***
Этим утром в особняке стоял полный переполох. Прибывали гости, которых спешили принять и проводить в комнаты слуги, метался туда-сюда бедный и порядком замученный дворецкий, старясь выглядеть хотя бы чуточку лучше, чем есть на самом деле. Ему повезло, у него был незаменимый помощник в виде Ацуши, который своим обаянием заставлял сердца пришедшей аристократии таять, а губы их расползаться в улыбке. Это, несомненно, удовлетворяло его самолюбие, а Акутагава облегчённо вздыхал. Им сегодня чертовски везло. Госпожа Карин, держа в руках неизменный веер, стояла на самом верху парадной мраморной лестницы. Лицо её, как и всегда, не выражало ничего, кроме безграничного высокомерия, но в остальном она выглядела безупречно. Платье цвета индиго смотрелось на ней потрясающе, а светлые волосы, забранные высоко, казались мягкими, словно шёлк. И рядом стоявшая Мэй бессильно меркла под её величием. Она хоть и была красива, но её образ рядом с госпожой Мори казался уж совсем безликим и тусклым. Раздражённый взгляд холодных глаз следил за каждым человеком, пребывающим в поместье. Все они уже завели свои разговоры и сбились в кучки по интересам, смеялись и ждали появления именинника. Как, впрочем, ждала его и Элис, найдя в своём чемодане самое красивое повседневное платье, какое у неё только было. Она всё ещё безнадёжно желала привлечь его внимание, хотя уже точно понимала, что это бесполезно. И всё же не могла она упустить возможности покрасоваться перед такими людьми, не повилять своим лисьим хвостом, привлекая внимание. Ей оно требовалось, подобно воздуху. Неа вообще предпочёл не показываться на глаза знати. Он решил, что сделает это не раньше, чем на самом торжестве, а значит снова будет спать до обеда, а потом оставшееся время валяться в постели и пытаться соблазнить какую-нибудь красивую служанку, что забредёт к нему в комнату. А, надо сказать, у Дазая в доме не было некрасивых служанок. Впрочем, гостей с большим успехом встречал отец Дазая, Мори Юу, который без особенных проблем заводил с ними свои беседы, приветствовал, как старых друзей, коими многие тут и являлись, и в целом показывал себя только с лучшей своей стороны. Стоявшую на самом верху Карин это дико бесило. Когда в дверях, не закрывающихся сегодня совсем, появилась изящная, пышущая величием и гордостью мужская фигура, лицо вечно недовольной госпожи Мори оживилось. Этот человек моментально привлёк к себе всё внимание, а Юу он заставил мягко улыбнуться и шагнуть навстречу. — Брат. Я рад видеть тебя, — произнёс он, заведя руки за спину, чем удостоился кривоватой улыбки со стороны новоприбывшего. — Взаимно, брат, — произнёс в ответ мужчина голосом, отдающим дорогим бархатом. Стоит заметить, что это была одна из многих отличительных черт семьи Мори. У мужчин этой семьи голоса были очень мягкими, приятными, напоминающими дорогую ткань. Чего не сказать об их характерах. Лишь Юу оказался довольно мягкосердечным. Даже его сын, и тот был довольно жесток. — Почему же я не вижу именинника? Неужели он до сих пор спит? — Да. Ты же знаешь его нелюбовь к собственным именинам, — Юу вновь улыбнулся, протягивая ладонь для рукопожатия. — Добро пожаловать, Ринтаро. Мори Огай холодно стрельнул по толпе глазами, и лишь затем принял рукопожатие. Его внешняя холодность была вовсе не напускной. Он был таким весь и без остатка. — И всё же, может, стоит разбудить молодого господина? — произнёс он, поднимая взгляд и замечая жену. — Невежливо заставлять людей ждать. — Он появится ближе к обеду. Не стоит его тревожить. У него вчера было много работы… […] Сладко посапывая в густую рыжую шевелюру, Дазай крепко сжимал хрупкое тело своего слуги, не желая отпускать. Впрочем, тот преспокойно спал себе в чужих объятиях, нисколько не заботясь о том, что внизу собралось уже довольно много народа. Ему снился какой-то приятный сон, из которого выбираться совсем не хотелось. Однако неожиданно коснувшийся плеча поцелуй заставил его слегка вздрогнуть и вынырнуть из царства Морфея, как из воды. Веки поддались с трудом. Вот уже голубые глаза смотрят куда-то в стену, чужие руки сильнее обнимают за талию, прижимая к своему обладателю. Накахаре оставалось только тяжело вздохнуть и украдкой дёрнуть уголками губ, ни в коем случае не смея показывать своей реакции этому заносчивому телу у него за спиной. — Доброе утро, Чуя, — промурлыкали ему на ухо, едва касаясь раковины губами, а затем оставили на коже рядом невесомый поцелуй. — Ты уже не спишь. Парень медленно кивнул. Молчать больше смысла не было, а потому пришлось извернуться и, наконец, оказаться с господином лицом к лицу, замечая чересчур довольное выражение лица. Кажется, ему понравилось то, что Чуя остался у него на ночь. С того дня, большую часть которого они провели в ванной, прошло две с половиной недели. И лишь вчера вечером Чуя позволил себе остаться в комнате графа, но лишь потому что хотел вроде бы как поздравить его с днём рождения. Первым. Хотел хотя бы денёк, но побаловать и без того разбалованное кареглазое существо. Но, кажется, никаких слов было не надо. Осаму и так выглядел довольным, словно кот, накормленный рыбой. «Ещё бы ты не был довольным… четыре раза за ночь… садист», — недовольно подумал рыжеволосый, чувствуя отдающуюся во всём теле приятную боль. И ведь знал, что, оставаясь в комнате господина на ночь, несомненно случится секс… кто ж знал, что этого ирода на четыре раза хватит? Впрочем, за две недели они успели переспать практически везде, где только можно. Чуя потерял практически всякий контроль над собственным телом, которое оказалось чертовски развратным, и стоило Дазаю прикоснуться, как оно отзывалось мурашками, разрядами тока и приятно тянущим ощущением внизу живота. Это была какая-то магия, но он ничего не мог с собой поделать. От этого становилось даже страшно. Однако были в этом и свои плюсы. Дазай никогда не делал больно. Он всегда старался сделать приятно не только себе, но и своему партнёру. Правда, после этого Накахара меланхолично считал на себе засосы, следом закрывая шею красным платком, который носили все слуги поместья. Коснувшись кончиками пальцев чужой щеки, Чуя всё-таки слегка улыбнулся. — С днём рождения, Дазай, — произнёс он, замечая, как загораются глаза шатена, как на его чётко очерченных губах всплывает улыбка. — Может, поздравишь по-другому? — хитрые огоньки, словно черти, заплясали где-то на глубине зрачка. Однако Чуя, только почувствовав под одеялом движение, тут же схватил первую попавшуюся под руку подушку и прижал её к нагло улыбающемуся лицу. Послышался разочарованный стон. — Пошёл к чёрту, — произнёс он, сбрасывая ноги с кровати и поднимаясь. — Не хватило тебе ночи? Решил утром продолжить? Совесть есть вообще? Дазай расстроенно обнял сунутую ему в лицо подушку и принялся наблюдать за тем, как его благоверный слуга медленно одевается, извлекая из шкафа чистый комплект формы. Он, будучи умным, притащил её сюда ещё вчера вечером, потому что знал, что утром придётся спускаться прямо к гостям. Не мог же он появиться перед ними в мятой грязной форме? Что подумают о Дазае, в конце концов, если его личный слуга появится в таком виде? — Я не хочу этого праздника, — пробормотал аристократ, наконец, соизволив поднять свою задницу с кровати. — Я не люблю этот день. Не люблю эту чванливую аристократию. Не люблю лицемерие и маски, которыми они все пестрят. Это раздражает. — Знаю, — пожал плечами рыжеволосый, завязывая платок на шее. — Но гости уже здесь, а торжество отменить не получится. Так что хватит ныть. — Ты жестокий…***
Дазай появился на публике лишь к полудню. Большинство гостей уже прибыло и было успешно распределено по комнатам. Чуя уже давно не видел столько аристократии в одном месте. Он появился незадолго до появления самого графа, а потому успел кое-кого осмотреть и присмотреть, кого-то взять на заметку. Никто не замечал маленького слугу, который умело сливался с толпой. Даже его рыжие волосы не были особенным маяком. И лишь когда появился сам Осаму, его, наконец, заметили. Чуя уже хотел сказать ему пару ласковых за задержку, как за спиной неожиданно раздался холодный голос, заставивший рыжеволосого замереть в ужасе. Он его ни с чем не спутает. Этот леденящий душу бархатный тон Мори Огая был знаком ему с детства. Он даже повернуться не осмелился. Лишь стоял с огромными от ужаса глазами и смотрел прямо на своего господина, который моментально заметил перемены в его настроении. — Неужели, сам именинник почтил нас своим присутствием, — усмехнулся мужчина, с каким-то особенным интересом смотря на стоявшего перед ним слугу. — Доброго дня, дядя, — произнёс Дазай холодно, смерив родственника безразличным взглядом. — Рад видеть тебя в добром здравии. Как поживает дедушка? — Прекрасно, — губы Мори исказила кривая ухмылка, а Накахара, даже не видя этого, задрожал всем телом, больно кусая себе губы. Он едва не лишился чувств от страха, когда заботливая рука шатена обхватила его плечи и притянула ближе, обнимая буквально у всех на глазах. — Поумерь пыл, дядюшка, — голос парня стал похож на ледяные иглы, больно ранящие при каждом слове. — Своими способностями ты задавил моего слугу. Он довольно чувствителен к ним. — Вот как? — Огай вскинул руки в примирительном жесте. — В таком случае спешу откланяться. Буду ждать вечера. Всего хорошего, племянник. — И вам хорошего дня, дядя. Осаму проводил его угрюмым взглядом. Он не желал встречаться с этой персоной, но это было неизбежно. Однако сейчас его больше беспокоило то, в каком ужасе в его руках трясся Чуя. Он весь сжался, подобно пружине, дрожал, как осиновый лист, и практически не обращал внимания на то, что на него смотрит практически вся толпа. Ещё бы! Сам граф Дазай Осаму прижимает к себе какого-то мелкого слугу. Прибывшие на празднование девушки смотрели во все глаза, не веря, что это происходит на самом деле. — Чёрт… — едва слышно прошептал Накахара, цепляясь пальцами за его пиджак. — Чёрт… он здесь. Он… он… — Я не дам тебя в обиду, малыш, — так же тихо, но очень спокойно произнёс шатен, поглаживая слугу по плечам. — Всё хорошо. Успокойся. Я не позволю дяде даже пальцем к тебе прикоснуться. Рыжеволосому потребовалось много сил, чтобы взять себя в руки. Он впервые почувствовал себя таким беспомощным, напуганным. Теперь он понял, что весь страх, испытываемый перед Дазаем, был просто детским лепетом. Сейчас сердце глухо стучало о грудную клетку, руки тряслись. Хотелось немедленно прижаться к заботливо гладящему его по голове аристократу, словно в этом было его спасение. Но на виду у такого большого количества людей он не мог позволить себе сделать подобное. Избегая смотреть на глазеющих аристократов, Чуя юркнул в первую попавшуюся комнату. К большому удивлению, он не встретил там никого, кроме красавицы Элис, бездумно сидящей прямо на большом белом рояле с пирожным в руках. «Рояль…» — невольно подумал Накахара, глядя на большой изящный инструмент на невысоком постаменте. За всё время пребывания в особняке он старался даже не заходить в эту комнату, а тем более не подходить к инструменту. Ведь он напоминал ему о погибшей маме, которая так хорошо играла, напоминал о папе, который мог спеть под мамину игру. И пел он просто потрясающе. Его можно было слушать вечно. Маленький Чуя всегда садился рядом с мамой, наблюдая за красивыми длинными пальцами, бегающими по клавишам, а после мама и его научила играть. Только теперь он едва ли сможет заставить пальцы вспомнить. — Молодая госпожа, на рояле нельзя сидеть. Не могли бы вы спуститься? — произнёс он, поднимая взгляд на белокурую леди. Та, впрочем, только склонила голову вбок. Подчиняться просьбам какого-то слуги она даже не думала. — Да ну? И кто мне запретит? — хитро произнесла она. В её голосе не было враждебности. Только хитрое ехидство. Кажется, Элис симпатизировала красивому парню, который, ко всему прочему, был доверенным лицом её любимого братика Осаму. — Это запрещают правила обращения с инструментом, — спокойно ответил рыжеволосый, подходя ближе и прикасаясь к крышке. — Прошу вас, госпожа Мори, спуститесь. — Не называй меня так, — поморщившись, грустно произнесла девочка. — Как мне к вам обращаться? — Ммм… зови меня просто Элис, — улыбка вновь появилась на её губах. Когда она улыбалась, она казалась настоящим солнышком. У неё был очень светлый образ. Потрясающе добрый и приятный. Вот только характер так себе. — Эй, Чуя, правильно? — парень кивнул. — А ты умеешь играть? — Совсем немного, — он неуверенно пожал плечами, всё ещё думая, как согнать её на пол. Не мог же он своими руками спихнуть её, верно? — А сыграешь мне? Я умираю со скуки, — улыбка девочки стала шире. Чуя замялся. Он не сидел за инструментом уже много лет. Может, где-то в голове он всё ещё помнил мелодии, когда-то услышанные и выученные, но пальцы… Двенадцать лет без практики — это вам не шутки. Тут любые навыки растеряешь. Хотя мама всегда говорила, что её маленький сынишка одарен самим богом. Когда-то это заставляло маленького Чу улыбаться. Сейчас же он боялся даже прикоснуться к чёрно-белым клавишам. — Я… очень давно не играл, — произнёс он, вновь поднимая взгляд на Элис. — Извините, но при игре нужно открывать крышку. Вам придётся спуститься. А вот и повод согнать леди на пол. Услышав, что слуга всё-таки согласился, блондинка спрыгнула на пол и позволила Накахаре приоткрыть крышку. Инструмент выглядел ухоженным. Ни одной пылинки. Ему было уже очень много лет, но своего очарования он так и не потерял. Чуя почувствовал с этим инструментом особое родство, ностальгию. Словно перед его глазами оказалась мама. Словно она вновь играет ему, а он наблюдает за её пальцами… Он присел на мягкий табурет перед инструментом, открыл крышку, провёл подушечками пальцев по всей клавиатуре и замер. На уме крутилась только одна мелодия, которую в детстве он слышал чаще всего. Мама играла её практически каждый день, и она настолько плотно засела в его голове, что он мог воспроизвести её голосом. Вспомнить каждую нотку. Пальцы сами легли на нужные клавиши. Чуе показалось, что он видит на своих руках руки матери, которые помогают ему искать правильные ноты, корректируют штрих и темп, правят нюансы. Правая нога становится на педаль. При нажатии на неё струны тихо загудели, и Накахара, наконец, обрёл полную уверенность в себе. Это его инструмент. И он уже играл на нём. Он готов повторить это снова, даже если будет очень тяжело вспоминать. Наконец, пальцы мягко погрузились в клавиши. Зазвучала мягкая и очень приятная мелодия. Настолько лёгкая, настолько изящная, что молодая госпожа Элис поражённо застыла, опираясь о край инструмента, вслушиваясь в идеальное звучание старого инструмента. Чуя уже не замечал ничего вокруг. Он играл самозабвенно, с первых секунд. Пальцы вспоминали всё на автомате, словно никогда и не бросали играть, двигались по наитию, а самого его не отпускало ощущение, что мама всё ещё управляет им, управляет его игрой. — Умничка, малыш! Молодец! Слышишь? Это ты играешь! — зазвучал в его голове голос Казуми. Словно она была рядом. Здесь. А маленький Чуя сидел у неё на коленях. Парень закусил губу. Звук становился всё плотнее и насыщеннее, а благодаря открытой крышке он разносился на добрую половину поместья. — Ты играешь это сам! Это не я играю для тебя, ты сам! Чувствуешь? Ты же чувствуешь, как клавиши поддаются твоим тонким пальцам, как плавно нажимается педаль? Это неповторимое чувство, не правда ли? Он не заметил, как в помещение начали заглядывать люди. Как они увлечённо подходили ближе, не смея разговаривать. Только слушали. Лица их выражали неподдельный восторг. Дазай появился в комнате едва ли не последним, прямо за спиной Накахары. Он застыл, глядя на узкую спину — прямую, гордо приосанившуюся, замечая едва подрагивающие плечи и уверенно двигающиеся по клавишам руки. Его Чуя выглядел так завораживающе, так притягательно, а его мелодия проникала едва ли не в самое сердце, заставляя то сжиматься. «Кажется… я влюбился в тебя ещё больше, Чуя Накахара», — подумал он, подавив желание протянуть руку и коснуться его плеч. За камином, прислонившись к нему плечом, стояли братья Мори. Оба смотрели на пианиста, но Юу смотрел с теплотой и грустью, а Огай — с холодным интересом. — Он чертовски на неё похож, не правда ли? — произнёс, наконец, Ринтаро, криво, но невесело усмехнувшись. — Казу была такой же. И играла так же самозабвенно, никого вокруг не замечая. — Да, — кивнул Юу, не сводя взгляда с Накахары. — Он и похож на неё очень сильно. Глаза, волосы, черты лица… — Нет, — Огай покачал головой. — Глаза не Казу. — Да брось, у них с Акихико были одинаковые глаза. Так что сказать точно, чьи глаза у Чуи, очень сложно. — Тем не менее, он многое взял от отца. И черты лица… мне он отчаянно напоминает мудака Накахару. — Не надо. Аки был хорошим человеком. Мори тяжело и обречённо вздохнул. — Порой мне кажется, что ты — человек не нашей семьи, Юу, — с этими словами он развернулся на пятках и направился к двери. На пороге он обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на красивый профиль парня за роялем, затем перевёл взгляд на восхищённо смотрящего на своего слугу Дазая, и лишь после этого исчез. Больше здесь оставаться он не видел смысла.***
Чуя едва не заплакал, когда отпущенная педаль заглушила последние отзвуки. Элис, стоящая рядом, однако, не сдерживалась. А, может, просто не замечала, но по её румяной щёчке одинокими каплями скатывались мелкие слёзки. Она, не стесняясь, плакала от услышанной мелодии, не сводя взгляда с рыжеволосого. — Вам понравилось, молодая госпожа? — поинтересовался, наконец, Накахара, успокоив внутреннюю бурю. — Ты… — тихо шепнула девочка, прижимая руки к груди. — Ты так… красиво играешь… Я никогда не слышала такой красивой игры. Потрясающе… — Я рад, что вам понравилось, госпожа Элис, — наконец, парень улыбнулся. Улыбка вышла вымученной, но внутренне он чувствовал какое-то особенное удовлетворение. Кому-то действительно понравилась его игра. Только сейчас он заметил, что народа в комнате заметно прибавилось. Люди смотрели на него с некоторым уважением, что-то едва слышно обсуждали, кивали головой в его сторону и улыбались. Это заставило сердце парня оттаять и успокоиться. Всё в порядке. — Мне тоже понравилась твоя игра, — голос Дазая раздался совсем рядом. Элис тут же отвела взгляд и поспешила отойти. Она всё ещё помнила, как зол был на неё братик в день приезда. Чуя же только нервно дёрнул уголками губ. — Это было очень хорошее исполнение. Я бы послушал ещё, — руки его легли на узкие плечи. — Сыграешь мне как-нибудь ещё? — Только если попросите, господин Дазай, — произнёс Чуя, понимая, что отвертеться у него не получится. Осаму живым с него теперь не слезет. Он будет заставлять его играть каждый день, а сам будет сидеть недалеко в кресле и пить дорогой виски. Ага, уже разбежался. На его реплику Дазай ничего не ответил. Только отошёл и предложил гостям отправиться готовиться к балу. Вечер обещал быть грандиозным.***
Шумно играла музыка. Гости веселились вовсю, расположившись в самом большом зале особняка. Высокие потолки, хрустальные люстры, тяжёлые бархатные гардины, идеальный паркет — всё располагало к праздничному настроению. Здесь собрались все сливки аристократии. Ближе к вечеру прибыли лорд Фукузава со своим племянником Куникидой, с которым Дазай, надо сказать, был довольно близко знаком… даже слишком близко. Лет пять назад, когда они познакомились в пансионе, у них случился довольно странный, но интересный роман. Собственно, это был первый опыт Дазая с парнем, и он нисколько о нём не жалел. Куникида очень неплохой парень, но с Осаму они плохо сходились характерами. Сейчас же они остались весьма неплохими друзьями. Впрочем, доктор Ёсано тоже была здесь. Она всегда сопровождала лорда Фукузаву из-за его слабого здоровья. Мори Огай не упустил возможности поболтать с «Серебряным волком», коим когда-то называли лучшего мечника в истории государства. То, что он присутствовал здесь — целиком и полностью работа Дазая. Он отсылал ему приглашение лично, написанное собственной рукой. И что там было написано — никто не знал. Ацуши отчаянно скучал. Он то и дело доставал вымотанного дворецкого, который сейчас был просто, как говорится, в мыле, и едва ли желал с ним болтать. Однако парень не терял надежды и всячески к нему приставал. Его не волновали все эти празднества и мельтешащие туда-сюда слуги со своими подносами, выдрессированные настолько, что их было практически незаметно. Дазай терпеть не мог свой день рождения. Его успокаивало только то, что сейчас рядом с ним находился Чуя, который скучал ничуть не меньше. Он уже хотел уйти и помочь Акутагаве, но граф упорно держал его рядом. Нацепив холодную маску, он внимательно наблюдал за гостями, однако Накахара видел, что он просто желает вцепиться в его руку и прижать к себе. Парень тихо усмехнулся. Что ж, наверное, тяжело сохранять маску злобного гения, когда рядом человек, к которому ты неровно дышишь. Это даже отчасти грело самолюбие рыжеволосого, который теперь едва мог сдержать улыбку. Голубой взгляд зацепился за пару, медленно идущую в их сторону. Господина Юу он узнал сразу, но вот женщину рядом он не знал совсем. Но, боги, как она была прекрасна. Длинные, ниже пояса, блестящие тёмные волосы, изящный стан, тонкая талия, красивая грудь, выразительное лицо с тонкими чертами — она была потрясающей. Чуя даже взгляда отвести от неё не мог. Наконец, её лицо озарила широкая улыбка. Она смотрела только на Осаму, который теперь смотрел на неё и улыбался в ответ. Только сейчас Чуя понял, что их улыбки абсолютно одинаковые. «Неужели…» — с замиранием сердца подумал он, глядя на женщину, которая подходила всё ближе. Теперь он заметил её карие глаза. Чёрт возьми, да это же его мама. — Ты всё-таки пришла, — голос Дазая сделался мягким и шёлковым. Он буквально мурлыкал, глядя на госпожу Харуми, протягивая к ней руки и беззастенчиво обнимая. Слуга заметил, что в её глазах стоят слёзы. «А я думал, что его мать мертва, — подумал он, стараясь не рассматривать красивую женщину так откровенно. — Но, вроде бы, Дазай никогда не говорил о своей матери, а тут она вдруг появляется. Это странно». Дазай был на седьмом небе от счастья. Смотреть на него было одним удовольствием. Столько счастья в его глазах он никогда не видел. — Прошу прощения, — Чуя вздрогнул. — Я бы хотел с вами поговорить, господин Накахара. […] Осаму, ткнувшись носом в волосы матери, крепко, но осторожно прижимал её хрупкое тело к себе, словно и не собирался отпускать вовсе. Впрочем, женщина и сама не желала этого, а потому обнимала его ничуть не слабее. — Я тоже скучала, малыш, — произнесла она шёпотом. Сейчас им было абсолютно наплевать на окружавших их людей. В данный момент они существовали только друг для друга, и больше ни для кого. — Мам, — тихо зовёт он. — Я ненавижу эту чёртову семью. Они все только и делают, что повторяют «Дазай Харуми мертва». Ты хоть представляешь, чего я желаю в такие моменты? — Солнышко, не надо, — Харуми подняла голову, заглядывая в глаза сыну. — Все мы знаем, почему меня отлучили от семьи. — Но это не повод считать тебя мёртвой! — прошипел он, опасно сощурив глаза. — Не надо об этом так беспокоиться, — она мягко погладила сына по щеке. Тут же его лицо расслабилось и приняло умиротворённый вид. — Я в порядке. Мне даже лучше жить вдали от этой семейки. Вдали от городской суеты, в домике, который построил твой отец, занимаясь любимыми делами — разве это не прекрасно? А то, что в этой семье меня считают мёртвой, мне абсолютно наплевать. Главное, что я могу видеть тебя и папу, а остальное — просто мелочи. — Ты всего лишь хотела спасти их… — Ну, как видишь, я всё же уговорила дедушку сохранить жизнь мальчику, — улыбка расцвела на лице госпожи Харуми. И Дазай тут же улыбнулся в ответ. — Кстати, о мальчике, — он чуть отстранился, — хочу тебя кое с кем познакомить. Эй, малыш Чуя… Он развернулся к своему слуге всем корпусом, желая подозвать ближе, но взглядом наткнулся лишь на пустоту. Чуи рядом не было. — Пап, а где Чуя? — спросил он отца, подошедшего буквально секунду назад. — Ты его не видел? — Осаму… — вид у мужчины был слегка взволнованный. — Осаму, тут… Дазай знал отца, как свои пять пальцев. Он мог угадать его настроение буквально по движениям пальцев. Сейчас же отец выглядел настолько обеспокоенным, что тут и думать было не нужно. Что-то определённо случилось. — Где Накахара? — голос парня тут же сделался серьёзным. — Я… не знаю, — Юу виновато опустил голову. — Он пропал. Я пытался за ним следить и отвлёкся всего лишь на секунду. А когда обернулся… его уже не было. И где он — я понятия не имею. Руки аристократа затряслись, на лицо легла тень беспокойства, смешанная с гневом. Держать себя в руках стало практически невозможно. В тот же момент отец крепко схватил его за руку, стараясь удержать на месте. — Отпусти! — прорычал шатен, пытаясь вырваться. — Осаму! Успокойся, мы… — Я сказал, отпусти! Где он?! — Мы разбираемся в произошедшем. Сынок, пожалуйста, сядь. Успокойся. Ты нервируешь маму, — обычно эта фраза заставляла Дазая успокоиться, но не сейчас. — Я не сяду! Не успокоюсь! Отпусти меня! — тон его голоса не предвещал ничего хорошего. И это было понятно каждому, кто находился рядом. — Осаму! — Где. Мой. Чуя?..***
В голубых глазах плескается беспокойство. Он неотрывно наблюдает за находящимся в бессознательном состоянии парнем, который совершенно не реагирует на его голос. — Малыш Чуя… что они с тобой сделали?.. На двери лязгнул замок. Железная дверь с неприятным скрипом отворилась.