The Same Old Bitter Things

Эмоции мимолетны, но могущественны. Эмоция влияет на человека, окрашивая его восприятие. Время от время такое измененное восприятие может быть полезно. Но чаще всего создает лишь затруднения. Воин включает как можно больше принципов в моральный кодекс, который использует для принятия решений, и тем самым уберегает себя от воздействия эмоций. Когда моральные установки диктуют единственно возможное действие, воин, связанный долгом, следует им, принимая на себя все возможные последствия. Нарушить одну из этих установок значит поступиться честностью. На следующее утро Илай не мог не заметить синяки. Траун, как всегда сидел на полу, молча и спокойно пролистывая датапад. — Что случилось? — Илаю пришлось приложить усилия, чтобы не выдать панику в голосе. — Ничего, — отозвался Траун, не поднимая взгляда. — Кто вас ударил? — настойчиво спросил Илай. Траун посмотрел ему в глаза и произнес мягким, но при этом приказным тоном: — Илай, я в порядке. — Крайтова отрыжка, — выругался Илай. Траун не ответил, вернувшись к датападу. С кухни донесся голос матери, зовущей Илая. — Секунду, мам! — крикнул он, сбрасывая одеяла. Он готовился к этому разговору, обдумывая возможные реплики Трауна, а теперь оказалось, что Траун решил, будто они уже поговорили. — Вы не в порядке. Не знаю, что случилось, но мы поговорим об этом позже. Я уговорил маму дать нам завтра спидер, так что на несколько часов мы отсюда уедем. Ясно, что здесь мы не сможем поговорить спокойно. — Звучит неплохо, — ответил Траун. Илай лишь закатил глаза — Траун был самим собой. Что же случилось прошлой ночью? Это отец наставил ему синяков? А что сделал в ответ Траун? И как, черт возьми, Илай вообще мог позволить себе уснуть? Он задавался этими вопросами остаток дня. Илай так и не выяснил, что же случилось накануне. Все казалось нормальным. Мать улыбалась. Отец пришел с работы в хорошем настроении. Траун как всегда был молчалив. Да, временами напряжение давало о себе знать, но Илай старался сгладить ситуацию. Все было как всегда, за одним исключением. У Трауна откуда-то появились синяки, и Илаю нужно было знать, откуда. На следующее утро Траун не будил его до тех пор, пока он сам не проснулся. Это было настоящей роскошью, пока Илай не вспомнил, что этот день они собирались провести вдали от дома, и не разволновался. Он немного успокоился, вспомнив, о чем им нужно было поговорить с Трауном. И, когда, наконец, в полдень вытащил из дома Трауна, на прощание помахал матери и, оставив позади родной дом, рванул на всей скорости в открытую пустыню, Илай почувствовал себя совершенно свободным. — Сто семьдесят километров, у нас полностью заряженная энергоячейка, чертов свет слишком яркий, но на нас солнцезащитные очки, — пробормотал он себе под нос. — Куда мы направляемся? — спросил Траун. — В одно место, известное мне, но неизвестное вам, — ответил Илай. Им уже давно следовало поговорить, но Илай ничего не смог с собой поделать: он выкрутил радио на полную громкость и целых полтора часа игнорировал всё вокруг. Что думал чисс о его музыкальном вкусе, Илая не волновало. На обратном пути они могут включить то, что захочет Траун. Илай покосился на Трауна. Чисс спокойно сидел рядом, глядя прямо вперед, безо всякого выражения на лице. Солнцезащитные очки, вызвавшие настоящий скандал дома, хорошо защищали от лайсатранского солнца. — Как вы? — спросил Илай, перекрикивая музыку. — В порядке, — ответил Траун. Илай уменьшил громкость, чтобы говорить было легче. — Вы снова это говорите. Но мне кажется, что имеете в виду что-то совершенно иное. — Полагаете, я вру? Илай задумался, как бы лучше ответить на вопрос. — Может и нет. Но тогда я не знаю, что думать. Дайте рабочее определение понятию «в порядке»? Начнем с этого. — Логичная отправная точка, — признал Траун. — Когда я говорю вам, что я в порядке, я имею в виду, что, несмотря на испытываемый в настоящее время дискомфорт, я неплохо себя чувствую в сложившихся обстоятельствах, и что вмешательство не требуется. — Значит «в порядке» означает «некомфортно», — чуть более холодно пояснил Илай, понизив голос. — В разумных пределах, — ответил Траун. — Это значит, что вам не о чем беспокоиться. — Называйте вещи своими именами. «В порядке» означает «комфортно», а не «некомфортно в разумных пределах». Что вообще такое «в разумных пределах»? — Я и не ожидал, что визит сюда окажется «комфортным». С самого начала было понятно, что ваши родители возмущены моим присутствием. Это не совсем «комфортно» для меня, но я вполне могу с этим справиться. — Я позвал вас сюда не для того, чтобы проверить, как вы будете себя чувствовать «в разумных пределах», — возразил Илай. — Если честно, я вообще не уверен, зачем это сделал. Может просто не хотел лететь один. Может и то, и другое. Я не знаю. — Я это знал и знаю, — ответил Траун так же ровно, ни его голос, ни поведение не изменились. — Я прилетел по двум причинам. Одна из них заключалась в том, чтобы выяснить, допускают ли ваши родители, что у инородцев могут быть добрые намерения, как это допускаете вы. Я сделал вывод, что нет, и не жалею о предпринятой попытке во всем разобраться. — Почему вы так решили? — сухо поинтересовался Илай. — Было несколько признаков, но ни один не был настолько уж ужасен, чтобы полностью закрыть этот вопрос. Я не люблю социальные уловки, Илай, и вам это известно, — вытянув руку вдоль спидера, ответил Траун. — Спустя несколько проведенных здесь дней, я решил, что пришло время открыто поговорить с вашими родителями. До Илая наконец дошло. — Что произошло прошлой ночью? Траун не отвечал несколько секунд. Сердце Илай забилось быстрее, когда он осознал, что и сам знает ответ. — Вы не сделали этого… Он бы не стал, — выдохнул он. Разумеется, это была ложь. Никто, кто знал его отца, не поверил бы, что тот не стал бы этого делать. Боковым зрением Илай увидел, как Траун кивнул. — Я поделился с вашими родителями упрощенной версией правды о моей роли в имперском флоте и о том, какую часть в ней занимаете вы. Я сказал им, что готов расстаться не в самых лучших отношениях, когда мы уедем через несколько дней, если именно этого они хотят, и что я не приму близко к сердцу их неприязнь. — Получилось не очень хорошо, — отозвался Илай. Это был не вопрос. — Нет, но я и не ожидал этого. Это был просто повод начать желаемый разговор. Я хотел поговорить о вас. Голову Илая пронзила резкая боль. Когда он заговорил, голос был скрипучим: — Обо мне? — Да. И сейчас я хотел бы провести аналогичную беседу с вами. Я… — Постойте-ка. Об этом мы поговорим позже. Сейчас важнее другое… Откуда взялись синяки? Это был отец, так? Почему же он все еще жив? Траун был лучше обучен рукопашному бою, чем отец. Может Траун и не напал бы первым, но он был чиссом. Он не стал бы смиренно сносить подобное. — Я не стал отвечать, — ответил Траун так спокойно, словно подсказал Илаю, который час, а не признался, что позволил его отцу себя избить. Илай с минуту просто следил за дорогой, чтобы взять себя в руки. Траун не шевелился. Он точно правильно расслышал? Что это значит? — Вы… вы что? — переспросил Илай. — Я прекрасно осознавал риск, когда принимал это решение. Как я и ожидал, стоило мне заговорить, как ваш отец начал мне угрожать, но когда вы ушли, он пошел дальше. Я не отступил. Он нанес первый удар, и когда я ничего не сделал, ударил снова. Интенсивность ударов возрастала, пока он наконец не почувствовал себя удовлетворенным. Потом он сказал, что не желает возиться с бумагами по поводу трупа. Илай сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул, так чтобы в легких совсем не осталось воздуха. — Помните, что я сказал в Академии об игре, которую вели с вами кадеты? Траун кивнул. — Определенно. Воин должен сам выбирать битву. Я выбрал не сопротивляться. Вот и всё. Я в порядке, — повторил он. В Илае поднялась волна гнева. — Почему вы меня отослали? Я бы смог это остановить. Я должен был остаться там, чтобы прекратить всё. Во что вы играете? — Илай осознал, что сорвался на крик. — Играю? — невинно переспросил Траун. Илай вздохнул. На Трауна невозможно было сердиться. — Это… как план. Стратегия. Чего вы пытались добиться, отсылая меня? — Понимаю. Я знал, что мне придется откровенно поговорить с вашими родителями, и не хотел смущать, говоря о вас в третьем лице. Кроме того я отчасти осознавал, что разговор окончится бурно, и не хотел, чтобы вы были рядом, если я окажусь прав. — Будто раньше со мной не случалось ни того, ни другого, — вздохнул Илай. — Они мои родители. Я должен был остаться. — Поговорить с ними откровенно было моим решением. Вы явно не горели желанием сами заводить подобный разговор, и я не собирался втягивать вас в тот, что начал я. — Мы почти на месте, — сказал Илай, когда они проехали знак. Радио продолжало играть, и под спокойную музыку Илай снова прокрутил в голове весь разговор. Это было нелегко переварить. — Вы сказали, что прилетели по двум причинам, — вспомнил он. — Какая вторая? Траун не стал медлить с ответом. — Поддержать вас. Снова повисла тишина. Илай съехал на обочину и остановился. — Вот оно, — сказал он. Траун огляделся. — Что оно? — спросил он. — Выглядит так же, как сто шестьдесят девять километров назад. Илай заглушил спидер и указал на небольшой холм, у основания которого они припарковались. Это был даже скорее не холм, а просто небольшое возвышение. — Там всё выглядит иначе, — объяснил он. Траун посмотрел на горизонт. — Понимаю, — ответил он. Илай был абсолютно уверен, что тот ничего не понимает. Илай не побежал, но определенно ускорил шаг, оставив Трауна позади. Он первым добрался до вершины и ожидающе оглянулся на спутника. То, что мелькнуло в глазах Трауна, когда он увидел, ради чего они приехали, определенно стоило долгого путешествия. Как вообще светящиеся глаза могли так ярко блестеть? — Весьма захватывающе, — заметил Траун. Тон был по-прежнему ровный, но казалось, что он заставляет себя сдерживаться, а внутри, словно кипящая вода под крышкой, бурлят эмоции. Илай улыбнулся, а потом не выдержал и рассмеялся. — Можно и так сказать. Скала у их ног резко обрывалась, а внизу на бесчисленные километры расходился каньон. Пыльная земля и кустарники тускло-зеленого цвета, бывшие обычным ландшафтом Лайсатры, были разделены надвое горизонтальной ало-оранжевой полосой каньона, покрытого мягкой травой, усеянного зелеными кустами и вдоль хребтов обрамленного крошечными желтыми и пурпурными цветами. — Я думал, что мы можем прогуляться и поговорить, если получится, — объяснил он. Траун не отрывал взгляда от каньона. — У нас на Ксилле нет ничего подобного, — произнес он, полностью игнорируя слова Илая. — Думаю, нет, — обходить было долго, а времени у них было в обрез, но Илай не жалел о том, что решил показать Трауну самое прекрасное место на Лайсатре. — У нас есть похожие ледники. Свет переливается, отражаясь от них. Но это совсем другое. — Наверняка. Хотите посмотреть с другой стороны? — Илай сделал еще одну попытку заставить Трауна сдвинуться с места. Траун пошел направо, не сводя глаз с каньона, оставшегося по левую руку. — Само по себе искусство не имеет никакого смысла. Побуждением к искусству служит представление какого-нибудь объекта. Изображение этих объектов — это не сами объекты, а лишь представление о них. Посредством него можно узнать и об объекте, на котором основано произведение искусства, и о художнике, который его представил. — А смысл? Траун снова остановился. — Искусство изображает истину, Илай, но это истины того, кто их изобразил. Единственный способ познать истину самого объекта — изучить объект без вмешательства художника. Только так можно самому открыть истину. — И какую же истину видите вы? — спросил Илай. — Не уверен, — отозвался Траун. — И, возможно, еще долго этого не пойму. — Если не возражаете, давайте вернемся к разговору, начатому в спидере, — попросил Илай. — Не возражаю, — ответил Траун, впервые отрывая взгляд от зрелища и смотря на Илая так же, как до этого смотрел на каньон. — С чего вы хотите начать? — Что вы сказали обо мне моим родителям? — слова Илая больше походили на заявление, чем на вопрос. Траун еще секунду смотрел на него, и Илай внезапно понял, почему легенды о чиссах были так зациклены на силе их глаз. Взгляд углубился, но вовсе не приковал Илая к месту, скорее Траун смотрел на него так, как смотрел той ночью, когда попросил уйти. — Я сказал им, чтобы они перестали… катакриши, — ответил он. Илай вздрогнул. — Жестоко обращаться. — Благодарю. Я сказал, чтобы они прекратили жестоко обращаться с вами. Я сказал им, что я вижу, как это влияет на вас, и что любая польза, которая, как они верят, исходит от их отношения к вам, происходит скорее вопреки, а не благодаря ему. Илаю потребовалось время, чтобы осознать это заявление. Под ногами мягко захрустела галька. — Вы не должны были говорить такое. — Сказать что-то меньшее значило скрыть информацию от тех, кто, возможно, не знал об истине, — отозвался Траун. — У меня не было иллюзий относительно окончания нашего разговора, и именно это, как я уже говорил, было одной из причин, по которой я попросил вас уйти. Тем не менее, они ваши родители. И я хотел дать им шанс. — Они уже ненавидели вас. Говорить настолько прямолинейно было глупо, — возразил Илай. — Я их не боюсь. Это был лучший вариант. И у вас нет причин сомневаться. Илай резко остановился. — Простите? — Простить за что? — по тону Трауна Илай понял, что тот понятия не имеет, почему энсин так злится. — За то, что не понял вашу крайтову отрыжку. Когда Траун заговорил, голос его не изменился: — Выражение «крайтова отрыжка» применяется, только когда говорящий знает, что-то, о чем ведется речь — бессмыслица. Иное понятие мне неизвестно. — Для столь блистательного мыслителя вы удивительно глупы. Нет причин сомневаться? Вы за моей спиной в лицо оскорбляете моих родителей. Почему я не должен сомневаться в вас? О каком сомнении тогда вы говорите? — Я был уверен, что достаточно убедительно выказал глубину моей заинтересованности в происходящем, — Траун жестом обвел синяки, покрывавшие его тело. Илай поморщился. Он уже видел их раньше, но не все сразу. — Простите. Я… Я очень извиняюсь. Вы не должны были пытаться… Вам не следовало даже прилетать, — Илай опустил голову, отворачиваясь к каньону. — Какой же я идиот. — Как вы пришли к такому выводу? — спросил Траун. Илай застонал и потер переносицу. — Логика не всегда применима к подобному, — небрежно отозвался он, отмахиваясь от Трауна. — Это так. Так какие логические выводы привели вас к тому, что вы начали считать себя виновным? — Меня пугала возможность провести целую неделю в одном доме с семьей. Я взял с собой компанию, потому что боялся, ясно? Я знал, что это произойдет. Я должен был остановить всё. Но я не остановил, и теперь вас избили, и они ненавидят вас сильнее прежнего, и это всё моя вина. Вот так. Я был идиотом. Я. Проклятье! — Илай не мог оторвать взгляда от пыльной земли под ногами. — Если бы вы не стали информировать меня о возможной ксенофобии своей семьи, подобная оценка была бы логичной. Однако вы сообщили об этом, и принятое решение исходило от меня. Каждое моё действие было совершено по моему собственному желанию. Прошлой ночью я попросил вас уйти, полностью осознавая возможные последствия. — Траун двинулся дальше. — Мой разговор с вашими родителями не имел к вам никакого отношения, хотя вы и были предметом обсуждения. Я понимал, что их действия — следствие дезинформации, некомпетентности или злого умысла. Пока оставался шанс, что причиной является простая дезинформация, единственным решением с точки зрения морали было всё им объяснить. — Я должен был догадаться, что вы руководствовались моралью, — огрызнулся Илай. Траун свел брови. — А чем же еще? — Выживанием. Траун помолчал мгновение, после чего продолжил: — Много лет назад так и было бы, но сейчас все иначе. Вы независимы, и ваши родители больше не властны над вами. Если бы вы подвергались длительному воздействию этой среды, особенно в одиночку, я бы действовал совершенно иначе. В любом случае, мы останемся здесь еще лишь на несколько дней, и всё это время я буду с вами. И чтобы обеспечить ваше благополучие, я готов получить травмы любой тяжести. Илай фыркнул. — Вы не обязаны меня защищать. — Я уже говорил, что это не ваше решение, а моё, а у всякого решения есть последствия. Позволить вам отвечать за них, было бы безнравственно, — ровный тон Трауна начал действовать Илаю на нервы. Он поднял руку и стал загибать пальцы. — Мои родители. Мои проблемы. Моя жизнь. Вы не можете просто прийти и судить, как меня воспитали родители. Они меня создали. Так что если у вас проблемы с ними, то и со мной тоже. Похоже, вас устраивает, каким я вырос. Так что либо вы лжете, либо ошибаетесь на их счет. — Я пытался откровенно поговорить с ними, чтобы высказать свое мнение по данному вопросу. Вы не просто результат воспитания своей семьи. Вы намного большее. Они способствовали тому, чтобы вы стали тем, кто вы есть. Но не они вас создали, Илай. Это сделали вы. Траун и Илай шли вдоль каньона, Илай молчал, обдумывая всё. — Они любят меня, — наконец сказал он. Это был очень жалкий аргумент. Даже звучал он жалко. Может, таким он и был. — Я не сомневаюсь в этом, — ответил Траун. — Наверняка, они считают, что их действия правильны и оправданы. Немногими людьми движет жажда причинить вред другому. Но извращенная логика оправдывает любые их действия. Зачастую сами люди даже не отдают себе в этом отчета. Илай поднял руки вверх. — Если люди даже не знают об этом, с чего вы взяли, что вы защищены от подобного? — Илай опустил руки, сцепив их на груди. — Что если мы спятили, а родители правы? — Никто не защищён от подобного, — Траун говорил, как учитель. — Мне известно, что такое возможно, поэтому стараюсь придерживаться набора моральных принципов, чтобы избежать субъективной ошибки. И каждое решение я проверяю на соответствие этим принципам. — И откуда они взялись, эти принципы? — Они проистекают из опыта всей моей жизни. И изучения хода мыслей окружающих. Илай, скривившись, покачал головой. — Мама говорила, что я вижу в людях только хорошее, и что однажды кто-нибудь мной воспользуется. Я был слишком наивен, чтобы понимать это. Я понятия не имею, о чем вы говорите, но точно уверен, что никогда не встречал никого с набором подобных моральных установок. Так что возможно, она все-таки была права. — Я понятия не имел, что вы наивны, хотя определенно заметил, что стараетесь видеть в людях лишь хорошее. Именно вы предупредили меня о ксенофобии, царящей в Академии, к которой я был не готов. Нет, Илай. Вы не наивны. Возможно, вам еще предстоит собрать свой набор, но одна моральная установка у вас уже есть, и этого более чем достаточно, чтобы действовать. Даже если Илаю не хотелось верить чистосердечности похвалы Трауна, у него была своя точка зрения о том, что было в Академии. Но Илай все еще не был уверен в своих аргументах. Всё казалось таким странным. — Мы говорим о моих родителях, как об одном целом. Но это не так. Только отец меня ударил… ну, то есть нас. Мама никогда такого не делала. Она невиновна. — Жестокое обращение не всегда представляет собой физическое насилие. Ваша мать делает это иначе. Она навязывает вам своё восприятие мира. Веру, что вы наивный, к примеру. Я не знал, подозревает ли она о том, что лжет, или нет, но теперь, когда увидел её, я считаю, что, скорее всего, нет. По её мнению вы наивный ребенок. Полагаю, есть многое другое… например, воспоминания, которые она намеренно исказила, чтобы заставить вас в них поверить. — Проклятье, — пробормотал Илай. — Вы правы. Такое было. Я думал, что сам забыл или что спятил. Траун оглянулся на Илая, и тот заставил себя встретиться с ним взглядом. — Нет, Илай, вы в здравом уме, — Илай отвернулся, пряча вспыхнувшее лицо. — Что же мне делать? — спросил он. — На данном этапе я рекомендую придерживаться той же тактики. Мы пробудем здесь всего несколько дней. Что делать после этого зависит только от вас. Они ваши родители. Если вы попросите совета, я его дам и поддержу любое ваше решение. — Знаете, это… у нас семейное, — медленно проговорил Илай. — Вы же видели, как бабуля встала на сторону отца. Я не думаю, что кто-то из них понимает, что то, что они делают, и то, как относятся к вам, — неправильно. Они выросли с этим. И я тоже был бы таким. Но не стал. И не стану. Он прикрыл глаза и вздохнул. — Не знаю, что я буду делать, но я отказываюсь продолжать этот цикл. Если у меня когда-нибудь будут дети, они будут расти в других условиях, — открыв глаза, Илай снова посмотрел на Трауна. — И это всё из-за вас. Траун, глядя ему в глаза, слегка покачал головой. — Я не заслуживаю признания за решения, принятые вами. Если вы разорвете этот замкнутый круг, это будет ваша заслуга. — Разорву, — подтвердил Илай. — Я рад. И горжусь вами. Солнце стало медленно садиться за их спинами. — Вечереет. Нужно возвращаться, — сказал Илай, прикрыв глаза от солнца ладонью, а потом вспомнил, что захватил очки. — Я хотел обсудить с вами еще кое-что, — остановил его Траун. — Что же? — отозвался Илай. Траун не стал медлить. — Вы не ели уже четыре дня. Внутри у Илая всё сжалось. — Неправда, — вскинулся он. — Я каждый вечер ужинаю вместе со всеми. Вы тоже, и видели меня. — Верно. И я видел, что вы не едите, — ответил Траун. — Вы просто размазываете еду по тарелке, чтобы никто этого не понял. Но я понял. — Вычислил, — буркнул Илай. — Мы это уже обсуждали, — добавил Траун. — Это не так просто, — возразил Илай. — А я не говорил, что легко, — сказал Траун. — Я знаю, что это не так. Но вам нужны калории. Ваше поведение все еще не соответствует поведению здорового человека. Илай вздохнул. — Я же добился прогресса, — выдохнул он. Прозвучало как нытье. Илай скривился от злости на самого себя. Траун кивнул. — И это я тоже заметил. Добились. Вы хорошо справляетесь, Илай. Я просто хочу помочь вам, если могу. — Не думаю, что они мне так уж и нужны, эти калории, — возразил Илай. — Нужны, — отрезал Траун. — Это наука. Илай закатил глаза. Наука была главным аргументом Трауна против любых действий, которые он считал нездоровым поведением. Самого Илая не волновало, здоров он или нет. Это не стоило внимания. — Да пофиг. — Вы планировали поужинать? Уже поздно, — продолжил Траун. Тон его оставался ровным, но они оба понимали, что за этим кроется. — Ладно. Перехватим что-нибудь по дороге, — смирился Илай. — И вы это съедите? — продолжал настаивать Траун. Илай застонал. — А вы дадите мне выбор? — Вообще-то нет. — Вы невыносимы, — немного раздраженно огрызнулся Илай. Он знал, что позже они снова начнут спорить по этому поводу. И что Траун победит. Он почти всегда побеждал. — Да, еще одно. Теперь ваша очередь выбирать музыку. Что предпочитаете? Траун улыбнулся. — Вашу. Я нахожу ее интересной. — Почему? — спросил Илай. — Музыка — это искусство, Илай. Ваш выбор показывает мне вас. Так же как легенды о чиссах, которые вы решили рассказать мне при нашей первой встрече, поведали мне о вашем характере, ваши музыкальные вкусы демонстрируют мне различные аспекты того, кто вы есть. — И что вы видите? — робко поинтересовался Илай. — Искусство, — ответил Траун.