Можем ли мы побыть самолётами? В тёмном небе пилотами. Можем ли мы побыть метеорами? Звёзд окружить себя взлётами. Хочу этого здесь и сейчас, Чтобы хоть на секунду все забыли о нас.¹
Чуя мотает ногой и закрывает глаза, но отдаться музыке полностью никак не выходит.— Береги себя.
Накахара зажмуривается и через силу признаёт, что вспоминал этого бинтованного придурка почти каждый день. Он никак не может забыть этот чёртов медовый запах, и этот блядский укус, до сих пор противно выделяющийся на бледной коже плеча; он никак не может перестать думать о том дне и прекратить касаться своих сухих губ указательным пальцем. Это ужасно его тяготит и разрывает на части. Где сейчас его напарник? Остался ли он жив, после того как офис Мори сгорел дотла? Послушайся Накахара своего непутёвого партнёра четыре месяца назад, может, сейчас всё было бы по-другому. Возможно, Чуя мог хотя бы знать, что Дазай жив. Или в другом случае — мёртв. Омега не вернулся к штабу, после того как забрал свои вещи из общежития и убежал куда глаза глядят. Он не мог сказать точно, что им тогда двигало — страх перед неизвестным или вполне себе долгожданная свобода от дьявольских оков Мафии. Он придерживался второго; больше не хотел туда возвращаться, не просто к портовым — даже в сам центр города; для Накахары путь туда пока закрыт, тем более верхушки высоток и так заметны с восточной части города, и парень и так видит, что офис отстраивается заново. Он смирился с тем, что у него теперь новая жизнь, новый облик и новое лицо для преступной Йокогамы — он, Накахара Чуя, альфа семнадцати лет, работающий на Портовую Мафию, но однажды оттуда сбежавший ради своего же блага. Вполне правдиво звучит, разве нет? За эти четыре месяца омега сменил трёх боссов. Его не выгоняли — уходил сам, потому что терпеть не мог похабное и бессовестное отношение к подчинённым. Он старался не создавать себе проблем, не провоцировать других на конфликты, не влезать в споры взрослых альф — мышкой скользил между всеми, собирая и, как зеницу ока, храня информацию. Чуя всё ещё плодотворно разыскивал Дэйо и не опускал руки. И, чёрт побери, он отыщет его. А потом примется и за поиски бинтованной шпалы. Теперь омега кантуется только на окраинах, в самых трущобах, бегает с одной съёмной квартиры на другую, питается пару раз в сутки — и то в какой-нибудь дешёвой забегаловке в заднице своего трескучего района. Он ни с кем не знакомится, никогда ни с кем не заговаривает первым, он не стремится к новым отношениям с кем-то — у него цель только одна — найти ту воронью тварь и разбить ему череп; но за последний год о том ничего — как в воду канул. Накахара не занимался чем-то другим, потому что всё, что он мог — это искусно убивать, тихо и без свидетелей, а если таковые находились, то подчищать за собой хвосты и бесшумно растворяться в окружающем тумане безлунных ночей. Бывший мафиози неделями выслеживал жертв, почти не ел и не спал, но выполнял каждый небрежно подкинутый контракт, скрупулёзно и ответственно. Он не мог сомкнуть глаз ночами, вскакивая от малейшего дуновения ветра за окном или возни мышей на кухне — да, в прошлой однушке по полу гуляли эти мелкие твари — хватал нож, покоящийся под мятой подушкой, и поднимался с кровати, сонно, но настороженно осматривая мрачную комнату. Поэтому омега гулял почти всю ночь, возвращаясь в квартиру ближе к утру, и спал весь день, открывая глаза только к вечеру. Режим давно был безнадёжно сбит, и бывший мафиози походил на какую-то заполярную рыжую сову. Когда наручные часы забавно пищат, оповещая о начале четвёртого ночи — Накахара поднимается с земли, отряхивая кардиган от мелких крошек бетона, и, забирая с земли свой небольшой чёрный рюкзак, проскальзывает в дырку в сетчатом заборе. Под уже изрядно потрёпанными ботинками хрустят песок и камни — кругом никого, ни одной живой души — около залива обычно сидят только местные рыбаки или причаливают маленькие моторные катера. Накахара прикрывает веки и подставляет лицо тёплому ночному ветру, несущему с моря запахи соли и прибившейся к берегу противной тины. Его привлекало именно так — быть наедине с собой. Кругом только гармония гордого одиночества и крылатой свободы. Он искал полное уединение только здесь, с ветром в волосах и музыкой в ушах. Ему никто не был нужен — ни слишком молчаливый собеседник, ни чересчур болтливый друг. Ему не нравилось быть с кем-то, разговаривать, создавая лишний шум, он есть у себя и большего омеге не требовалось. Он просто ничей и не видит в этом ничего чрезмерно плохого. Его шестая за эти четыре месяца съёмная однушка находилась в приморском районе Ми́дори², как раз неподалёку от аэропорта. Квартал довольно шумный — мешают горластые соседи-альфы, которые постоянно устраивают у себя разношёрстные карнавалы и вечеринки, и ни копов не вызвать — они сами такие улицы стороной объезжают от греха подальше, — ни наорать на них невозможно — спокойно морду набьют, ещё и унизят, причем анально, и не посмотрят даже на то, кто ты — альфа или бета; Накахара сам был однажды такому свидетель. Чёрт, его соседи действительно пришибленные. Чуя устало умывается и скидывает с себя одежду прямо на кафельный пол в ванной. За последний сезон он сильно исхудал и осунулся, появились тёмные круги под глазами. Ему совсем скоро восемнадцать, а этой блядской праздничной атмосферой даже не веет. Многие люди принимают его за какого-то малолетку — Чуя ежесекундно вытягивает нож и машет им перед лицом испуганного кассира, пока тот трясущимися руками не передаёт ему пиво в железной баночке или пачку дешёвых, но вкусных сигарет, а в ответ на его ладонь не ложатся две бумажные купюры — не мог Чуя уйти, не заплатив, — слишком добросовестный мальчик. Алкоголем он не злоупотреблял из-за нехватки денег — большинство уходило на таблетки, а на оставшиеся копейки он покупал бомж-пакеты, и, в принципе, прокармливал себя только ими. С каждой новой порцией подавителей живот болел всё сильнее, Накахару преследовали жуткие спазмы и временами даже судороги. Он почти окончательно потерял свой запах — многие альфы интересовались, почему он пахнет так странно — будто несколько парфюмов смешал, а потом ещё и посмеивались с неоднозначного ответа рыжего. Чуя переступает высокий бортик и садится в наполняющуюся водой ванну. Омега не хотел в кои-то веки переезжать — в этой квартире есть горячая вода, что для бывших его однушек манна небесная, круглосуточный супермаркет и хорошая аптека в пятнадцати минутах ходьбы, да и до нового офиса буквально два квартала пешком. Пускай здесь плохо работает свет, выбиты окна в комнате и кухне, и не существовало балкона в принципе — ну, зато можно курить, не вставая с кровати, — Накахара даже не сильно жаловался на шум в других квартирах двухэтажки — главное, что есть крыша над головой, а остальное пустяк. Ванна опустела, а со стенки снят душ — Чуя сидит, опёршись плечом о бортик, и смывает со своей кожи мыльную пену, обмывается мутной водой — напор струй слабоват, но главное, что вода горячая; рука скользит по животу, трёт, переходит на бедро, к ягодице и случайно касается мокрыми подушками мгновенно сжавшегося колечка мышц. Чуя резко одёргивает руку и напрягается — редко трогает себя там. Да он и передёргивает раз в пятилетку, чего уж тут. Накахара ещё ни разу не доводил до наступления течки. Юноша упивался таблетками, лишь бы это не наступило, лишь бы это не чувствовать и не трогать себя. Он не брезглив, просто… нет. Возможно, ещё не готов. Соседи, похоже, попередохли там все от передоза, либо их, наконец-то, словили копы — за стенкой ничего не слышно, — но сон, как на зло, накрывает плохо, поверхностно. Накахара дремлет, прислушиваясь к стрекоту цикад за разбитым окном, как вдруг снова чувствует этот удушающий запах гари, крики убегающих людей и оглушающий визг сирен. Он в который раз ощущает себя отделённым от внешнего мира — по рукам бегут красные зазубренные змейки, и Чуя рефлекторно прикладывает руку к груди, принимая сидячее положение на развороченной постели, и лихорадочно начинает осматривать своё тело на наличие поползновений проклятой Порчи. Это просто очередной кошмар. Такие ночи стали его постоянными гостями, и рыжий никак не мог от них избавиться. К покупке блокаторов в пакет летели ещё и чёртовы антидепрессанты. Живот вдруг свело судорогой, и Чуя тотчас согнулся в три погибели. Блять, больно. Омега кое-как пихает под себя подушку и, сворачиваясь калачиком, упирается лбом в поверхность кровати. Боль в низу живота впивается острыми иголками, колет и режет. Чуя скулит, чуть ли не до крови кусая ладонь, и молится кому только можно, лишь бы это быстрее закончилось. Он уже потерял счёт своего цикла; такие спазмы теперь приходят и уходят когда хотят. И каждый раз они возвращаются с новой силой и небывалыми болями. Отпускает его так же резко, как и всё начинается. Омега ещё несколько минут лежит в напряжении, пытаясь осознать, что всё закончилось, что судорог больше нет, и только потом медленно свешивает ноги с кровати, встаёт босиком на ледяной пол, всё ещё прислушиваясь к себе, и устало шлёпает на кухню. Его моро́зит от пробившего ранее пота, каждый шаг отдаётся лёгким головокружением и цветными мушками перед глазами. Чуя копается по ящичкам на стене, вспоминая, куда он мог положить пачку блокаторов, а потом, обернувшись через плечо, замечает пластинку на неубранном кухонном столе — всюду валяются крошки хлеба, стоят стакан с недопитой водой и тарелка недоеденной лапши почти у самого края (омега так и не удосужился помыть её). Он в несколько заходов пытается вытащить одну таблеточку из пластинки, а потом, после неудачных попыток, психанув, остервенело дёргает за углы — маленькие бежевые таблетки летят в разные стороны, укатываются прочь по кухне — под плиту, холодильник, стол — будто тюремные узники на долгожданной свободе. — Блять, — шумно выдыхает Накахара, глупо пялясь на разорванные серебристые края в руках — остаётся только два блокатора. Чуя замученно стонет, откидывая голову назад и устремив взгляд в старый потрескавшийся потолок. Глаза почему-то неосознанно слезятся, а руки мелко дрожат. Давно у него не было таких срывов. Обычно он с головой и по уши в работе — мотается с одного квартала в другой без капли живительной влаги во рту, как тот самый гончий пёс Портовой Мафии несколько месяцев назад. Омега не чувствует, что что-то изменилось после того, как он сбежал, — всё повторяется вновь. Что там Накахара носился вместе с Дазаем по чужим следам, что тут. Но он не собирается останавливаться, пока не отыщет ту суку. Завтра, точнее уже сегодня, ему дано небольшое задание в одном закрытом подпольном баре. Новый босс Накахары более снисходителен и адекватен — помимо миссии разрешил нагуляться (за его счёт), при условии, если его подопечные раздобудут нужную и достоверную ему информацию. А целью был какой-то странный «Конфликт драконьих голов», который, оказывается, уже у многих на слуху, а от подопечных требовалось разузнать о ком-то, кто носит имя «Белая Ночь», и, видимо, это организатор или создатель этого самого «Конфликта». Интересное у него прозвище. Накахара пододвигает к себе тарелку с холодным супом и берёт в руки слегка изогнутую под странным углом ложку — ну разозлился пару дней назад из-за старого босса, подумаешь. Омега ковыряет остатки холодной лапши, пытаясь заставить себя съесть хотя бы это, потому что в доме, кроме таблеток и воды, ничего не осталось. Он почти на мели, ни гроша в кармане. После сегодняшнего задания новый босс должен заплатить сполна, если они разыщут информацию о «Конфликте». Чуя со звоном бросает ложку в тарелку и, поднимаясь на ноги, бредёт к выбитому кухонному окну. На низком подоконнике сиротливо стоит в круглом горшке пушистый колючий кактус. Омега смотрит на него с пару секунд, а потом, вставая на носочки и опираясь руками о подоконник, подносит лицо к большой дырке в стекле. Он, закрывая веки, медленно вдыхает запах ночной улицы, слышит пение сверчков и гудки машин с другой стороны дома, отдалённые весёлые крики соседей и их приглушённую музыку. Хочется мёртвой тишины и неподвижного покоя; хочется чувствовать на своём лице только солёный прибрежный ветер и отдаваться звукам набегающих на берег волн; хочется не подавлять в себе желание хотя бы раз всю ночь пролежать на тех плитах, засыпая под громкий свист самолётов, пролетающих над самой головой; хочется бежать далеко-далеко, за самый горизонт, сменить имя и начать новую жизнь, где-нибудь за морем, за океаном, там, где ты не пахнешь чёртовой цветущей вишней и не вспоминаешь постоянно того, кто, возможно, уже давно похоронен под тонной серого пепла. На дворе занимается ранний рассвет. Небосвод окрашивается в бледно-розовые тона, а тусклые лучи озаряют его светом с востока, поднимая на ноги страну восходящего солнца. Чуя нехотя возвращается в комнату, прекрасно понимая, что через пару часов глаза сами сомкнутся, если не дойти до кровати, и тогда он пролежит на кухонном столе до самого вечера — такой плачевный опыт у омеги уже был. В тот день, ближе к ночи, тоже нужно было спешить на задание, а у него жутко ломило шею, болела спина, и отпечаталась злостная клеёнка стола на щеке. Чуя, укрываясь одеялом с головой, обнимает руками подушку и, прежде чем провалиться в сон, вяло и тихо шепчет: — Где же ты?***
Накахара, запустив руки в карманы брюк, молча идёт позади трёх своих коллег, настороженно озираясь по сторонам. Бар находился в шести кварталах от района Ми́дори. Омега не знаком с этими улицами — здесь он тоже не был. Кругом тишина, и город спит. Из-за серых туч не видно царицы ночи. Они окружены пятиэтажками и закрытыми магазинами, даже неоновые вывески не горят, а многие фонари уже испускают свой дух, злобно потрескивают и грозят оставить четырёх парней во мраке ночной улицы. Накахара привык к темноте — омега в ней родился, как сам он считал, и в ней же умрёт, используя Порчу. Всем его коллегам — альфам — больше двадцати, и они уже не раз были пойманы полицией. У одного из них давно есть омега, но он спокойно ходит налево, да ещё и гордится этим, мол, популярностью пользуется в омежьих кругах. У этого синеволосого альфы подбит один глаз и видит он только правым, он обожает свои пистолеты и никогда с ними не расстаётся, предпочитает только дальний бой, и если враг подойдёт ближе, то можно считать, что тот обезоружил его. В рукопашном бою этот альфа не представляет угрозы, как понял Накахара по паре тренировок. Другой альфа меняет омег как перчатки и не менее горд, чем первый. У него карие с прищуром глаза, всегда взъерошенные короткие чёрные волосы и хитрый оскал; ему двадцать четыре, у него огромный шрам поперёк лица и есть татуировка в виде змеи на левой руке. Он недолго на этой работе, а босс им уже недоволен. Ну, а третий светловолосый альфа по большей части молчит и только поддакивает, у босса он так, на побегушках. У него нет татуировок или каких-то отличных ото всех черт, нет омеги или какого-то глупого признания среди своих сверстников — он как дешевая марионетка, всем подчиняющаяся и выполняющая приказы на автомате ради пары-тройки бумажек. Запахи всех троих перепутались между собой, и от их перемешанной мерзости Чуя периодически морщится. Он слышал, что весной происходит какой-то гон, когда все запахи и вкусы усиливаются, нюх и чутьё у альф обостряется донельзя, а у многих омег сбивается цикл и спонтанно начинаются течки. И это всё было в порядке вещей. Накахара не знал, как это должно происходить, но, признаться честно, ощущал это как что-то обыденное, привычное и неприметное. Ну, подумаешь, чуть сильнее что-то чувствуешь, да и всё. Парни впереди о чём-то разговаривают, громко смеются, до ушей омеги долетают только обрывки и осколки фраз, сплошной мат и изречения в роде «тот омежка хныкал от моего узла, а чего добились вы?». Чуя устало закатывает глаза, вынужденно слушая этот пиздец. Ну пусть ещё узлами прямо посреди улицы померяются. Накахара мало осведомлён в этой области, но помнит, как один из его друзей-Козерогов после поимки каким-то альфой был повязан в свою же первую течку и после освобождения даже сидеть не мог, постоянно бормоча, что ему не дали привыкнуть и вогнали этот чёртов узел почти сразу же, а потом ещё и пытались вытащить раньше времени, чуть ли не порвав бедного омегу. — Кто сегодня расспрашивает? — деланно интересуется светловолосый альфа. — Эй, рыжий. Накахара исподлобья смотрит на окликнувшего его чёрного громилу со шрамом. — Мы идём пить и трахаться, так что все вопросы на тебе, — грубо бросает тот и отворачивается, вновь принимаясь галдеть. Чуя им не отвечает, равнодушно опустив голову. Он знает, что босс заплатит только ему, потому что этот самый босс в курсе, что из всех четырёх добросовестно работает один бывший мафиози. На этих троих слишком много жалоб, но, почему-то, они всё ещё в рядах отряда. Может, усердно работают только когда есть какие-нибудь надбавки или всякая халява проскальзывает, чёрт знает. Взору предстаёт серенькое невзрачное здание со скромной вывеской «Pink&Black»³ над входом. Оно двухэтажное и так, навскидку, совсем небольшое. Они минуют охрану — двух мужчин в одинаковой чёрной форме и с шипящей рацией на правой стороне груди. Предъявив заявление от босса на ресепшене, все четверо проходят в маленький коридор с длинными красными диванами. Накахара не берётся за работу там, где боссы просят показывать паспорт — у омеги такового нет; забыл его в общежитии Мафии, а на новый у него денег не было, но даже если бы и были — там аккуратными и красивыми буквами было бы написано «омега». Как чёртов смертный приговор для его нынешней жизни. Обстановка Накахаре уже не нравится; вокруг пахнет шоколадом и слишком сладким ароматизатором. Стены красиво обклеены фотообоями с видами других городов — в основном тех, что находятся у моря. На потолке бледно горят круглые мелкие лампочки, а по углам стоят овальные горшки с высокими пальмами. Атмосфера и обстановка заставляют странно кривиться, а мысли наводят совершенно на другое, но никак не на вход в бар. — Ну, парни, я пошёл, — кивает тот самый со шрамом и уходит вглубь коридора. — Вперед, герой-любовник! — крикнул ему синеволосый альфа, а второй посмеялся себе под нос. Накахара хмурится, провожая коллегу взглядом до чёрной двери без цифры — на ней нарисовано розовое сердечко. Что за?.. Чуя сводит брови к переносице, наблюдая, как ушедший стучится в дверь ровно три раза, а потом из-за неё показывается очаровательная мордашка низкорослого паренька с длинными розовыми волосами. Те двое о чём-то сначала мило беседуют, а потом розовенький пропускает альфу внутрь. Рыжий не сразу замечает толстый чёрный ошейник у того на шее, и невольно касается пальцами своей ленты чокера. — Чего ты там застыл? — окрикивают омегу его коллеги, начавшие уже спускаться куда-то вниз по винтовой лестнице. Накахара мотает головой, наконец, осознавая, что эти два этажа — блядский публичный дом, а сам бар, видимо, на минус первом. Внизу не так душно и сухо: работают кондиционеры. Само помещение не какой-то там дешёвый паб, но и на чересчур дорогой ресторан тоже не смахивает — здесь одна длинная стойка с парой барменов, множество деревянных круглых столов, а где-то в углу даже бильярдный стол имеется. Тихо играет музыка, весь шум исходит только от болтающих между собой альф. Коллеги Накахары даже не удосуживаются попрощаться — молча уходят к барной стойке за выпивкой — а омега ещё какое-то время мнётся на входе; голову наполняет огромное количество звуков и запахов. Почти от каждого ужасно приятно и приторно пахнет — Чуя готов зажимать себе нос, лишь бы только не оценивать каждого прохожего. Альфы здесь самые разные — некоторые в дорогих официальных костюмах, другие, видимо, просто пришли отдохнуть — на них клетчатые рубашки и рваные джинсы. Молодых парней почти нет, в основном все взрослые и статные (на вид) мужчины. Многие выпивают в компании, звонко стукаясь кружками, некоторые спокойно сидят и разговаривают, кто-то подписывает какие-то бумаги, расположившись в самом углу. Омега обращает внимание и на выделяющихся из общей массы миниатюрных мальчиков с подносами — у них длинные разноцветные волосы, забранные в высокие причёски заколками, толстые чёрные или розовые ошейники, и почти на всех платья или юбки с короткими изорванными майками. Они позволяют делать с собой всё что угодно — некоторые тянут их к себе на колени, и те покорно садятся, другие дёргают их за волосы, вынуждая наклониться, и грубо целуют, третьи со всего маху хлопают их по заднице и тем хоть бы что. Накахара морщится, понимая, что все официанты здесь — юные омежки, которые помимо торговли своим телом ещё и подрабатывают в баре. Как же противно и унизительно. А ведь если бы его не спасла Коё тогда, он бы, наверное, этим сейчас и занимался. Хотя… нет. Не занимался. Лучше в канаве сдохнуть, чем отдаваться сотне альф за день. Как же мерзко. Чуя начинает своё путешествие между пьяных тел, параллельно вслушиваясь в чужие разговоры, пытаясь схватиться за малейшую ниточку, которая впоследствии выведет его на «Конфликт драконьих голов», ну, или хотя бы на этого проклятого Дэйо. Лучше, конечно, второй вариант, но и первый неплох — за его выполнение точно прилетит крупная сумма. Вопреки всем ожиданиям, слух улавливает всё время одно и то же — об омегах и узлах. Неужели этим альфам больше не о чем разговаривать в принципе? Накахара чертыхается, ссылаясь на этот блядский весенний гон, и, раздосадовано рыкнув, замечает неподалёку столик с двумя молодыми альфами. — Эй, ты ведь бродячий пёс? Приятно пахнет мятой и... корицей, что ли. Омега останавливается и оборачивается через плечо. Сбоку от него сидят три светленьких бугая, одеты как-то по-простому, по-деревенски, так сказать, у всех них большие прозрачные кружки с пивом, наверное, они уже хотели стукнуться, но один из них решил докопаться до мимо проходящего рыжего парня. — Чего? — хмурится омега, подозрительно оглядывая всех троих — на альфах клетчатые рубашки в красных тонах, рукава закатаны до локтя, а сама кожа испещрена бледными следами многочисленных шрамов, причем у всех троих. — Ну, ты прежний мафиози, верно? Убил господина Хелла в его же доме, вот это скрытность. Ого. А он знаменит. — Я? — глупо переспрашивает омега, а громилы тут же заливаются смехом, стукаясь кружками и боле не обращая на Накахару никакого внимания. «Бродячий пёс?» — Чуя в одно мгновение вспоминает прошедший год. Картинки в его голове лихорадочно проносятся перед глазами, и большинство из них — надоедливый бинтованный одноглазый парень. Накахара снова задаётся вопросом, жив ли он, где он сейчас, что делает и пытается ли разыскать своего напарника. Омега осторожно садится за тот столик, который приметил пару минут назад. В нос ударят запах миндаля и горького шоколада. — Привет, парни, — он оглядывает двух абсолютно одинаковых альф, сидящих по обе стороны от него — братья-близнецы, точно, — о чём разго... Один из альф усмехается, не дав Чуе договорить: — О том, как тебя, такого коротышку, пустили в сие заведение. Папа дал разрешение? Хотя, подожди, у него, наверное, забот полон рот, там, на верхнем этаже. Оба альфы громко смеются. Сука. Накахара сдержанно выдыхает, стараясь держать себя в руках. — У вашего так, наверное, не только рот занят. С этими словами он резко поднимается со стула и уверенным шагом топает к барной стойке. Да пошли они нахуй, мудозвоны. Как таких земля носит, блять. Чуя долго разбирается с барменом по поводу своего возраста, пока не достаёт из кармана брюк договор от босса, который гласит, что пить его подчинённым можно за его счёт, после чего бармен слёзно извиняется и бежит выполнять заказ. А заказывает омега бокал какого-то недорого полусладкого (чужие деньги сильно тратить он тоже не любил) и долго его цедит, исподлобья оглядывая злосчастный бар. Неужели здесь, блять, все такие мудаки? Выглядят вроде прилично, а как хавальник раскроют — так всё, понеслась пизда по кочкам. Лучше бы немыми были, ей-богу, хотя пускай ещё и без рук, ну можно заодно и член всем отрезать, вот тогда точно зайками и лапочками будут. Чуя напряжённо бегает взглядом по лицам присутствующих, выискивая знакомую морду Дэйо, но его, как назло, пока нигде нет. А вдруг он вообще не ходит по таким заведениям? Да не может быть. Все альфы точно приходят в такие места. Хотя, пожалуй, будем честны́ — его южный квартал находится очень далеко от квартала Аса́хи², навряд ли Дэйо запрётся сюда. Чёрт. К рыжему подсаживается какой-то тонкий и худощавый альфа, у него смешно торчат во все стороны его тёмные волосы, а с носа спадают очки в серебряной оправе, на нём синяя рубашка и серые брюки, и от него жутко несёт перегаром, который, похоже, даже его естественный запах перебивает. — Давно здесь? — альфа косится в сторону Чуи, чуть щурясь, неприкрыто рассматривая его красивые черты лица и слегка измятую одежду. — Это важно? — выгибает бровь Накахара, обхватывая ладонью свой бокал, и игнорирует тот факт, что на него так открыто пялятся. — Да не особо, — пожимает плечами его новый собеседник, делая заказ у бармена, а потом снова поворачивает голову к рыжему. — Как тебя зовут? — Это важно? — повторяется Чуя, отводя глаза в сторону и делая вид, что этот альфа ему совершенно не интересен. — А ты с характером, — задорно приосанился темноволосый, принимая из рук бармена какой-то красно-синий коктейль с жёлтой трубочкой. — Кто ошейник подарил? — Тебе-то точно это знать необязательно, — огрызается Чуя, злобно сверкнув глазами в сторону этого навязчивого придурка. — То есть, ты занят? — напрямую спрашивает эта бестолочь. — А каким из этих альф? Может, ты пересмотришь свои взгляды? Со мной тебе будет веселее, я уверяю. Чуя стискивает зубы, еле сдерживаясь, чтобы не врезать по этой наглой физиономии. За кого он его, блять, держит? Или его подавители вдруг перестали действовать и от омеги теперь за километр несёт? Да и что такого в его чокере, чёрт возьми? — Веселее будет однозначно моему кулаку и твоей челюсти, когда они встретятся, — гортанно рычит Накахара, чуть наклоняясь вперед к оппоненту, и, ощетинившись, как дворовый кот при виде домашней собаки. — Ты меня, блять, понял? Тот шумно сглатывает, лихорадочно кивая, а потом шустро поднимается со стула и, чуть не забыв свой коктейль, ретируется в неизвестном направлении. Хамло ебучее. Накахара уже разворачивается обратно к стойке, когда на его предплечье мягко ложится чья-то маленькая ладонь. Чуя собирается рыкнуть, как замечает, что перед ним один из официантов-омег. На нём черно-белое с рюшками платье, толстый и кожаный чёрный ошейник, а по лицу размазалась голубая помада, но он всё равно очаровательно улыбается Накахаре, продолжая держать его одной рукой — на другой у него поднос с двумя пустыми кружками. — Простите, что беспокою, сэр, — аккуратно начинает омежка, — мне случайно довелось услышать Ваш разговор, не серчайте, прошу. Чуя нервно улыбается, когда такая речь доносится до его ушей. Неужели они всегда так со своими клиентами? Голос у этого омеги очень тонкий, как мышиный писк, а пахнет он чересчур приторно, словно все духи Коко Шанель на себя выплеснул. Накахара просто кивает, давая понять, что тот может продолжить. — Н-но, если Вы не хотите, чтобы другие альфы приставали к Вам, я советую снять Ваш ошейник, — осторожно высказывается мальчик, мило хлопая изумрудными глазками. — О… о чём ты говоришь? — непонимающе хмурится Чуя, склонив голову вбок. — Ну, — замялся омежка, безудержно краснея, и переступил с ноги на ногу, отводя глазки в сторону. — Вы ведь… нетрадиционный альфа? — Э… — единственное, что может выдавить из себя Накахара, уставившись куда-то поверх головы этого мальчика, поджимающего губы от неловкости. Взгляд вдруг цепляется за красивого высокого мужчину. У него очень длинные неестественно-белые волосы, блестящие красные глаза и чёрные ногти, — он нетерпеливо постукивает пальцами одной руки по столу, отчего такие «когти» становятся заметны издалека. Он оживлённо разговаривает с каким-то другим альфой в пушистой белой шапке, изредка кивая и улыбаясь. Чуе отчего-то кажется, что этот беловолосый мужчина совершенно не похож на альфу: по манере поведения, движениям, улыбке на лице или блеску гранатовых глаз. Ну вот не похож и всё. — Вы простите меня, сэр, — омежка изо всех сил старается заглянуть рыжему в лицо. — Я-я не хотел Вас обидеть, если Вы таковым не являетесь. М-может, я могу как-то загладить свою вину? — даже ежу понятно, на что сейчас намекает этот омежка, но Накахара только шустрее приходит в себя, судорожно замотав головой. — Нет-нет, не стоит. Ничего, всё в порядке, я приму к сведению, иди, иди, — тараторит Чуя, отрывая свою руку от крохотной ладошки официанта, и тот, ещё раз искренне извинившись, уходит с подносом куда-то по лестнице, расположенной за барной стойкой. Накахара только-только облегчённо выдыхает, как вдруг в двух метрах от него раздаётся хохот. Омега вздрагивает и переводит взгляд на двух альф в чёрных костюмах слева от себя. У одного из них тёмно-синие волосы, а у другого светло-бирюзовые и вьющиеся чуть ниже плеч. У них схожие черты лица и одинаковый цвет глаз, Накахара щурится, понимая, что эти тоже братья. Запах дорогого виски со льдом и… молочного шоколада. — Серьёзно? — Да, так и сказал. Но эта мелкая шлюха должен был сам предохраняться, — грубо бросает тот, что с тёмно-синими волосами, сидящий ближе к Чуе. — Вот же продажная дырка. Рыжий отворачивается и отпивает оставшееся вино из бокала, продолжая бессовестно подслушивать. — Я тут, блять, вообще ни при чём. Если эта течная сука не знает, что такое противозачаточные, то я не виноват, — альфа со стуком возвращает стакан на стойку и цедит. — Теперь эта мразь ждёт ребёнка и хочет, чтобы я тоже участвовал в его воспитании. Хуй, блять, ему. Пусть знает, что омеги не центр земли. Ну, нихуя себе. Накахара со всей силы стискивает в руках свой бокал, и тот только чудом не разрушается. Какие же альфы бляди. Ни капли ответственности, ни капли решимости и храбрости взяться за воспитание своего ребёнка, даже не чужого — своего, чёрт возьми. Интересно, что бы сказал Дазай по этому поводу?…Можешь Дьявола благослови́ть, Можешь Бога ты молить, Можешь, что имеешь, — всё продать, Но так никогда и не узна́ешь, Кому довелось мне жизнь свою отдать.⁴
Мелодия напоминает кантри-музыку, что-то американское, Чуя такое не слушает, но почему-то заостряет своё внимание на отдельных словах. Зачем молить Бога, если всё равно попадём в руки Дьявола? Накахара тяжело вздыхает, сползая со стула. Ему здесь не нравится, ему противно и дурно от этого «светского» общества. Кругом ненужные для его разбитой головы разговоры, пустые для него люди и отвратительные ему запахи. Он больше не хочет здесь находиться, но ему придётся посидеть ещё хотя бы пару часов. Атмосфера стала неинтересной и удушающей. Народу поубавилось, остались всякие хамы (хотя тут все вдоль и поперёк такие) и бесцельно проводящие время пьяницы. И с кого теперь трясти информацию? Накахара вдруг вздрагивает, как от внезапно уколовшей его иголки, и опирается рукой о стойку. Чёрт. Да не может такого быть. Он нервно оглядывается по сторонам, пытаясь понять, в какой стороне находится уборная. Живот резко сводит судорогой, и Накахара сгибается пополам, выдавливая тихий хрип. Блять, нет, ну только не здесь. Страх окутывает его сразу же, с головы до ног, руки трясутся, ноги подкашиваются. Он мгновенно начинает паниковать, боясь за сохранность своей задницы в таком-то заведении. По вискам стучит мысль прикинуться продажным омежкой и попросить вызвать ему хотя бы такси, но, чёрт возьми, какой альфа станет слушать потёкшего омегу? Да никакой.