Шкатулка чувств

— Холодно, — канючит Намджун, пытаясь согреть замерзшие ладони, потирая их друг о друга. Он спотыкается, стараясь поспеть за Хосоком. Его очередь тащить их непонятно куда. — Так надо было куртку надеть, — бросает дразняще Хосок, не оборачиваясь. Они поднимаются в горку по грязи, требуется вся их концентрация, чтобы не поскользнуться. — А может, я хотел, чтобы ты согрел меня своим теплом, — тянет Намджун, и в одном голосе слышно, как он строит глазки. Хосок вздыхает наигранно и получает за это тычок указательными пальцами в обе ягодицы. Он взвизгивает, шлепает Намджуна по рукам, поворачиваясь на него с грозным выражением лица. — Просил же так не делать, — Намджун лишь пожимает плечами. Ему никогда не надоест приставать к Хосоку, даже если тот в отместку откусит ему нос, как однажды обещался. Пришлось только перестать тыкать пальцами в ребра — в прошлый раз за такое Намджун заработал пощечину, порцию криков и молчание длительностью в восемь часов. Никаких поцелуев, конечно. И даже обнимать нельзя было. Хосок фырчит, надувает губы, уперев руки в бока, топает, стоя чуть выше Намджуна. Но Намджун реагирует по-своему: делает шаг вперед, тянется к Хосоку, скользит руками вокруг его талии, обнимает крепко, нетвердо стоя в грязи, целует легко в сгиб шеи, выбивая из Хосока хихиканья. Хосок обнимает в ответ, держась за намджунову спину, цепляясь пальцами за торчащие лопатки и вдыхая запах любимого тела. Намджун перестал пользоваться духами, потому что Хосоку не нравится, и теперь от него пахнет телом, слегка гелем для душа и сигаретами. Сочетание, заставляющее Хосока прижаться ближе, уткнуться носом в ключичную впадину, вдохнуть полной грудью и закрыть глаза, расслабив разум. — Мне становится грустно, когда ты не в моих руках, — негромко говорит низким голосом Намджун, обдавая горячим дыханием открытую хосокову кожу. Его губы совсем легко касаются ее, когда он двигает ими, и тогда вибрация слов передается Хосоку, мурашки бегут у него по спине. — Я начинаю скучать. — К сожалению, мы не можем обниматься постоянно, — у Хосока голос охрип совсем чуть-чуть, колени затекли стоять на носочках (странно-глупая вещь, показывающая себя каждый раз, даже если не нужно тянуться), но отпускать он отчаянно не хочет. — Жалко, — Намджун перестает целовать, останавливается, застывая, просто прижимаясь губами к коже. Так он чувствует хосоков шампунь. — Что же с тобой происходит, когда я ухожу? — пытается пошутить Хосок, но в конце фразы голос у него срывается невольно, ему самому непонятно, отчего точно. — Я умираю. Болезненно и кроваво, — Хосок старается не придавать никакой эмоциональной окраски намджуновым словам. Тот любит драматизировать. — Выживаю только ради твоего возвращения. Хосок молчит. Намджун тоже. Они обнимаются в тишине, лишь дышат горячо друг другу в шеи, и не желают отходить друг от друга ни на шаг. Но приходится, ведь дорога не ждет. Первым двигается Хосок, оставляет поцелуй на намджуновых губах и берет его за руку, ведя за собой. Запах тела сменяется сырой травой и размокшей землей. Над головой шумят кроны деревьев, раскачиваемые прохладным ветром. Намджун горячий, согревшийся; Хосок знает, что скоро у того снова замерзнут руки, нос и уши, и его придется снова отогревать. Ничего, у них будет время. Он идет по скользкой траве, следит за Намджуном, чтобы тот не упал, отпускает только на самодельном деревянном мостике через глубокий кювет на выходе к шоссе. Ждет, пока Намджун перейдет мостик, не сдерживая улыбки при виде его волнения и хвата на хлипких перилах. Намджун матерится себе под нос, осторожно наступает на каждую продавливающуюся под ним дощечку, стараясь не упасть. Хруст гравия под ногами приносит облегчение. Он вздыхает, встряхивает челкой и закатывает спавшие рукава тонкого свитшота, выставляя на обозрение загоревшие предплечья. Фонари дают особое освещение, в котором его руки выглядят еще очерченней, и Хосок невольно заглядывается, как он натренированными движениями вытряхивает сигарету из узкой пачки. — Так и будешь пялиться, или мы пойдем дальше? — насмехается Намджун, говоря слегка неразборчиво от зажатой между губ сигареты. Он поджигает ее, раскуривает хорошо, держа в сильном рыжем пламени, почти опаляя себе волосы, при этом пытаясь отодвинуть лицо от обжигающего тепла. Со стороны выглядит смешно, но никому не хочется ходить со спаленными бровями, а зажигалка слишком дерьмовая, чтобы держать уровень пламени. Намджун тратится на дорогие сигареты, но при этом покупает самые дешевые зажигалки, и не в этом ли весь он. Сначала Хосок задавался вопросом, стоит ли за этим некая философия, но ответ оказался намного проще: «Просто так вышло, что сигареты, которые мне нравятся, дорогие». Просто Намджун придирается. Просто он гурман, который курит в свое удовольствие, не имея зависимости и не заботясь о мучительной смерти, о которой пишут где-то на каждой восьмой пачке. Просто у него есть список любимых марок и тех, которые он ни за что не возьмет в рот. Winston, например, для него ужаснее всего. Практически всегда он курит Marlboro или же виноградный Senator. Последние, кстати, сейчас вернулись в карман его джинсов. До них Намджун утверждал, что курит только толстые сигареты, теперь же у него между пальцев тонкая коричневая палочка, тающая пеплом довольно быстро и пахнущая вполне приятно. Он всегда курит быстро. Иногда ему хватает пары минут, если не одной, и бычок уже отправляется в ближайшую мусорку. Мусорок вдоль шоссе нет — Намджун, поборов себя, выкидывает окурок на землю. Убеждается, что тот потушен, и заминает его камнем. Стоит купить карманную пепельницу. Хосок обнимает его снова, только чтобы вдохнуть свежий запах табака и винограда, больше похожего на вино. Намджун мычит, что они все же должны за сегодня дойти. Ветер продолжает шуметь. Они идут молча, пока дорога не уходит в кольцо, разделяясь еще на два пути. Хосок останавливается, обозначая, что они пришли. Намджун щелкает языком. — Это оно? — он звучит слегка разочарованно, но все равно осматривается, наслаждаясь видом. Они сошли с горки. В центре кольца стоит фонарь, обнесенный низким забором, с лампами во все стороны. По правой дороге идут дома, явно пустующие сейчас. Левая дорога не освещается совсем, уходит через лесок в поле, там ведет через железную дорогу к самому горизонту. Намджун хочет дойти до ее конца, даже если она не приведет в Рим. С Хосоком он готов идти куда угодно. — Там видны звезды, — Хосок указывает на левую дорогу, а после тащит Намджуна по ней, дальше от кольца и фонарей. Снова идти в горку. Недолго совсем, минут пять, и вокруг лишь трава и деревья, и асфальт под ногами, еще не остывший от дневного палящего солнца. Хосок садится прямо посреди дороги, белая разметка выходит между его разведенных ног, он держит Намджуна за руку, заставляя склониться, когда ложится на нее совсем. Намджун отпускает и ложится рядом, как можно ближе, касаясь боками, сплетает пальцы снова. — Обычно в фильмах герой рассказывает про созвездия, но я могу узнать только Большую Медведицу и Пояс Ориона, — говорит он, Хосок только кивает. Конечно, созвездия это романтично, но они ему не нужны. Ему нужен Намджун рядом. С умением читать звезды или без него — все равно. — Смотри, падает. Намджун тыкает пальцем в небо, где Хосок еле успевает заметить мелькнувший метеор, не то что желание загадать. Точно, вспоминает он, обещали ведь метеорный дождь. Звезды осыпаются все разом (метеоры, уточняет Намджун, не стоит путать с метеоритами), оставляют за собой яркие хвосты, и кажется, будто на небе не останется ни одного светила, что пугает и захватывает дух. Хосок смотрит на метеоры, как они потухают за секунды, и ни одной мысли нет у него в голове, даже небольшая лекция Намджуна не доносится до него, увлеченного происходящим вдалеке. Он невольно перестает дышать и моргать, весь мир кружится вместе с диагональными хвостами метеоров, тело становится легким, ноги совсем перестают чувствоваться. Лишь переплетенные с намджуновыми пальцы остаются якорем, держащим его в реальности. Намджун наконец замолкает, тоже увлекается видом до такого состояния, что не может следить за собственными мыслями. Они лежат, смотрят на небо до тех самых пор, пока солнце не начинает пробиваться из-за горизонта, пока все сверху не становится светло-голубым с розовым и золотым, скрывая звезды, и тогда, утерев росу с лица, Намджун поворачивается к Хосоку, встречается с ним взглядом, улыбается мягко. — Холодно, — шепчет он, обнимая Хосока как можно крепче.