Пути, которые мы выбираем

Война всё меняет. Даже если эта война самая маленькая, её руки переполнены силой. И когда она, пусть и с подозрительными нежностью и вниманием, стучится к тебе в окно, стёкла в момент разлетаются вдребезги. И если ты выживешь, если доживёшь до того момента, когда не боясь быть ею замеченным сможешь вновь обогатить глаза своего дома новыми хрусталиками, то узнаешь, что каждый раз, когда кто-то просто проходит мимо твоих окон, какая-то струна внутри снова натягивается от страха быть изрезанным разлетающимися осколками. До войны Новый год и Рождество в Хогвартсе всегда были праздниками полными спокойствия и тишины. Большая часть студентов разъезжалась на каникулы, желая провести время с родными. Те же, кто оставался делали это преимущественно вовсе не от любви к своей школе. Но вот Помона Стебль любила Хогвартс и последние двадцать лет проводила зимние праздники здесь. В ученические годы она в это время почти всегда возвращалась домой и с удовольствием поглощала за обе щёки бабушкины румяные пирожки с яблочным джемом, но прошли годы, из родственников у неё осталась только сестра, которая каждый год перед самым Рождеством вместе со всеми поколениями своей, будто сошедшей с обложки журнала, семьи покидала пределы Англии. Многие годы профессор не замечала, как эти две недели зарождали в её сердце тоску. Первые дни каникул она, полная спокойного счастья, проводила во влажной тишине теплиц, а затем вливалась в уже разгорячённую гурьбу преподавателей, которые под заботливым взглядом Дамблдора становились семьёй друг для друга и родителями для немногочисленных, оставшихся в школе студентов. Смерть директора, возвращение Волан-де-Морта и падение министерства год назад превратили последние рождественские каникулы в почти бесконечную пытку страхом следующего дня, когда не было даже ежедневных уроков, во время которых профессор Стебль забывала обо всём. Преподавание травологии детям было её призванием. Сколько Помона себя помнила, она любила растения, наслаждалась прополкой и прислушивалась к каждому ростку, который ей встречался на заднем дворе бабушкиного дома или в теплицах школы. Она умела разговаривать с ними и заворожённо наблюдала, как день ото дня их листья крепнут, а бутоны наливаются соком. Ровно также она смотрела на учеников, которые становились всё взрослее, замечала, как в их сердцах и умах рождаются идеи и чувства, и с трепетом внимала тому, что каждому из них было нужно. Она действительно любила свою работу, но вот настали очередные каникулы, когда почти все ученики разъехались, оставив её в теплицах одну. И вот когда профессор, насытившись приватным общением со своими растениями, на третий день по старому обыкновению зашла в общий зал между завтраком и обедом, то обнаружила ту же весёлую компанию преподавателей, что и была здесь многие годы до этого. Но то ли оттого, что за столом не было Альбуса и Северуса, то ли оттого, что взгляд Минервы, несмотря на праздники, оставался полным директорской властности, радость Рождества не зажгла сердце профессора Стебль так, как это было всегда. И если бы в мире были часы, которые отмеряли не время, а тоску, то Помона наверняка бы услышала, как они мерно тикают в её груди. К вечеру 31-го декабря Стебль поняла, что у неё совершенно не было желания отмечать ещё один оборот земного шара вокруг солнца, тем более делать это среди ликующей толпы, что сейчас правила балом в замке, поэтому просидев за общим столом после полуночи ещё около часа, она покинула Большой зал. И вместе с этим оставаться одной она не хотела. Стебль знала, что в ближайшие несколько дней жители школы, увлечённые зимними забавами, будут мало обращать внимание на то, что творится вокруг, и решилась на отчаянный шаг. Замок был пуст, даже призраки праздновали наступление нового года так, что добраться до башни директора без свидетелей не доставило труда, а будучи профессором и деканом факультета Пуффендуй пароль от кабинета Помона Стебль, конечно же, знала. Оказавшись внутри, она мысленно отругала Минерву за расточительность оставлять горящими безвоздушные лампы и свечи в совершенно пустой комнате, но, впрочем, сейчас ей это было только на руку. Стараясь не суетиться, она нашла стремянку и приставила её к стене с портретами директоров школы. Первые несколько секунд она смотрела на портрет Дамблдора. Седой старик мирно спал в своём кресле, олицетворяя для неё всё то, что теперь ушло навсегда, прошлое, которое потеряно. И совершенно точно это было не то, что она сейчас искала. А что она искала? Искала надежду, искала веру, искала «завтра». Сейчас ей нужен был друг. Она забралась на стремянку и шёпотом позвала: — Северус! — Ответом ей была тишина. Вокруг висело огромное количество полотен. Какие-то из них пустовали, похоже, что многие директора, даже будучи нарисованными, продолжали чтить традиции живых и сейчас наверняка праздновали Новый год на каком-нибудь полотне с застольем, остальные же мирно сопели. Их Стебль будить не хотела, поэтому профессор осторожно постучала по деревянной раме: — Северус, проснись! Мужчина, стоящий посреди полотна, недовольно поморщился и открыл глаза. — Помона? Неужели было что-то настолько срочное, что ты не могла подождать до утра? — Кое-что очень срочное, Северус. Сейчас я сниму тебя со стены. Не хочу, чтобы ты проснулся от тряски, — она крепко сжала раму и осторожно потянула портрет вверх. — Профессор Стебль, что вы делаете?! — пытаясь поймать равновесие завопил шёпотом Снейп. Кажется, это был первый раз на памяти Помоны, когда она услышала такое шокированное удивление в его голосе. — Несу вас в свою комнату, директор, — спустившись на несколько ступеней, Помона поставила портрет на верхнюю перекладину и вновь взяла его в руки только тогда, когда почувствовала под ногами паркет. — Вы сошли с ума? — шептал настолько грозно и громко, насколько мог, прислонённый к стене Снейп, пытаясь вразумить коллегу, которая в это время была увлечена пристраиванием стремянки на прежнее место. — Нет, я всего лишь не хочу выпивать в одиночестве. С бережностью и заботой профессор травологии пронесла портрет зельевара через всю школу в свою комнату, находящуюся на первом этаже ровно посередине между теплицами и кухней. Зайдя в свою гостиную, она аккуратно опустила портрет на комод, на всякий случай подперев его вазой, и на несколько секунд исчезла в спальне. Вернувшись, Стебль поставила на маленький круглый столик, стоящий возле камина, грузную бутылку из тёмного стекла и миниатюрную рюмку, больше напоминающую сжатый редуцио хрустальный фужер, достала из шкафа солёное печенье, отодвинула одно из кресел подальше от камина и перенесла на него портрет профессора Снейпа. Надо было отдать Северусу должное, за время его похищения он не только не проронил ни слова, обеспечив тем самым секретность самому факту существования их разговора, но и успел раздобыть себе бутылку капустного виски, стакан и табуретку, на которой теперь сидел напротив Помоны. — Должен признаться, я рад, что ты хоть на время, но забрала меня оттуда, — Снейп наполнил прозрачный стакан светло-зелёной жидкостью и с наслаждением отхлебнул. — Ты не можешь представить, как это пыльно и противно целыми днями висеть на этой стене. — Как же так, Северус?! В Хогвартсе полным-полно портретов, неужели ты уже успел перессориться со всеми?! — с тихим бульканьем настойка полыни переливалась из бутыли в рюмку. — Вы меня с кем-то путаете, мисс Стебль. Я просто не люблю людей и очевидно не намерен навязываться тем, с кем не был знаком. К тому же это мой единственный портрет. Вынужден признать, что теперь я питаю некоторую зависть к Дамблдору и тому, что его печатают на коллекционных карточках для шоколадных лягушек. — Ох, неужели тебе настолько плохо? — Пожалуй, что нет. До недавнего времени всё было вполне удовлетворительно, — не сговариваясь они синхронно опустошили стаканы, Стебль поспешно заглушила горечь настойки печеньем. — Ну, Северус! Я же теперь просто обязана спросить, что же такого случилось, — профессор аккуратно вернула пустую рюмку на стол и сложила руки на коленях. — Макгонагалл решила поставить памятник во дворе школы, нашла спонсоров и всё уже согласовала. Памятник мне, Дамблдору и ещё некоторым погибшим. И ладно бы это был обычный кусок глины, но ведь нашему новому директору можно самой поставить памятник. Она же может опередить весь мир по тому, как противодействовать полумерам и пререканиям, поэтому он будет из волшебной глины. И если ты хочешь получить бесплатный совет от человека, который умер, рекомендую включить в завещание прямо сегодня, чтобы тебе не ставили посмертных памятников. Порой мне кажется, что я схожу с ума от постоянного треска в ушах и ощущения, будто кто-то царапает мои кости, — на мгновение Стебль представила, каково это, и её передёрнуло. Не пересекаясь взглядом, они снова залпом опустошили свои ёмкости. — Теперь твоя очередь. Расскажи мне, почему в эту дивную зимнюю ночь я сижу здесь, а не практикуюсь в онейромантии пытаясь высновидеть очередной рецепт зелья бессмертия? — Несколько неловко об этом говорить, Северус, но мне одиноко. — Мне кажется, профессор Стебль, вы слегка запоздали и со смущением, и с осознанием. От вас я ожидал куда большего. Ты ведь уже столько лет сидишь в этом замке, уезжая отсюда только на пару недель в году на какой-нибудь безумно скучный фестиваль цветов и бабочек, и только сейчас до тебя дошло, что мы никому не нужны? — Ох, Северус, ты как всегда категоричен и непреклонен. А я ведь даже уже успела забыть насколько. Снейп недовольно скривил рот и снова наполнил свой стакан. — И это оправданно. Впрочем, если я когда-либо в чём-то ошибался и не знаю об этом, то был бы рад, если бы ты просветила меня в чём именно. — Понимаешь, я люблю свою работу, но пока каникулы все разъехались, и я чувствую такую пустоту. Я начинаю думать, что мне больше не хочется год от года водить детей по одному и тому же кругу, надеясь, что хоть кто-нибудь из них поймёт и полюбит растения так же, как я. — Неужели недотёпа Лонгботтом всё-таки предал тебя и сбежал к Флитвику? — Что ты! Невилл чудесный мальчик, но… — Что «но»? — мужчина в портрете пытливо поднял бровь. — Мне кажется, он влюбился, Северус. — Тогда можешь передать ему мои поздравления, — Снейп перевёл взгляд на стакан, медленно наполняя его. — Для такой заячьей души, как Лонгботтом, влюбиться настоящий подвиг. В любой другой день Помона бросилась бы защищать своего любимого ученика, приводя аргументы начиная с факультета Гриффиндора, на котором он оказался, заканчивая мечом Гриффиндора, которым Невилл убил Нагайну, но не сегодня: — А что делать мне, Северус? Он мой единственный настоящий ученик. Тот, кому я хотела передать свой предмет, когда у меня закончатся силы, а он думает сейчас совсем о другом. — Неужели у тебя нет кого-нибудь ещё на примете, чтобы взрастить новую главную мандрагору Хогвартса? — Пожалуйста, не называй меня так. Это было всего лишь однажды, и то это были пикси в моей спальне посреди ночи. — И я пообещал, что буду напоминать тебе об этом не чаще раза в год, и слово своё, как ты могла заметить, до сих пор исправно держу. А раз этот год только начался, то теперь мой язык и руки связаны до следующего первого января, и мне кажется, в этот раз дату я выбрал как настоящий мастер, — он снова осушил свой стакан. — Вот ты же, когда ещё преподавал, наверняка знал, кто из твоих учеников более способен к зельям? — Знал, — зельевар приложил руку со стаканом к своей щеке, предчувствуя, что сейчас его ждёт лёгкая форма допроса, и заранее устал, не стесняясь показать это всем своим видом, и понимая, что Помону это никак не остановит. С чувствами портретов вообще мало кто считается, он это понял несколько месяцев назад, когда был размочен первый кусок глины для памятника. — И что? Что ты делал? — Учил их как и остальных, возможно, уделяя чуть больше внимания. — Внимания? Северус, пожалуйста, не сочти за грубость мои слова, но что-то я сомневаюсь в том, что хоть кто-то из твоих учеников это внимание заметил. Вся школа знала, что ты будешь за что угодно хвалить слизеринцев и даже за верные ответы снимать баллы с гриффиндорцев. Альбус, конечно, закрывал на это глаза, но вниманием я бы, пожалуй, это не называла. — Помона, Помона… — утомлённо покачал головой Снейп. — Неужели даже ты не способна оценить этого. Думаешь, Грейнджер была бы столь хороша в зельях, если бы ей не нужно было каждый раз делать всё в три раза лучше, чтобы заслужить такой же балл? Думаешь, Малфой двинул бы хоть пальцем, не зная, что у него заранее есть тройное преимущество? А Браун? Она же мягкотелая как перезревшая слива! Если её не поддеть хотя бы раз за день, то она и к ночи не соберёт мозги в кучу. Эх! — обречённо выдохнул бывший директор. — Если даже ты этого не понимаешь, то уж мисс Лаванду Браун совершенно точно не ждёт ничего из того, чтобы я мог ей пожелать. — Мне жаль говорить тебе об этом, но Лаванда Браун погибла. Во время битвы за Хогвартс её покусал до смерти Фенрир Сивый… — Досадно. А я надеялся, что со временем она станет преподавать зелья вместо меня… — Ты думал, она заменит тебя? — сама мысль того, что, пожалуй, самый известный ненавистник гриффиндора собирался передать свой предмет в руки одной из них, заставила уже не совсем трезвую Помону Стебль выпрямиться в своём кресле так, будто бы она проглотила подпорку для рассады. — Либо это, либо варить их на продажу. У неё был к ним даже не талант — чутьё. Ей достаточно было прочитать про пару крестоцветов, чтобы примерно понять, как будут вести себя остальные. Да и слушать других она умела, если исключить эту её любовную сахарную вату, конечно. Хотя, полагаю, ещё Поппи Помфри была бы рада такой замене, они ведь обе сентиментальные неженки. — Погоди, Северус, так ты хочешь сказать, что видишь… видел в своих учениках не просто склонности, а таланты со всеми их тонкими прожилками и применениями? — А как иначе? Если заниматься своим делом достаточно долго, то пропустить такие вещи можно, если только совсем забросить свою работу, — он говорил это обыденно и спокойно, снова наполняя стакан. — Я тоже это заметила. Я иногда вижу в учениках потенциал, но ведь не подойдёшь же к ним и не скажешь: «Мисс Вайт, я уверена, вам очень понравятся карликовые пальмы. Пожалуйста, подумайте о карьере плантатора в Южной Каролине». Меня же все сочтут за сумасшедшую! — Вы можете попробовать сменить причёску, мисс Стебль. — Северус! Хватит издеваться! Это более чем серьёзно! Я же не могу как ты выбирать любимчиков! — У тебя совершенно точно не получится, ты возьмёшь сразу всех. Только в их обучении это мало поможет, — на эти слова Помона раздражённо выдохнула. — Или я не прав? Снейп, так и не отглотнув, застыл со стаканом молочно-зелёной жидкости у лица, ожидая ответа от профессора Стебль, которая с укоризной смотрела на него сжав губы в тонкую линию. — Профессор Снейп, вы мне сейчас совсем не помогаете. Зельевар скривил рот в улыбке. Он всегда любил разговоры наедине с теми людьми, которым доверял. Беседы получались каждый раз разные: более философские с Дамблдором, более игривые с Трюк, но вывести Помону Стебль из равновесия, чтобы она начала называть его на «вы», его всегда особенно забавляло. Впрочем, он знал, что где-то здесь начиналась та грань, за которую лучше не переступать. — А что ты хочешь, чтобы я тебе посоветовал? — Я право не знаю. Например, тому же Малфою я не смогу дать никаких преимуществ, это попросту нечестно по отношению к остальным. Неужели это значит, что я никак не смогу его склонить к лояльности и убедить согласиться... — Согласиться? Склонить к лояльности? — он посмотрел на свою коллегу как на первокурсника, решившего сварить Феликс Фелицис. — Неужто ты собралась упрашивать его? Милая Помона, ты его точно не сможешь заполучить уговорами, тебе совершенно нечего ему предложить. — Ну, так и что же мне делать, Северус? Посоветуй, будь уж так добр. Хоть злая Помона, по мнению Снейпа, и выглядела очень забавно, напоминая перекормленного нюхлера, особенно, когда она была в своей любимой шляпе, но и портрету было понятно, что действительно пора начать вести себя более сдержанно, хотя бы в саркастических взглядах, которые он на неё бросал. — А тебе необходим именно Малфой? С Грейнджер всё много проще. — К сожалению, у мисс Грейнджер совершенно нет чувств к растениям. Я не спорю, она знает больше, чем практически все мои ученики и пересаживает ростки с поразительной техничностью, но если пустить её в теплицы дольше, чем на пару дней, я просто уверена, что мои крошки начнут чахнуть от отсутствия любви и внимания. — И поэтому ты выбрала этого взращённого на золотой посуде платинового сноба Драко Малфоя? — Ну пожалуйста, Северус, ты же его столько лет и так хорошо знаешь. Я хочу понять сам твой метод. Ведь если пойму, как мне привить Малфоя, то с остальными делов и вовсе не будет! — В этом я с тобой не буду спорить. Ну, раз так сложилась моя судьба этим несчастным вечером, давай попробуем, — но как и всякий хороший учитель, Снейп не стал сразу же выдавать своей пусть и временной, но всё же ученице всех своих методов и ответов, предпочитая задавать вопросы. — Что ты знаешь о Драко Малфое? — Тебе кто-нибудь говорил, что ты становишься жутким пессимистом, когда выпьешь? — Нет. Я слишком редко пью в компании. — Оно и понятно. Говорят, зельевары часто страдают алкоголизмом и пьют почти всегда в одиночестве. Северус посмотрел на коллегу со смесью возмущения, удивления и восхищения. — Если бы кто-нибудь спросил меня, когда я был ещё жив, каковы привычки мыслить Помоны Стебль, я бы в последнюю очередь сказал, что ты склонна к избитым клише. Сделав вид будто не услышала последних слов собеседника, Стебль начала рассуждать вслух: — Так, что я знаю о Малфое... Он из хорошей семьи, воспитан, прилежен, всегда вежлив. Иногда вспыльчив и резок, но только с другими учениками. Что ещё? Тоска половины девичьих сердец школы. Немного замкнут… — Ты описываешь то, как он себя ведёт. Но тебе нужны в первую очередь его слабые стороны. — Слабые стороны? — Именно. Это только красивая сказка, что добро и любовь побеждают всё. Людям вообще плевать на то, как видишь мир ты и чего хочешь, особенно таким людям как Малфой. Лучше всего они распознают угрозу, на втором месте шанс незаметно прикрыть свою ахиллесову пяту. В таких семьях как его это практически на уровне инстинктов. Я был мягок с ним лишь потому, что мне предстояло вести его семь лет, у тебя осталось только несколько месяцев и придётся решать быстро. Так какие ты знаешь его слабые стороны? — Он… Он бедный запутавшийся мальчик, который не знает что ему делать и куда идти. Он нерешительный… — Скажи проще, он обыкновенный трус. — Возможно… Но я бы не хотела вешать такие таблички на своих учеников. — Но при этом ты готова обозвать покойного коллегу алкоголиком… — ещё один саркастический взгляд Северуса и недовольный Помоны, длящийся полсекунды. — Я и не предлагаю тебе этого. Так чего этот мальчишка, по-твоему, боится? — Ну, смертей он повидал много, так что вряд ли её. Ты говорил, что он боится ошибиться. — Да, боится, а почему он боится ошибиться? — Потому что… как бы это сказать… я замечала, что все дети древних родов в этом схожи. — Именно. Их с детства учат, что их семья слаба ровно настолько, насколько слаб самый слабый из них. И стать самым слабым, это ровно то же, что добровольно выбрать забвение. — Так что ты предлагаешь, Северус? — Единственное, на что ты можешь уповать, так это то, что Малфой, несмотря на все события, ещё подросток. Подожди, пока он не вспылит, не оступится. Достаточно чтобы он просто сделал что-то неподобающее или нестандартное для сына благородного дома, и тогда просто окажись рядом с ним и пообещай, что оставишь это в секрете, если он поможет тебе, не знаю… с выращиванием мандрагоры из ягод прошлогоднего урожая. — Северус, ты же прекрасно знаешь, что у мандрагоры нет ягод, они размножаются с помощью семенных коробочек. Но, кажется, я тебя поняла. Так, значит, ты рекомендуешь мне найти за что пристыдить Малфоя, а затем попросить о помощи? — Не попросить о помощи, а предложить сделку. Допустим, ты обнаружила, что каждый обед он съедает все яблоки, что есть на слизеринском столе. Что ты ему скажешь? — Ничего. Это же не запрещено правилами, пускай ест на здоровье. В них много пектина, это полезно. — Но твоя цель не в этом. Это ровно тот случай, за который ты можешь зацепиться. — Как ты себе это представляешь? — Попроси его задержаться после занятия. Скажи, что видела, что он ест яблоки, словно скучает по Эдему, и не может никак насытиться. Твоё здоровье, — Снейп осушил стакан, пытаясь набраться сил. — Спроси, всё ли у него в порядке с желудком. Предложи обратиться к Помфри или нет, скажи, что ты хоть и не хочешь беспокоить Поппи, но дело может быть серьёзным, и пока всё не зашло слишком далеко, это должно быть разрешено. Скажи, что если будет необходимо, вся школа его поддержит, это очень важно, он должен бояться огласки. Помона, ты добрячка, такая же как и Флитвик, используй это как монету для торга. Ты можешь говорить про благие намерения и показать ему тот ад, в который собираешься привести этого голубка. Скажи, что первым признаком будет, допустим, аллергия на пыльцу амнезийных водорослей. Но проблема в том, что пыльцы должно быть очень много и вуаля! Малфой, чтобы доказать, что с ним всё в порядке, уже три раза в день проверяет все аквариумы и молится, чтобы скорее начался период цветения, хотя на самом деле эти водоросли абсолютно для него безобидны. — Не будь ты уже мёртв, Северус, я бы испугалась. В любом случае, это решение же только на один раз. Хотя, конечно, я давно мечтаю обустроить одну из теплиц в Чёрном озере… — Но тебе большего и не надо. Сколько у него осталось? Пять месяцев? Я уверен, что ты подберёшь подходящие растения. И здесь нечего бояться, профессор Стебль, — Снейп с грустью заглянул в свой стакан, вспоминая, как он в первый раз в своей жизни пошёл на большую сознательную ложь во благо ради другого… или другой… это как посмотреть. — Это просто наша работа и я уверен, вы сделаете её лучше кого бы то ни было. — Ты мне льстишь, Северус. — Нисколько, — конечно, он льстил. Но лишь потому, что знал, что Помона Стебль не осознавая этого сама, боится не оправдать чужие ожидания.

***

Для Грейнджер и Малфоя Новый год начался по-разному. И если для Драко это были вежливые улыбки, мишура и баккара, то для Гермионы это было признание правды: в «Флориш и Блоттс» она повела себя совершенно неразумно. С чего она вообще взяла, что покупать книги без разбора может быть хорошей идеей? Но раз уж она понятия не имела, какие именно книги приобрела, то можно было попытаться извлечь из этого хоть какую-то выгоду. Когда Грейнджер вернулась домой из магазина, она сложила покупки в стопку на своей тумбочке корешками к стене, чтобы не поддаваться соблазну проскочить какую-либо из них, и стала ежедневно брать книгу с вершины башни, стараясь не смотреть на ту, что была под ней, и читать её. И если пособие по магическим существам с выдранной страницей о василиске пару дней назад несколько расстроила её самим этим фактом (как можно так обращаться с книгой!), то эта ввела в ступор одной своей обложкой: «Мелиссия Уоткинс. Предсказания на каждый день или бытовая астрология для чайников. Издание 17-е, стереотипное» Всё что угодно, только не это. Новый год Гермиона встретила дома с родителями, которые буквально через час после полуночи покинули её, отправившись на вечеринку к друзьям. Они предлагали ей пойти с ними или хотя бы поступить так же, поехать в Нору, но Гермионе последнее время всё больше и больше нравилось находиться наедине с собой. Она очень мило провела канун Рождества в доме семьи Уизли и посчитала, что этого вполне достаточно. Оставшись в доме одной и не зная чем себя занять, не прожив ещё и часа в новом году, Грейнджер обратилась к стопке на тумбочке. Гермиона вздохнула. Ещё выгружая книги, она для себя решила, что так или иначе прочтёт их все. Если не полностью, то хотя бы 50 страниц, чтобы убедиться, что книга ей совершенно не подходит, и тогда можно будет попробовать вернуть её в магазин или отвезти в Хогвартс и отдать в заботливые руки мадам Пинс. Таким образом, радуясь большому количеству картинок, которые позволяли молниеносно преодолевать страницы, она уже пробарахталась через магическую кройку и шитьё, решив предложить её Джинни, но это... Сморщив лицо и став похожей на косточку персика, она потянулась за блокнотом и ручкой, понимая, что без этого в астрономии не обойдётся. Единственное, что успокаивало её, это номер издания — Гермиона надеялась, что книга, издававшаяся семнадцать раз, не может быть плохой. Итак, глава первая: Натальная карта. В следующий раз, когда Грейнджер подняла голову, она обнаружила, что за окном уже утро. Перед ней лежали натальная и солярная карта с полной расшифровкой, краткое описание следующего месяца её жизни и почти полностью прочитанная книга. Гермиона была удивлена и ошарашена сама собой. Она всей душой ненавидела прорицания, частью которых являлась астрология, но погрузившись в этот учебник, она нашла, что астрология ближе к нумерологии чем к прорицаниям, и, зарывшись в предмет с головой, очнулась только от хлопка входной двери, когда вернулись родители. Из высчитанного ею следовало, что ближайший месяц опасен пустыми надеждами, а закончится возвращением в её жизнь человека, который её когда-то любил. Покопавшись в трактовках немного дольше, Гермиона выяснила, что это «появление» будет скорее «человек станет частью жизни», чем «появится на один раз». А значит это не Виктор. Грейнджер знала, что где-то во второй половине зимы он будет в Хогвартсе по её просьбе, чтобы ответить на некоторые вопросы Малфоя, но если... Неужели это Малфой вернётся в её жизнь? Переодевшись в пижаму, Гермиона упала на кровать и залезла под одеяло, продолжая предаваться сладостным размышлениям, затем попыталась понять, может ли это быть кто-то ещё? Вернувшись к записям, она ещё несколько раз прочла «который меня когда-то любил». Не она любила, а он любил. Любил ли её Малфой? А кто вообще любил её? Родители, но они уже и так в её жизни, как и Рон с Гарри, а кто ещё — Гермиона даже не представляла. Может кто-то из её старых знакомых с Рейвенкло, с которыми она раньше много времени проводила за учёбой, был тайно в неё влюблён, а она и не знала об этом?.. Она ведь бы и про Малфоя не узнала, если бы тогда ему не померещилось, что залитая солнцем поляна, была только сном. А были ли хоть какие-нибудь проявления любви с его стороны? Да, он был вежлив и внимателен с ней, но разве это такая редкость? Не может же быть такого, чтобы мужчины были внимательны только с теми, в кого влюблены. Нет, совершенно точно нет, её папа не такой, она видела это, он даже с парковщиками крайне внимателен, а в них он точно не влюблялся. Но, чёрт возьми, возвращение Малфоя казалось таким правдоподобным. И таким... желанным. Гермиона вспомнила строчку из своего предсказания о пустых надеждах и постаралась успокоиться. Она собрала листы, разбросанные по кровати, в одну стопку и убрала их обратно на тумбу, понимая, что нужно хоть немного поспать. Было удивительно, что за всё это время ей не захотелось закурить. И даже сейчас, ворочаясь в кровати, Гермиона чувствовала, что табак сегодня её не спасёт. Она так долго вытесняла Малфоя из своей головы, но стоило появиться одному предсказанию, которое к тому же было мало того, что её собственным, так ещё и первым в жизни, а значит вполне вероятно ошибочным, так он снова вернулся обратно. Пустые надежды, да. Кажется, от них никуда не деться. Но мысль о том, что всё может сложиться и правда в её пользу, с бешеным ритмом, будто колёса поезда, возвращалась в сознание. «Грейнджер, если это действительно так, и Малфой снова будет с тобой, то тогда надежды не были бы пустыми. Значит твоё предсказание ошибочно, но тогда оно может ошибаться и в части про возвращение человека». Гермиона готова была закричать от безнадёги. Это какой-то замкнутый круг, но... Драко... На секунду она вспомнила, как он называл её гриффиндоркой, как прижимал к себе, и ей вдруг показалось, что одеяло, укутавшее её, было на самом деле его руками, притягивающими за талию. — Как же я по тебе соскучилась. — Я здесь, я всегда рядом, — именно так Драко из её головы отвечал ей. Он провёл ладонью по её волосам и уткнулся носом чуть ниже виска. — Я так, так по тебе скучаю! Гермиона зарылась носом в подушку, ощущая тепло знакомой до боли мантии и мягкость его рук. Она провела рукой по своему телу, стремясь к краю пижамной рубашки, и проникла рукой под него, чуть сжимая кожу, как это сделал бы он. Во рту стало невероятно много слюны, и Гермиона нервно сглотнула. Она перевернулась на спину и стала другой рукой, не спеша оттягивая пуговицы, расстёгивать пижаму. Она закусила губы и представила за закрытыми глазами, как он смотрит на неё. Смотрит и раздевает. Вот он распахивает рубашку и кладёт руку под её левую грудь, чуть приподнимая её и сдавливая с такой нежностью и настойчивостью, что она изгибается и двигается к нему на встречу. Гермиона облизнула пальцы и поднесла их к соску, представляя, будто это его язык выводит аккуратные круги, заставляя спокойные полусферы груди превратиться в возбуждённые горные пики. Гермоина почти слышит, как он дышит. Она обхватила себя, скрестив руки на животе, чтобы ощущать, будто бы он сжимает её бока и наслаждается ею. Она снова облизала пальцы. Одна её рука ласкала грудь, другая же оглаживала всё тело. Гермиона чувствовала, как между ног у неё собирается трепет и тепло. Одной рукой она стянула пижамные штаны до середины бёдер, представляя, какой для него открывается вид. — Пожалуйста, Драко, — тихо произнесла она, на вдохе опрокидывая голову на бок. Её пальцы, оглаживая тело, ключицы, шею, не спеша добрались снова до её губ, и она обмакнула их во влагу своего рта, зачерпывая столько слюны, сколько могла, и быстро переместила руку к промежности, стараясь не замечать падающих капель. Гермиона представляла, как бы сделал это он, как огладил двумя пальцами губы, обмакнул их в смазку совсем возле влагалища, как провёл бы языком снизу вверх и обошёл кругом клитор. Тяжело дыша, она представляла своего Драко, его кожу с сокрытыми шрамами, его гладкие волосы, проскальзывающие между пальцев, его язык, сталкивающий литосферные плиты, рождая в ней вулкан и доводящий его до извержения. В момент перед оргазмом Гермиона резко вдохнула и, засыпая, растворилась среди своих простыней. О том, что это был не сон, она догадалась на следующее утро только по расстёгнутой рубашке и испачканным пижамным штанам.

***

Сама встреча Нового года прошла как по маслу. Мать была счастлива, вино выпито. Даже с Блейзом они смогли обменяться парой полупустых фраз, несущих больше подтекста, чем смысла. Так нелюбимые Малфоем шотландские танцы в этот раз он провёл с теми барышнями, которые совершенно точно не грезили о том, как бы они в качестве хозяек переставили мебель в мэноре, да и тётю Андромеду высшее общество приняло с благонадёжным спокойным интересом. За окном светало. Последние гости уже полчаса как аппарировали из поместья, оставив бальный зал засыпать, кутаясь в скупые лучи первоянварского утра. Под их жёлто-голубыми ласками на обитом атласе рекамье* весь в напряжении лежал Драко Малфой, сбросив ноги на пол. Уже который час ему не давал покоя вопрос, заданный матерью: — Милый, а почему ты сегодня не пригласил Гермиону Грейнджер? Мне показалось, вы сблизились этим летом. Драко тогда удовлетворил мать ответом, что не был уверен даже в том, что тётя Андромеда будет принята местными аристократами, хотя её статус крови не вызывает ни у кого сомнений. А теперь он, отбивая нервную дробь ботинком, силился вспомнить: каким было его лето и при чём тут вообще Грейнджер. Да, она была пару раз в их доме, и они что-то разбирали с зельями, но после этого было же ещё целое лето, о котором он, к своему ужасу, почти ничего не помнил. Как он мог провести лето? Нотт и Забини уехали к морю, почему он не поехал с ними? Он помнил, как уже осенью рассорился с Блейзом, помнил, как грубил ему и помнил, что у него тогда совершенно не было времени. Куда он растратил своё время? Иногда он улавливал какие-то воспоминания, но трещавшая по всем параллелям и меридианам голова не давала сосредоточиться. Он помнил, что очень похоже она у него болела тогда в школьном госпитале, когда он думал о Грейнджер. Дело в ней? Мысли Малфоя закручивались в спираль. Лето и Грейнджер, Грейнджер и осень, лето и осень. Они водили его по кругу, словно дурака на ярмарке, и Драко вскипел. Он вскочил на ноги и, пытаясь выплеснуть усталый гнев в каждом шаге, отправился в свои комнаты. Ещё не успев отворить дверь, он в полный голос позвал: — Ирви! Домовик, старательно не замечая настроения хозяина, помогла ему снять смокинг и принесла чистую пижаму. За это время Драко постарался успокоиться, чтобы не напугать уже немолодую эльфийку своим тоном и вопросом: — Ирви, я хотел тебя спросить о мисс Грейнджер, если ты её помнишь. — Ирви помнит, хозяин. — Скажи, когда она была здесь в последний раз? — Незадолго до Рождества, хозяин. Мы тогда уже перенесли вещи из вашей летней спальни. Драко поморщился. Грейнджер была в мэноре совсем недавно. Что она здесь делала? Это мать пригласила её? Или Андромеда? Нет, тётя не стала бы рисковать своим всё ещё непрочным положением в этом доме. Неужели мать? Неужели она что-то затевает за его спиной? Как он не смог это уловить? Домовик же истолковала недовольство хозяина на свой лад и, упав на колени, и стала биться головой о персидский ковёр: — Ирви плохой эльф! Ирви не помнит! Ирви не помнит!!! Малфою потребовалась секунда, чтобы осознать, что домовик восприняла его недовольство на счёт своей памяти, хотя причина была не в этом. (И как Грейнджер оказалась здесь, если это было учебное время?) После этой секунды он остановил эльфийку: — Ирви, хватит. Ты знаешь, зачем она приходила? — Да, хозяин. Она хотела забрать что-то из вашей спальни. Ирви пустила её. Ирви помнит, что хозяин Драко просил выполнять все просьбы мисс Грейнджер. Ирви всё сделала. Эльф была так рада тем, что выполнила указание хозяина, несмотря на дырявую память, что совсем не заметила растерянности на лице Малфоя, а он, в свою очередь, вынужден был отвернуться. «Чудесно, что ты помнишь. Какого хрена хозяин Драко этого не помнит». Что Грейнджер могла делать в моей спальне? Что она забрала? Ирви точно этого не знает, она бы сказала. Значит единственный, у кого можно спросить это сама Грейнджер. «Твою мать!» Голова Драко начала болеть с новой силой, но почти сразу успокоилась. Ладно, эту загадку сейчас не разрешить. Что я ещё могу узнать? — Спасибо, Ирви, — юноша постарался, чтобы его голос не дрожал, — когда она появится в следующий раз, пожалуйста, сообщи об этом мне напрямую… дополнительно. — Он выждал полмгновения, начиная новый виток расспроса. — А если забыть про последнее посещение, когда она была здесь до этого? — Солнце на закате было тогда уже оранжевым, конец августа, да, в конце августа, хозяин. — Спасибо, Ирви, можешь идти, — в задумчивости Драко остановил эльфа уже только после того, как она поклонилась ему. — И вот ещё. Пригласи доктора Орвела прийти к нам перед вечерним чаем или другого колдомедика, если он откажется. — Да, хозяин. Его тело было изнурено долгой ночью и выпитым шампанским, поэтому хоть Малфой ещё какое-то время не мог заснуть, пытаясь перебеситься от того, что он не помнит и половины своей жизни после падения Лорда, но вскоре провалился в короткий и глубокий сон. На следующий день он проснулся к обеду, после которого, стараясь отвлечься, посветил некоторое время разбору бумаг, ожидая прихода врача. Целитель появился в назначенный час. — Что скажете? — после осмотра спросил Драко, застёгивая рубашку. — Здоровью вашего тела мог бы позавидовать любой, лорд Малфой. — А разума? — Драко постарался произнести эти слова полунебрежным тоном, который говорил бы, что этот вопрос подразумевает ответ и вместе с тем не является предметом его тревог. Колдомедику на мгновение показалось, что он ослышался: — Что? Вы хотите проверить своё ментальное здоровье? — мистер Орвел был удивлён. Обычно о такой проверке просят родственники стареющих лордов, но впервые на его практике об этом попросил молодой человек не достигший и двадцати. — Именно. Продолжая удивляться, колдомедик щёлкнул замком на саквояже и достал из него пузырёк с ярко-голубой жидкостью. — Выпейте это, пожалуйста. Манерно, тремя пальцами, Драко взял из его рук фиал, посмотрел на просвет, чуть взболтал, провернул и с характерным звуком вытащил пробку. — Ваше здоровье! — пошутил он и осушил пузырёк. Зелье на вкус было кислым и будто искрящимся. Драко ощутил, как в носу начало покалывать и чесаться, затем в голове будто бы заиграла тишина. Лекарь же в это время внимательно смотрел куда-то над его головой. Драко тоже поднял взгляд. — Нет, нет, пожалуйста, смотрите вперёд, иначе они двигаются за вами. — Кто они? — Мозгошмыги, — мистер Орвел посмотрел на Драко с непониманием: как можно не знать такой очевидной вещи, но через мгновение очнулся, вспомнив, что он общается не с коллегой, а с пациентом, — это такие мелкие существа, которых неизбежно притягивает умственная деятельность. Зелье подсвечивает их самих и их траектории. На сегодняшний день это самый быстрый из тех способов диагностики, которым можно доверять. Повернитесь, пожалуйста, боком. Малфой повернулся. Перед ним было зеркало, в котором он увидел несколько растерянного себя, сконцентрированного лекаря и рой из ярко-голубых светлячков у себя над головой, оставляющих в воздухе завитки и дуги. — Теперь другим, пожалуйста. Драко снова подчинился. — Скажите, ваша нынешняя деятельность связана с серьёзными волевыми и умственными нагрузками? Глава древнего рода, бывший пожиратель, староста школы, капитан сборной факультета по квиддичу и работник министерства раздражённо и устало вздохнул: — Порядком. — Это заметно. Напряжение волевых токов у вас так велико, что не уверен, что я когда-либо такое видел. Хотя, по правде сказать, не помню, когда в последний раз видел мозгошмыгов кого-нибудь младше сорока лет, — врач встал за спиной Драко, продолжая изучать светлячков над его головой. — Есть ли какие-то причины, почему вы попросили меня проверить состояние вашего разума? — В последнее время я стал несколько забывчив. — Это и не удивительно. Память напрямую связана с желанием удержать что-либо, а с такой нагрузкой... — кажется, доктор думал, что у его пациента возникли проблемы именно с запоминанием. Возможно, он предполагал, что у Драко эта проблема возникла при работе с какой-то учебной или рабочей информацией. Колдомедик не мог даже предположить, что в столь юном возрасте человек, а тем более волшебник может начать терять память, хотя увиденное несколько его забеспокоило, — я бы рекомендовал вам отдых в течении нескольких месяцев, но, как я подозреваю, этот вариант вас не устроит. — Нет, не устроит. — Тогда вы можете попробовать то зелье, что я готовил летом для вашей добропочтенной матушки. Кстати, как она? — С ней всё в порядке, благодарю. А она уже перестала принимать его? — Да, если я правильно понял из её письма, она нашла зачем жить. Я был так рад получить тогда её сову. Всегда тяжело осознавать, что не можешь в полной мере помочь пациенту. — Я узнаю у неё о зелье... Ирви! За стеной раздался хлопок, затем в дверь постучались, и она, чуть скрипнув, отворилась. — Хозяин Драко звал Ирви? Юноша не стал оглядываться, просто бросил в воздух: — Спроси у леди Малфой о том зелье, что она пила летом. Осталось ли оно ещё и если да, то попроси его для меня. — Да, хозяин. Сказав это, Ирви растворилась в воздухе, а следом за этим послышался глухой металлический звук, который заставил Драко обернуться — на полу лежали ножницы. В следующую секунду из-за двери снова появилась Ирви с виноватым видом: — Простите, хозяин, — сжалась она, — Ирви так спешила исполнить приказ хозяина Драко, что выронила… — Возьми их и можешь идти, — перебил её Драко. При посторонних он вёл себя с домовиками достаточно сурово. Малфой понимал, что с таким юнцом-лордом, как он, мало кто захотел бы иметь дело, так что пытался нарастить свой авторитет всеми доступными средствами. — Если домовик не найдёт его, свяжитесь со мной, я пришлю вам бутыль на месяц. По чайной ложке дважды в день по пробуждению и перед отходом ко сну, а дальше посмотрим, — Колдомедик воткнул палочку и тучу мозгошмыгов над головой пациента. — Люмос. — Ай! Щекотно! — Драко согнулся, пытаясь убежать от чувства, раздражающего нервные окончания. — Ну вот и всё, — мистер Орвел захлопнул свой саквояж. Драко подошёл к двери, ведущей в коридор, и открыл её, бросив при этом мимоходом взгляд в зеркало, светлячков над его головой больше не было. У порога, вытянувшись по струнке, стояла молодая горничная, ожидая распоряжений. — Большое спасибо, что пришли, несмотря на праздники, — Малфой протянул руку гостю. — Ну что вы, работа для меня в радость, — и Орвел с улыбкой и радушием пожал её. — Кейт вас проводит. — До встречи, мистер Малфой. — До свидания, доктор Орвел. Как только горничная и медик сделали пару шагов, Драко закрыл дверь и прижался к ней спиной. С ним всё в порядке. С ним ни хрена не всё в порядке. Драко знал, что утаивать от врача факты самое бессмысленное дело, но он не знал как признаться даже самому себе, что теряет память. И это не дни рождения однокурсников или цитаты классиков. Это его собственная жизнь. Он никому бы не сказал о том, что сейчас был перепуган до смерти. Что будет с ним, если он всё забудет? А что если он забудет себя? Драко вспомнил Златопуста Локонса. Когда Малфой видел его в последний раз, тот не помнил о себе ровным счётом ничего, даже своего собственного имени. От приступа паники Драко спас стук в дверь. Открыв её, он увидел Ирви, стоящую на пороге с запылившимся флаконом в руках. — Ирви принесла хозяину зелье. — Спасибо, — Малфой забрал у домовика зелье и закрыл дверь. Он посмотрел бутылёк на просвет. Жидкость переливалась светло-розовым и жёлтым, всем своим видом обещая тому, кто её выпьет, лёгкость и тепло. И вместе с этим Драко помнил, какой пустой и безмозглой стала мама, как только начала его принимать. Кажется, это было именно то, что прописал ему доктор: перестать пользоваться головой. И Драко начинал понимать, что теперь он был уже и не против. Теперь он знал себя лучше, чем год назад. Если уже сейчас его мысли путаются и увязают в догадках как в паутине, и если он продолжит себя накручивать, то по возвращению в Хогвартс Драко Малфой будет выглядеть так, будто бы на каникулы он отправлялся не в мэнор, а в Азкабан. А кому это будет на пользу? Тем более до конца каникул, кажется, он может позволить себе расслабиться. Драко подошёл к столику возле камина, на нём, в чашке из тончайшего лиможского фарфора, стоял уже почти остывший нетронутый кофе, который Кейти принесла для доктора Орвела. Малфой открыл бутылёк, взял с блюдца чайную ложку, выдохнул и наполнил её зельем. Опрокинув жидкость в рот, Драко ощутил, какими могли бы быть на вкус песни сирен: расслабляющие и заставляющие забыться. И в этом забвении он хотел бы провести не то, что оставшиеся выходные дни, всю жизнь, но мираж почти мгновенно рассеялся, оставив после себя пустоту. Тревожные мысли не покинули Драко, они просто перестали его тревожить. От нечего делать он вернулся в кабинет и продолжил разбирать бумаги и счета, оставленные Бирджем на подпись.

***

— Ты ведь всё уже решил, верно? — Верно... Джинни Уизли и Гарри Поттер сидели на диване в гостиной дома номер 12 на площади Гриммо. Сидели и не могли выдавить из себя ни слова. Собственно, практически всё, что они должны были сказать друг другу, они уже сказали: Гарри о том, что собирается после праздников вместо возвращения в школу отправиться в Аврорат, Джинни же какое-то время пыталась подобрать слова к той пыльной буре чувств, что всколыхнулась внутри неё, пока не осознала, что это всё равно не имеет никакого значения. — Тогда зачем ты это сказал мне? — Не думаю, что просто не явиться на вокзал было бы хорошей идеей... — Нет, я не то спросила. Тогда зачем ты снова поцеловал меня, вернувшись в Нору из Мунго? Джинни знала, что била по больному, в самое основание. После битвы за Хогвартс Молли Уизли и слушать не захотела о желании Гарри остаться в школе, чтобы восстанавливать силы, и уволокла его вместе со всей своей семьёй в Нору, где он проспал без малого два дня. Этим он перепугал всё семейство Уизли, которое спешно переправило его в Мунго. Там ещё два дня Гарри отпаивали лекарственными зельями и подлатывали специальными заклинаниями, после чего разрешили вернуться под трепетный надзор Молли и Джинни. Восстанавливая силы, Гарри много наблюдал за хрупкой Джинни, которая носила ему чай и горячий бульон из кухни, читала книги, закидывая ногу на ногу, и лечила его одним своим присутствием. Она вела себя так, будто никогда не целовала его в Выручай-комнате, будто не было того года, когда она с трепетом ждала каждого нового выпуска «Ежедневного пророка», чтобы увидеть первую страницу и убедиться, что там нет ни слова о нём. А что она могла? Гарри знал о её чувствах, она была уверена в этом, как была уверена в том, что сейчас ему гораздо важнее привести в порядок себя, чем они, собственно, и занимались. А чтобы уберечься от нечаянной боли ожидания, она старалась не смотреть ему в глаза слишком долго, пытаясь сокрыть горящий во взгляде немой вопрос. И вот уже несколько дней, как великий Гарри Поттер сам наливал себе чай и даже обедал за общим столом, но Джинни по-прежнему сторонилась его до тех пор, пока он сам не взял её за руку и осторожно, каждым миллиметром спрашивая разрешения, приблизился к ней и поцеловал. В этом поцелуе Джинни почувствовала его надежду на то, что у них будут часы, дни, а может быть и целые годы на разговоры, и поверила. И вот теперь она уже стояла напротив Гарри, перебирающего от волнения пальцы в замке рук, и думала о том, что если он и хотел всего этого, то, видимо, не столь сильно, чтобы самому не сбежать от неё. — Потому что хотел тебя поцеловать и надеялся, что и ты хочешь того же. Гарри дал единственный правильный ответ, и это взбесило Джинни ещё сильнее. Но не так взбесило, как это бывало в её перепалках с кем-нибудь из братьев, ведь те прекрасно понимали, что именно она хотела сказать, но коверкали слова сестры на свой лад, за что в ответ обычно и получали подушкой. Напротив неё сидел человек, который совершенно точно не понимал, что именно происходит. — И я хотела, Гарри. Я и сейчас хочу, и буду хотеть завтра, и через неделю, когда вернусь в Хогвартс. Но вот смогу или нет — не знаю. — Что ты пытаешься этим сказать? — он начинал волноваться. — Я пытаюсь сказать, что устала, Гарри, я устала тебя ждать, беспокоиться за тебя и не знать, увижу ли я тебя ещё. Его глаза просветлели. Он встал и взял Джинни за руки. Она не сопротивлялась, но её взгляд остался таким же: требующим ответов. — Джинни, но теперь тебе не о чем волноваться. Это просто работа, которую я должен буду выполнять. — Кому должен? — Себе, Рону и остальным. — Да какое мне дело до остальных!? А Рон уже вполне взрослый и может сам разобраться с той работой, за которую взялся. — А я? Что ты про меня скажешь? — Гарри начинал понимать, что спор идёт по каким-то неведомым для него правилам, и его доводы здесь совершенно не нужны. — Ещё полчаса назад я была уверена, что твоё главное желание — быть рядом со мной, что именно это тебе необходимо. — И мне по-прежнему это необходимо. — Не правда. Если бы это было так, ты бы поехал со мной в Хогвартс на следующей неделе, но ты хочешь остаться здесь. — Я не хочу, я должен… — Это какой-то замкнутый круг, — Джинни в отчаянии села на диван и упёрлась в него ладонями. — Стоит мне только поверить, что всё наладилось, как ты снова бросаешь меня, — она всхлипнула. Сердце Гарри не выдержало этого зрелища. Он встал перед ней на колени и обхватил икры Джинни ладонями. — Я тебя не бросаю. Я буду просто… чуть дальше, чем обычно. Джинни, милая, — он поддел свалившиеся на её лицо волосы и добрался ладонью до щеки, — это всего на несколько месяцев, за которые точно ничего страшного не случится. Ты вернёшься, и всё будет так же, как и было полчаса назад. Ты же знаешь, это всегда было моей мечтой, стать аврором, — он уговаривал её, поглаживая большим пальцем следы от слезинок, — это примерно также, как ты с Гермионой ходишь по магазинам… — Даже не пытайся сравнивать работу в Аврорате с походом по магазинам. Я знаю, о чём ты думаешь, Гарри Поттер, и я прекрасно понимаю, почему ты так хочешь попасть в Аврорат именно сейчас. Это же из-за дементоров, верно? Из-за этого решения Кингсли очистить Азкабан? На мгновение Гарри смутился, он наделся, что разговор не дойдёт до этой темы, и это отразилось на его лице. — Значит, я права, — Джинни отпрянула, вытирая слёзы. Она злилась. — Неужели эта твоя война никогда не закончится?! — Война уже закончилась. Всё. Чтобы не придумал Кингсли, в этом не будет угрозы жизни ни моей, ни кого бы то ни было ещё. Мы просто сделаем нашу работу. — Если всё просто, то зачем там ты? Мне кажется, они и без тебя отлично справятся. — Справятся, но я обязан Рону. В прошлом году он многое для меня сделал, он поддерживал меня во всём, я обязан поддержать его в ответ. — Нет, Гарри, не обязан. Я люблю своего брата, но разве не в этом смысл делать что-то хорошее: делать и не ждать того, что тебе за это отплатят? Ты не должен идти на это, слышишь?! — Должен, Джинни, должен. — Гарри встал и отвернулся к стене, он не знал какие найти ещё слова, но пытался. — Я представляю, что ждёт Рона и остальных... Я... я не могу оставить их так. — Гарри, но они взрослые. Все они старше тебя, даже Рон. Министр знает что делает, они справятся и без тебя... — Говоришь сейчас как Амбридж... — усмехнулся Гарри, и Джинни несколько опешила от его слов. — Если хочешь это услышать, да, ты права. Я иду воевать со смертью, потому что я знаю, что это может быть мой последний шанс её победить. Джинни захлестнула волна тоски. Она внезапно представила Гарри в красной аврорской мантии, с испачканным грязью лицом и всклокоченными волосами и ощутила, что как бы не был он силён в битвах со смертью, он столь же силён в своей любви к жизни и в своих чувствах к ней. Она встала и обняла его со спины, прижимаясь виском к основанию шеи: — А что же делать мне, Гарри? Что же делать мне? Если день ото дня тебя не будет рядом, а смерть... Её же никогда не победить, всегда кто-нибудь где-нибудь будет умирать... — она всхлипнула. — Да и что проку от жизни, если ты хочешь всю её отдать на откуп смерти, пусть и сражаясь с ней... Гарри развернулся и прижал рыжую головку к своей груди. Он перебирал пальцами ей волосы, стараясь успокоить, утешить, найти ту точку равновесия, на которой они смогут пробыть на расстоянии ещё полгода. — Я обещаю, что буду тебе писать. Хочешь каждый день? Я обещаю, что буду каждый день спать по восемь часов и отдыхать минимум по четыре. Буду есть три раза в день. Обещаю, что буду играть с Роном в шахматы хотя бы раз в неделю, а летом, как и все, уйду в отпуск. Хочешь на море? Мы можем съездить куда-нибудь, я всегда мечтал искупаться в тёплом летнем море. — В Египте классное море, — хлюпнула Джинни, но и по одному тону Гарри было понятно, что она почти успокоилась. Он услышал как в её голосе, будто на небе после грозы, появился первый золотистый лучик радости. — Вот и договорились, — Гарри погладил свою любимую по голове и поцеловал в макушку. Стоять так было немного неудобно, и Джинни выпрямилась, заглядывая в глаза Гарри. Она так хорошо знала этот прямой и честный взор человека, который отважился любить. Обведя его взглядом, она уставилась на его взъерошенные волосы. — У тебя на голове снова вместо волос щупальца растопырника... Гарри потянулся к ней и нежно коснулся губ девушки, проверяя, что она ещё здесь, с ним, что она не обидится и не сбежит. И Джинни отозвалась таким же лёгким, еле ощутимым касанием, как будто говорила: «Я с тобой. Я здесь. Я люблю тебя». И Гарри услышал. Ему было этого довольно, разве что... — Расчешешь меня? Джинни улыбнулась и, присев на диван, достала из своей сумочки гребешок, который Гермиона подарила Гарри на Рождество. Гарри опустился рядом, устраивая свою голову на коленях любимой и уже предвкушая то, как одна её рука будет перебирать пряди, иногда поглаживая его шею, а вторая проходиться зубчиками по коже и вдоль его непослушных волос.