двенадцатый зодиак

Мартин коснулся сухих, изжелта-пшеничных прядей грубыми пальцами, аккуратно переплетая их в очередном порядке. Он нежно коснулся плеча сестры и улыбнулся: — Ты уже такая взрослая, — печально взглянув в ее тёмно-синие глаза, он взял ее теплую руку и прошептал: — Выросла слишком рано. Я не успел даже заметить. Девушки в твоём возрасте ещё заплетают косы? Девушка со темно-русыми волосами, в мятой хлопковой рубашке, перепачканной горячим шоколадом, улыбнулась и смущённо опустила длинные ресницы: — Девушки вроде Лиссы — дочери папиного хозяина нет.— она с ногами заскочила на кровать, отчего ее простая хлопковая юбка описала реверанс. — Я ношу...— тут она запнулась. — Недолюбливаешь Лиссу? — Мартин поднял на сестру дождливые глаза и усмехнулся. — Мне трудно объяснить, — Она задорно ухмыльнулась и вдруг вся поникла, наблюдая реакцию брата. — Понимаешь, такие как я не вдохновляют ни капли, о таких как я не пишут романы и не слагают стихи. Я никакая. А она... Она настоящая принцесса... У нее своя история, пусть и грустная. Даже свой принц. — на этих словах она покраснела, поднимая серые глаза. — Зачем ты так говоришь, Марго? — он взял сестру за руку, вглядываясь в румяное лицо. — Ты не никакая. Ты — яркая, живая. Ты — моя сестра, — он улыбнулся, — а мои сестры настоящие принцессы. Маргарита соскочила с кровати и побежала на кухню, немного приостановившись у двери. — Ты правда думаешь, что я такая же красивая, как и твоя Лисса? — она завела одну ножку за другую, демонстрируя ссадины на коленях. — Вас с ней нельзя сравнивать. — он грустно посмотрел на сестру, удивляясь редкой скромности. — зато Эрику можно. — Почему ее можно, а меня нет? — она покраснела, опуская взгляд. Мартин непонятно чему улыбнулся и, подмигнув сестре, сказал: — Ты живая и яркая, а Эрика и Лисса, будто два неземных ангела на нашей земле — худые и бледные.— Он ссутулился и поглядел на костяшки рук. — Все, хватит вопросов. Иди, помоги матери. Маргарита засветилась счастьем и подмигнула ему в ответ. Мартин, смотря на румяную сестру, вдруг ухмыльнулся сам себе и вышел вслед за ней из дому.

***</center Мать Мартина играла в покер. Играла всю жизнь, с тех пор, как впервые почувствовала в руках гладкие карты. Она обманывала лучше заядлого черствого картежника, принося домой немалые деньги. Мартин впервые оказался в этом душном прокуренном месте в одиннадцать. Здесь, в полумраке сырых стен, среди лучших мошенников и картежников города, Мартин познакомился с Эммой. Эмма — высокая сутулая девушка с выкрашенными в пепельный волосами и бледной кожей. Она была старше его на несколько лет, но никогда не брезговала общаться. Иногда была немного высокомерна, а чаще безразлична и суха, но именно с ней Мартин впервые ощутил настоящую свободу от строгой опеки отца. Эмма научила его играть в примитивные карты, показала несколько приёмов в обманах и мухляже. Но сама редко редко играла в зале, обосновывая тем, что дядя против. О своих родственниках говорила очень мало и скупо, вечно переводя разговор на другую тему. — Играют только неудачники и лжецы, честные и умные люди не зарабатывают на жизнь таким путём. — она поднесла к губам дешевую сырую сигарету и зажигалку, поднимая взгляд. Из-за тусклого освещения ее кожа казалась медового света, отливая жёлтым. — Запомни, Мартин, карты для глупых неудачников. — И кем ты тогда хочешь быть? — Мартин с трудом залез на стул у барной стойки, садясь под тусклое красное освещение. Его глаза загорелись красными китайскими фонариками. Эмма кашлянула из-за едкого дыма, убирая жидкие чёрные пряди за уши. Она взглянула в мутное грязное окно, вновь поднося сигарету к сухим губам. — В детстве — писателем, а сейчас не знаю. На данный момент моя жизнь — этот тухлый кабак, дядины сигареты, малявка Мартин и старое кино из восьмидесятых. И скорее всего дальше ничего не будет. — Она оглянула взглядом комнату, посматривая на книжный шкаф. На пыльных полках учебники по физике трехлетней давности. Эмма устало протерла красные из-за освещения [бессонницы ] глаза и зевнула. — Я не малявка. — Мартин поджал ноги и уселся удобнее на стул. Он подумал немного, смотря в лицо подруге. — А я хочу быть врачом, чтобы спасти мою младшую сестру. — Чем болеет твоя сестра? — она размазано оглянулась на Мартина, выбрасывая сигарету на пол. — Мама говорит, что это называется дар Божий. — Эмма горько усмехнулась и изящно приподняла бровь. — я здесь, я стою, я один в кругу порочном, душа пуста, мир вокруг непрочный. так не усложняй же , не ищи меня. в придуманный мир я попал невольно, теперь не хочу тебе делать больно, но иногда ты вспоминай меня... — Это что-то из Библии? — Это слова известной рок группы. — Она сухо рассмеялась, глухо кашляя. Эмма залезла на подоконник, отчего тусклый дневной свет упал на ее побитые коленки, кое-где заклеенные пластырем с животными. Мартин присел на кровать рядом. Плед, на который он сел, пропах пылью и чипсами. — Лучше тебе перестать сюда ходить, Мартин. До добра не доведёт... — Мальчишка оглянул высокую подругу, пытаясь уловить смысл ее слов. — А ты? — Мартин выглядел обеспокоенным. — Я хочу уехать. — не дожидаясь реакции она опустила голову на холодное стекло, прижавшись румяной щекой. — В Манхэттен. Поступить в нормальный университет, а потом вечерами писать рассказы для детей, как мечтала раньше. А еще обязательно влюблюсь и сделаю татуировку. — Мартин распознал в ее словах горечь. — Разве влюбляться обязательно? — Это единственное, ради чего стоит жить, малявка Мартин. — Она подтянула серый носок на левой ноге и поглядела куда-то в сторону. — Запомни. — Я тоже сделаю татуировку. — Какую? — Эмма устало вздохнула и повернулась на другой бок. — Что-нибудь незначительное. Может завитушку... — оба рассмеялись, пряча глаза от солнца, которое настырно пыталось пробраться сквозь тусклое стекло.<center>***

В тот день было довольно солнечно, что совсем не сочеталось с местом, куда Мартин пришёл. В окружении серых могильных плит и дат Мартин выглядел потерянно. Он, не разбирая дороги, шёл через устланную бурьяном и гнилой травой тропу, которая резко витляла среди деревьев. Здесь дышалось очень тяжело, будто обыкновенный октябрьский смог неожиданно обвил его шею. Тени давно мертвых и неспокойных ползут и вьются вокруг его ног, образовывая невидимую человеческому глазу ловушку. Незримо течёт по щекам его прошлое и будущее [настоящее не течёт, оно тянется вереницей событий]. Он не плакал. Он не плакал, и это удивляло его. внутри царил такой холод, что слезы застывали на полпути, превращаясь в лёд. в горле стоял ком, который не давал крику вырваться наружу. Мартин стоял перед двумя могильными плитами. Одна из белого мрамора, похожая на плитку белого шоколада, хранила на себе черно-белый рисунок двух отраженных капель. те же, что были у неё на предплечье. похожий рисунок есть и у него. они даже по размеру схожи. Мартин шепчет тихое Лисса и кладёт на надгробие ромашки. они пахнут, как ее волосы, пахнут, как ее шелковые платки. Рядом, почти здесь же, ещё одна плита, но она чёрная и мрачная. На ней золотыми буквами Эмма, на ней в песчинках Эмма, на ней Эмма. У неё на могиле свежие красные розы. Поэтому тут пахнет Эммой. В последние месяцы своей жизни она утонула во тьме людской и своей, но все ещё тянула руки к свету, который был букетом сухих роз на подоконнике. — Ты была права, милая Эмма. Ничего не имеет значения, кроме любви. И я нашёл ту, которую полюбил, как тебя. Нашёл тебе замену, прости... — холодный ветер растрепал его пшеничные волосы. — И она теперь лежит под этими ивами, будто просто уснула на траве. Любовь губительна, Эмма, видишь. Мартин оглядывается на шорох. Среди густой листвы он замечает длинные чёрные косы и алые щёки. Маргарита ступает по мокрой листве, приподнимая подол чёрного платья. Она выглядит немного помятой, но ничуть не побледнела. а эта бледность страшит его больше всего — Почему ты не дома? — Маргарита поднимает заплаканные глаза, но держится стойко. — Ты хочешь, чтобы она лежала здесь? — Голос немного дрожит на ветру. Мартин осматривает новую блестящую плиту, которая блестит на утренней росе. — Моя последняя любовь, средь высоких ив, под ангельским взором принцессы и сестринской опекой червовой дамы. — Что? — Маргарита вытирает холодные слёзы. на третьей могильной плите каллиграфическим Эрика.