Шкатулка чувств

Хосок треплет мокрые после душа волосы и со всего маху усаживается на старый диван. Пружины издают мерзкий скрип, подушка продавливается под весом так сильно, что край деревянного каркаса упирается в ягодицу. Приходится поерзать. Усевшись поудобнее, Хосок сразу же тянется за сигаретами на тумбочке, одновременно с этим включая лампу — единственный источник освещения в комнате, кроме большого окна. Люстра просто перестала работать пару месяцев назад, но никто из них не сподобился сделать насчет этого хоть что-то. — Я же просил не курить в комнате, — говорит Юнги, неизвестно сколько времени сидевший в темноте. Огромное кресло буквально обнимает его со всех сторон, вбирает в себя, делая совсем маленьким и незаметным для кого угодно, кроме Хосока. Тот прекрасно знает, где вечерами сидит его хен. — Сегодня смог вайфай словить? — спрашивает Хосок, поджигая сигарету и совершенно не обращая внимания на красноречивый взгляд Юнги. И на театральный кашель тоже. — Не ври, ты ведь сам бывший курильщик. Тихая вибрация разносится по комнате. Экран телефона под ладонью Юнги загорается бело-голубым, он мельком оглядывается на уведомление и открывает его, сразу начиная печатать ответ. На полминуты повисает тишина, в которую Хосок слушает размеренный стук ногтей по экрану. Ему хочется подойти, выхватить телефон из рук Юнги и то ли написать этому человеку, чтобы он больше не приносил его хену страданий, то ли разбить девайс о стену. Он пока не решил. Все равно в фантазиях можно делать все, так что он останавливается на том, что появляется на пороге этого человека и выбивает из него всю дурь. — Вот именно, что бывший. Раньше любил, сейчас ненавижу, — голос Юнги вырывает Хосока из мечтаний. Как жаль, он прервался на самом интересном месте. — Но какая разница, если ты все равно не слушаешь меня. — Я плохой мальчик. Накажи меня, папочка, — хрипит Хосок, выпуская дым из легких, а после ухмыляется и давится его остатками. Глубокий кашель разносится по всей квартире, режет по перепонкам, отчего Юнги заметно морщится, потирая лоб. — Жизнь уже наказала тебя, — отвечает он, не отрываясь от телефона. Яркость выставлена достаточно высоко по сравнению с тусклым желтым светом вокруг, поэтому Юнги щурится, пока пишет сообщения. Хосок рассматривает его профиль, подсвечиваемый экраном: опущенные уголки губ, бледнее обычного кожа, уставшие глаза с синяками под ними, спутанные отросшие волосы. Жизнь не одного Хосока ебет. Выражение лица Юнги становится все грустнее. Он меняет позу в кресле, забирается на него с ногами, изворачиваясь, заставляя кресло мучительно скрипеть. Теперь, с согнутыми коленями и еще больше ссутуленной спиной, он совсем прячется от Хосока, отворачивается от него, не давая видеть ни телефон, ни себя. Хосок уверен, что у него ревность на лице написана. Он никогда ничего не делал. Он, так-то, вполне безобидный парень и точно никого бы бить не стал. Даже если очень хочется. Даже если этот человек приносит боль его любимому человеку. Хосок не такой, он практически пацифист, убивающий людей только в своей голове. В реальности он убивает лишь свои легкие. И не кричит ни на кого, если его не выводить, и не угрожает, и не выражает недовольства, вызванные чувством собственничества. Словесно, по крайней мере. Его эмоции различать Юнги давно научился, даже когда они настолько глубоко спрятаны, что у Хосока хватает сил нефальшиво улыбаться себе в зеркале. А этот проныра читает людей, как открытую книгу, особенно чувства Хосока по поводу своего давнего знакомого. — Как думаешь, можно ли считать притворством, если человек заставляет себя заплакать, когда очень хочет, но не может? К моменту, когда Юнги снова начинает разговор, Хосок успевает докурить вторую сигарету. С него на сегодня хватит. Юнги звучит забито, словно у него насморк, и с каждым открытием рта слышно, как чавкает избыток слюны. Он судорожно вдыхает через рот, кашляет, а после издает плаксивый звук. Хосок сразу кидается к хену, разворачивает его и поднимает чужое лицо к своему. Юнги не смотрит Хосоку в глаза. Куда угодно, только не в глаза. Он скользит взглядом по острому носу, сжатым губам, тонкой шее, к растянутому воротнику любимой домашней майки, в которой успели появиться дырки от всех тех раз, когда Хосок ронял пепел на себя. Вынужденные слезы быстро высыхают, соленые дорожки стягивают кожу щек, и Хосок утирает их большими пальцами. Юнги наблюдает, как его губы двигаются, формируя слова, но он настолько отвлечен, что совершенно не понимает, что именно было сказано. Тогда Хосок склоняется над ним и целует в лоб и щеки, возвращая в реальность. Он улыбается утешительно, мягко заставляет Юнги убрать телефон подальше, вытаскивает его из кресла и обнимает крепко. Юнги кажется, что если Хосок отпустит, то он точно упадет. — Что ты ему написал? — шепчет Хосок Юнги на ухо. — Что все нормально, — отвечает Юнги тоже шепотом. Он начинает снова чувствовать щекочущее чувство в носу. — У тебя никогда не бывает все нормально, хен, — Хосок тихо смеется. Рокот его груди отдается Юнги в плечо вместе с гулким сердцебиением. От всего дыма в воздухе голова кружится. Юнги закрывает глаза и ложится щекой Хосоку на грудь, вбирает запах табака и тепло чужого тела. — Зато у тебя есть я. Со мной ты можешь быть каким захочешь. В этот раз слезы текут сами собой. Юнги не пытается их остановить, только утирает самые щекотные о чужую майку. Хосок смеется над ним беззлобно, целует в макушку, тащит за собой к дивану, позволяя навалиться на себя, когда они падают на скрипучую мебель. — Все же, пожалуйста, перестань курить в комнате, — говорит Юнги ему в самые губы. Хосок соглашается и отвечает на поцелуй.