Шкатулка чувств

— Ты ведь возьмешь меня с собой к морю, Хосок-а? Хосок просыпается с призрачными ощущениями чужих пальцев на груди и тяжелым сердцем. Комната залита привычным голубым светом, за окном — полная луна и мириады звезд. Ночь тихая. Море шуршит почти неслышно, ему вторит свежий ветер, качающий тюлевые занавески. Прошло уже восемь лет. Восемь лет, за которые Хосок так и не смог отпустить. Возможно, никогда не сможет. Вина продолжает душить его одинокими ночами: ведь именно он струсил перед трудностями, принял решение за двоих и ушел, оставив от себя, как от партнера, буквально ничего. Ушел вслед за своей мечтой, молодой и разгоряченный, с ветром в голове. По крайней мере, так он считает сейчас, в тридцать с небольшим лет. У него было достаточно бессонных ночей, чтобы найти сотни иных выходов из той ситуации; не таких ужасных. Лишь бы не видеть злого лица. — То есть, ты не хочешь, чтобы нас видели вместе? Ты стесняешься меня? Даже не как твоего парня, а как друга? Воспоминания мелькают неприятной вереницей коротких сцен. Вот он отвечает, что «нет конечно, просто не хочу, чтобы ты тоже был в центре внимания». Вот уже разочарованный Чимин с силой ставит кружку на стол, и она разлетается на осколки. Вот Хосок дергается к нему, но Чимин отступает на шаг, весь облитый кофе. Черная жидкость стекает струйками на пол, в нос бьет яркий запах, а Чимин отворачивается вбок, дрожащей рукой проводит по волосам, выдыхает нервно… Перестань. Хосок трясет головой, пытаясь прогнать навязчивые воспоминания. Его нежно-голубая пижама сливается с обстановкой вокруг. Хосоку нравятся маленькие рисунки жемчужниц и гребешков на ткани, особенно как они, цвета светлого дерева с золотыми прожилками, выделяются на фоне поглощающей синевы. Однажды он потратил целый час, разглядывая их, лишь бы не поддаться душащему чувству отчаяния от осознания собственного одиночества. За восемь лет он не смог сойтись больше ни с кем, словно его мозг навсегда замкнулся на Чимине, и никакая терапия не могла это исправить. Саморазрушение тоже не помогло. Только после переезда на море он обрел некий покой. Конечно, ему все так же плохо, но, к счастью, только по ночам. Работа отвлекает его. Казалось бы, когда на уме один-единственный, то и все творчество будет связано с ним. В каком-то смысле так и есть, но Хосок научился заталкивать подтекст с Чимином настолько глубоко в песнях, что, кроме него, никто не сможет его отыскать. Он даже не в тексте, он в битах, в залупленных ударах тарелок, в перкуссиях, звенящих в ритме кода, известного только ему. Но всегда это ритм, ведь Чимин задавал ритм жизни Хосока. Хосок до сих пор, если задумается, может бессознательно выстукивать ритм ходьбы Чимина, дыхания или даже биения его сердца. Он бросил Чимина ради работы. Ради музыки. Потому что он только начал становиться знаменитым в продюсерских кругах, и ему нужно было быть идеальным. Любовь к мужчинам в белый список не входила. Особенно присматривались к таким, как он: выходцам из андерграунда, бедным, мелким сошкам, позволяющим себе кричать слишком громко. Ему вскружили голову открывшиеся возможности. Он буквально взлетел вверх по карьерной лестнице и в рекордное время получил собственную метр на метр студию. Даже собирался привести Чимина, показать ему. Они расстались через полтора месяца. Три года отношений насмарку из-за тупости Хосока. У них ведь и ссор практически не было, не то что ревности и недоверия друг к другу. Зато у них было полное надежд будущее. Полеты в Америку, встречи со знаменитостями, покупка дома на берегу моря — все это Хосок исполнил в одиночку, имея на своей стороне лишь разбитое сердце. Было невыносимо больно. До сих пор, вообще-то, но Хосок уже научился с этим жить. Его спасением стало море. Хосок выходит из дома в пижаме и резиновых шлепках. Ветер приятно обдувает лицо, отчего Хосок облегченно выдыхает, а в следующую секунду ловит почти невыносимое желание разбить голову о ближайшее дерево. Хорошо, что за это время он научился справляться с такими порывами. Хоть в чем-то терапия помогла. — Видел бы ты меня сейчас, — шепчет он себе под нос, обращаясь к Чимину в своей голове. Тот остался мягким и чутким в воображении, совершенно не таким жестким, каким Чимин был после их расставания. — Какое я ничтожество. — Да, Хосок, ты то еще ничтожество, — передразнивает он сам себя. Чимин из его головы никогда не сказал бы такого. Он сказал бы что-то наподобие: — Ты просто трусишка, Хосок-а. Хосок вздергивает голову. Голос звучит настолько отчетливо, что на секунду мелькает надежда: настоящий Чимин понял его секретные послания в каждой песне, в каждом интервью, даже в чертовой рекламе солнцезащитных очков. Вокруг ни единой души.

If I could bring you back I would But it’s just way too late for that Shoulda believe in us