала делать своё задание. Кажется, впервые в жизни он увидел на её лице серьёзность и от одного этого наблюдения ему показалось, что душа в груди стала чуть больше. В том, что эссе будет написано в нужном объёме и в срок, можно было не сомневаться. По левую руку от Дафны сидели ещё два человека из её цепочки: Салли Сандерс и Лари Коурфур. Младшая дочь одного из великобританских послов, Салли, несмотря на то, что училась только на третьем курсе и оставалась по всем критерием «малявкой», была одной из лучших подруг Астории Гринграсс. Она была очень мила и нежна, и, также как Астория, отличалась любовью к тому, чтобы работу за неё выполняли другие. Лари же, напротив, был старшим сыном чистокровной, но абсолютно обычной семьи пожирателей, который, как и Малфой, лишился почти всех своих привилегий. Он был крайне умён и одним из немногих, заслужил уважение Драко Малфоя именно за то, как выстраивал логические связи и замечал то, что не видели другие. Лари усердно что-то переписывал из книги по травологии, что было странным. Профессор Стебль редко давала письменные задания, и по своей цепочке Драко точно знал, что такого задания на курсе Лари не было. Перед Коурфуром лежала стопка пергаментов, которая и стала объектом интереса старосты. Просмотрев несколько листов, он со скептицизмом прочитал: — Мой любимый волшебник Бомонт Марджорибэнкс. Лари, это твоё? — Что? — юноша, продолжая писать, чуть приподнял голову и бросил. — А, нет, это Салли. Драко повернулся к девушке, которая усердно делала вид, что не заметила разговора Драко и Лари, но получалось это у неё слишком плохо. — Салли, и чем же он тебе так нравится? — Драко показал Сандерс пергамент в своей руке. — Вся его жизнь очень необычна и интересна, — огромные глаза цвета океана смотрели на Малфоя с такой невинностью, что он понял, добиваться признания от, избалованной любовью отца, Сандерс будет слишком долго. Он наклонился над столом и посмотрел на неё исподлобья. — Как пишется Марджорибэнкс? — Эмммм, — девушка судорожно пыталась вспомнить порядок букв в фамилии известного ботаника и понимала, что запутается уже в первых двух слогах. — Салли, ты же не сама это писала. — Когда ты это понял? — После первой буквы о в слове Бомонт. — Слушай, Лари потратил полдня, чтобы сделать это сочинение. И если я его не использую, то это будет невероятным свинством по отношению к нему, а меня не так воспитывали! — обиженно вздёрнув нос и подобравшись, Салли с какой-то невероятной скоростью собрала разбросанные по столу пергаменты, не забыв забрать тот, что сжимал в руке Малфой, и, громко цокая каблуками, поспешила ретироваться. — Прости, Малфой, я ей проспорил, — продолжая писать, отозвался Коурфур.

***

Единственным делом, на которое Гермиона Грейнджер смогла себя уговорить, оказалась борьба за независимость эльфов. Ну как борьба... После переосмысления того, как она проживает жизнь, Гермиона избегала таких резких слов как «борьба», но как назвать по-другому свою деятельность она так и не придумала, зато стала думать о методах. Стирать память о домовиках всему магическому сообществу не представлялось возможным, поэтому, видимо, ей придётся опереться на то, что является единственным общим и (пока) неотъемлемым свойством любого домовика — преданность своему делу и хозяевам. И сейчас она шла на кухню, чтобы увидеть своими глазами, как живут хогвартские домовики, и провести этакую «разведку боем». После обеда было ещё несколько занятий, но Гермиона нашла полчаса перед ними, чтобы зайти к эльфам. Каждый раз, когда бы она не заглядывала на кухню, здесь кипела работа. Этот не стал исключением: трое эльфов яростно драили большой котёл, кто-то подметал пол, кто-то мыл столовый фарфор, а кто-то серебряные кубки. В стоящем звоне посуды, первым её заметил совсем молодой эльф, с которым Гермиона была хорошо знакома, его звали Карри. Да-да, Карри, как приправа. Так называли всех детей в его семье. Его сестра была Розмарин, а отца звали Тмин. Они все были отменными поварами, но сейчас Карри усердно водил небольшой метлой по полу. — Мисс Гермиона! Карри так рад вас видеть! Вы, наверное, опоздали на обед? Карри сейчас принесёт еду. — Нет-нет, Карри. Пожалуйста, присядь со мной. Гермиона опустилась на скамейку и указала на место рядом. Карри был очень дружелюбным и немного напоминал ей своим радушием Добби. Эльф аккуратно прислонил метёлку к дубовой скамье и забрался на неё сам. Грейнджер не знала с чего начать. Она, как никто другой, испытала на себе, что зависимый хочет оставаться зависимым, пусть даже ему проще было бы распоряжаться своей жизнью самому. Если бы кто-нибудь месяц назад сказал Гермионе, что она может сделать что-то, что улучшит жизнь Драко Малфоя, то это «что-то» было бы сделано уже через полчаса. И, конечно, это бы был её собственный выбор, как и положение домовиков было их собственным выбором. Хотя дела домовиков в Хогвартсе были ещё не столь плачевными, как у многих других. Здешние эльфы всегда ходили в чистой одежде и даже получали жалование. С этого она и начала. — Карри, ты же получаешь деньги за свою работу в Хогвартсе? — домовик кивнул.— Скажи, пожалуйста, ты же тратил их на что-то? — Да, мисс. — Гермиона внутренне ликовала. Неужели есть что-то, на что домовики готовы тратить деньги! Неужели они покупают что-то для себя! Неужели есть та щель, которую можно будет расширить и сделать из этого портал в новый мир, где люди и эльфы живут рука об руку! — На что? Что же ты купил? — Мистер Малфой пару недель назад попросил, чтобы на кухне всегда было несколько лимонов. И Карри не решился тратить на это чужие деньги, поэтому взял из большого кошелька. Гермиона ощутила, будто с разбегу впечаталась в кирпичную стену. — Тебе уже нужен большой кошель для денег? Сколько ты здесь работаешь? — Семнадцать лет, мисс. Наши хозяева пали от рук Тёмного Лорда, и Карри некуда было идти. А здесь Карри приняли. Но кошель не мой, он наш. Эти мешочки всё время мешали, и мы сложили их все в большой кошель, в шкаф с крупами, чтобы не было беспорядка. А самому Карри ничего не нужно, мисс, тем более большой кошель. Гермиона была готова расплакаться. В центре холла министерства, когда его захватил Волон-де-Морт, была скульптура, показывающая место маглов в этом мире. Аллегория того, что волшебники должны помыкать простыми людьми. Этот большой кошель мог бы стать аллегорией для положения домовиков, которым не было нужно ничего, даже большой кошель. Но всё же Карри тратил деньги... — А ты когда-нибудь хотел купить что-то для себя? — Зачем, мисс? У Карри всё есть. — Ну, а если не совсем для тебя? Вот, смотри. Представь, если бы у тебя был самый лучший нож на свете, который был бы самым подходящим именно для тебя. Ты бы готовил быстрее и вкуснее, верно? — Мисс не нравится наша еда? — О нет, Карри, очень, очень нравится. Я не о том. Я просто хочу сказать, что, может быть, нам удастся придумать, чтобы стало так хорошо, что я и представить бы не смогла. И ты тоже не сможешь. — Не знаю, мисс, Карри старается изо всех сил, но... может быть. — Тогда, вдруг ты захочешь купить себе подобный нож, чтобы ещё лучше делать свою работу? — Карри об этом не думал... — Карри, а, может быть, ты захочешь пойти со мной, и мы найдём тебе такой нож?

***

Драко Малфой находился в прекрасном настроении. Он только что навестил Плаксу Миртл, объятья которой, конечно, пронзали ледяным холодом до самых костей, но всё же были приятны. Она сначала немного пообижалась, что Драко так долго к ней не заходил, а после кокетливо простила. Он рассказал ей последние новости Хогвартса и некоторые свои планы, а затем пообещал обязательно зайти после рождественских каникул. Держа руки в карманах, он чуть пружинил при каждом шаге на носках, ощущая, что внутри зреет настроение немного пошалить. Только перфекту вести себя таким образом не полагалось, и вот он выбирал чего же сейчас ему хочется больше: быть властителем всея Слизерина или веселиться. Он как раз проходил мимо кабинета истории магии, когда из него выходила Салли Сандерс. Заметив Драко, она попыталась сбежать, но Малфой слишком быстро выдал вопрос: — Салли, ты переписала работу? — Я сдала сочинение, — для убедительности девушка махнула рукой в сторону кабинета. Всем лицом она пыталась изобразить такую невинность, что Драко было абсолютно ясно, что Сандерс боится его. Боится, что Малфой узнает, что она думает на самом деле. Этот страх младшекурсников перед старостой несколько веселил Драко, но вида он не подавал. — Ты не ответила на мой вопрос. Работа твоя или Лари? — Ну, без него бы у меня точно ничего не вышло, — врала девушка крайне хреново. — Как-то уклончиво... Что значит твой ответ? — Значит, что значит. Пока! — Салли развернулась на каблуках и пошла по направлению к лестнице. Малфой помедлил секунду и зашёл в кабинет истории магии. В нём было темно и, конечно, Бинса там не было. — Люмос. Он подошёл к преподавательскому столу и обнаружил на нём стопку сочинений, недолго думая, Драко стал искать нужное. «Койфур... Парнон... А, вот. Сандерс.» Стараясь не выронить палочку, он открыл сочинение на первой странице и прочитал случайную строчку. «И пускай жизнь Лари пошла не так, как он планировал, он вкладывает все силы, чтобы прожить её достойно и помогает другим не сбиться с пути.» В полутьме пустого класса Драко Малфой сидел на, наверное, самом пыльном стуле в Хогвартсе и читал сочинение третьекурсницы. Сказать, что он был восхищён, это ничего не сказать. Мало того, что Сандерс послушала его и переписала сочинение. Возможно, просто испугалась, что Драко может заложить её Бинсу или Слизнорту. Так она ещё и написала его о том, кого точно знала, и кто в большой степени был этого достоин. Слог девушки был очень лёгким, и Малфой так увлёкся, что совсем не заметил шагов в коридоре. — Драко? Что ты там делаешь? — Это была Паркинсон, она просто шла из больничного крыла с зельем для Забини, у которого страшно разболелась голова. — Я? Да так, ничего. — Он спешно сложил пергамент обратно в стопку. Голос его был сбившийся и немного сиплый. — Малфой, ты что там, плачешь что ли? — Пенси захихикала, представив себе рыдающего Драко. — Нет, я просто расстроился, что Крам не будет участвовать в следующем чемпионате мира, потому что Болгария не прошла квалификацию, — буркнул он в ответ и двинулся в сторону двери. Конечно, Паркинсон понимала, что это была более чем нелепая отговорка, и что-то действительно затронуло Малфоя. Но если Драко не хотел говорить, его было лучше не спрашивать. И вместе с этим оставлять его одного Пенси тоже не хотелось: — Я иду в подземелья. Составишь мне компанию? Драко кивнул. Он выглядел немного уставшим, но заметили бы это только те, кто бывал с ним рядом. Для всех остальных это был всё тот же строгий и непреклонный глава рода Малфоев. И Пенси знала, что когда кто-то из мальчишек устаёт, их лучше не трогать, и всё же ей хотелось поделиться. — Знаешь, а я попросила у Слизнорта себе другое задание. Теперь я занимаюсь ингредиентами для зелий. Обычно за этим следит он сам, но вроде помощь не помешает. Дал вот такой талмуд по оценке их качества. — Я рад за тебя. — Малфой чуть повернулся, чтобы сказать это подруге, потому что сам смотрел несколько в сторону. — Прости, мне надо вернуться. Увидимся позже. Не обращая внимания на смутившуюся подругу, погружённый во что-то своё, Драко махнул ей рукой и двинулся в обратную сторону.

***

Удовлетворённая тем, что она сегодня сделала, Гермиона предложила Гарри и Джинни провести вечер в гостиной Гриффиндора: поиграть в шахматы, шарады или что-нибудь ещё. В конце концов, она уже не помнила, когда в последний раз узнавала как дела у остальных её однокурсников, и этот вечер как нельзя лучше подходил для того, чтобы вернуться в самое уютное место во всём Хогвартсе — гостиную в красно-золотых тонах. Гермиона спускалась по лестнице, когда услышала внизу торопливые шаги и девичий голосок: — Драко, неужели ты соскучился? Сначала Гермиона вжалась в стену, чтобы её не заметили, а после аккуратно сползла и села на корточки, чтобы увидеть, что происходит внизу. В центре гостиной на крайне близком расстоянии друг от друга стояли Драко Малфой и Астория Гринграсс. Астория, когда ещё встречалась с Драко, каждый раз поражалась, что его фарфорово-белая кожа на ощупь оказывалась тёплой. И сейчас, положив руку ему на середину груди, ощущая даже через рубашку, что Драко Малфой живой человек, она чувствовала, как ток пробежал от ладони к позвоночнику. Но Драко не чувствовал от этого прикосновения ничего, чтобы хотел продолжать чувствовать. Гермиона, сжавшаяся на лестнице, чтобы слиться с тенью, чуть не ахнула, с какой грубостью он отбросил руку девушки. Конечно, подслушивать и подглядывать старосте совсем не полагалось, но раз Гермиона уже решила отбросить категории долженствования, то могла себе это позволить. Тем более она же подслушивала разговор своего молодого человека. Если бы он помнил, кем они являются друг другу, то наверняка сам бы ей рассказал. Гермиона продолжала нарушать границы одной этой идеей, но сейчас она предпочла об этом забыть. — Астория, хватит! Драко был взбешён. Он шёл с Пенси, когда одним глазом увидел справа в проходе две фигуры. Это были Астория и ещё какой-то старшекурсник. Кажется, с Хафлпафа. Впрочем, это было неважно. — Мог бы просто сказать нет, а не орать на меня. Зачем ты привёл меня сюда? — Хватит заигрывать со всем Хогвартсом. — Драко, ты что? Ревнуешь? — с места Гермионы было плохо видно, но она была готова поклясться, что Астория улыбнулась. — Конечно нет! Что за идиотизм!? Думаешь, я не знаю, что Блейз вчера пригласил тебя в Хогсмид? — Значит, ревнуешь. — Да нет же! О, боги! —Малфой резко успокоился и ощутил усталость ещё до того, как начал что-то объяснять. — Тори, Блейз - отличный парень, и если он, по каким-то неведомым мне причинам, остановился на тебе, я лишь только прошу уважить его и перестать вилять хвостом перед каждым встречным. — А с чего это вдруг такая забота? Сколько вы уже не разговариваете? Месяц? Два? Три? — То, что мы не разговариваем, ничего не меняет. Блейз - мой друг, и если какая-то пузатая мелочь будет смешивать его с грязью, я сам эту мелочь в грязь замешу, ясно? На какое-то мгновение Астория задержала дыхание, но виду не подала. Это было чертовски обидно. Мало кто кроме Драко знал, что она хотела бы быть выше ростом, и что обозвать её мелочью было бы крайне эффективным оскорблением. И раз он считал, что может бить по её больным местам, то: — Знаешь, Драко. Ни тебе, ни Забини я ничего не должна. — Да, знаю, поэтому я и использовал глагол «прошу». Ты, вроде, слышала. — Это очень по-малфоевски просить, обещая втоптать в грязь. — А как я, по-твоему, должен просить? Хочешь, чтобы я встал перед тобой на одно колено, предложил руку и сердце в обмен на то, что ты будешь вести себя в рамках приличий? — Если ты хотел меня в чём-то убедить, то советую тебе перестать оскорблять меня, высмеивать или угрожать. «А ведь она права.» Эта мысль уколола Драко в его самолюбие. Он всегда считал Асторию достаточно умной и сейчас не мог отрицать логичность её выводов. Где-то внутри он заскрипел и выдавил: — Ладно, ты права, прости. По сути, я уже всё сказал, может теперь ты скажешь что-нибудь? — Скажу, что то, как я себя веду, ни твоё, ни чьё-либо дело. Её надменный вид и скрежетание внутри Драко оказались опасной смесью, и Малфой взорвался. — Знаешь что? Одолжения стервы мне, пожалуй, что ни к чему. Блейз и сам с тобой разберётся. — Думаешь, тебе всё можно, Малфой, да? Вроде того, что ты можешь запретить лезть в свою жизнь, а сам распоряжаться чужими? — Ой, да ладно. Будто я не слышу, как вы шепчетесь за моей спиной. Обстановка накалялась всё больше. Что могло быть дальше? Припомнятся все обиды и слухи. В том числе и об их романе. А значит, этот разговор нужно было срочно прервать, пока Гринграсс не сообщила Малфою, что у него есть или была девушка. Гермиона мягким шагом поднялась наверх и, производя как можно больше звуков, стала спускаться вниз. — Ох, простите, я, кажется, помешала? — Ничего, я всё равно уже ухожу, — Астория последний раз бросила злобный взгляд на Драко и пошла к выходу.