Формулы

Аксиома третья. Надписи родственной души на ваших руках не пропадут до тех пор, пока последняя их не сотрет.

Кажется, шел третий час их пребывания в библиотеке, а день все не кончался, хотя солнце уже давно улеглось спать за горизонт. Вечер оказывается бесконечным, мягким и отчего-то шершавым на ощупь, как бархатная ткань — так ощущаются под пальцами пожелтевшие листы старых книг. Грейс едва видно за огромным фолиантом — это самое раннее из сохранившихся издание этикета соулмейтов. Она притворяется, что читает его едва ли не в первый раз, даже ведет старательный конспект, хотя сама знает все досконально, наизусть, вплоть до примечаний авторов и трудностей перевода. — Согласно этикету, Мидж, ты можешь не отвечать до тех пор, пока не решишься, — делает вывод старшая Бьюкейтер, с усилием закрывая книгу — фолиант устало вздыхает пылью. В руках Грейс он чувствует себя хорошо и почти не одиноко, как дома. А Грейс среди его страниц находит только больше загадок и ребусов. — Вообще, мы можем разыскать его прежде, чем вы официально познакомитесь, — уверенно предлагает Бел, помогая сестре убрать книги. Домашняя работа по биохимии, математическому анализу и соулмейтоведению-для-Мидж была выполнена — честно и добросовестно. — Уверена, тебе бы не хотелось подписывать контракт с неизвестностью. — Да, мы бы могли навести справки через родителей, — поддерживает ее Грейс, возвращаясь на свое место, садясь спиной к янтарно-синему окну; мокрый снег оставляет липкие отпечатки на стекле. — Судя по почерку, ему явно больше восемнадцати, — смеется Бел, помечая что-то в своем конспекте, а потом смотрит на странно притихшую Мидж, которая совсем их не слушает. — Буква «я» у него особенно элегантная. — Плохо, что он не представился, — вновь отвечает Грейс, забирая у сестры тетрадь с конспектом по клеточной биологии. — Простое «хочешь встретиться?» — не очень информативно. — Надеюсь, ему нечего скрывать. Они молчат несколько секунд. Грейс смотрит на Бел, Бел смотрит на Мидж, и во взгляде их безупречное, бесконечное понимание друг друга. Грейс читает мысли Бел — по глазам, губам и рукам. — Мидж? Что скажешь? — настороженно спрашивает Грейс, чуть подаваясь вперед. — Скажу, что вы абсолютно правы во всем, — Бел уже хочет спокойно вздохнуть, — но… я уже ему ответила. Бел на мгновение забывает, что они в библиотеке и разбивает-разрушает-крушит шаткую тишину: — Черт возьми, Мидж Брайан! Зачем ты это сделала? — она уже знает ответ, просто жутко злится на Мидж — за неосмотрительность, за легкомысленность, за… — Если честно, мне просто любопытно, — слишком серьезно отвечает Мидж. — Сядь пожалуйста, Бел. Грейс? Бел отрешенно опускается на стул — смотрит на Брайан и кажется, что от ее взгляда даже снег на окне плавится; синими каплями растворяется в мягкой, теплой вьюге. — Я так и знала, Мидж, — сосредоточенно и отчего-то грустно отвечает Грейс, смотрит на свои красивые руки и сжимает их в кулаки. — Жаль только, что мой конспект оказался напрасным. Бел с тревогой смотрит на сестру — чувствует, как меняется ее настроение, как глаза ее из летне-зеленых превращаются в грустно-синие, слишком синие для зимы и тусклого света. Она думает, что поговорит с ней позже — без книг, ламп и тишины библиотеки, потому что тишины им явно будет недостаточно. — Ты как хочешь, моя дорогая, но я тебя одну ни за что не отпущу, — притворно ласково говорит Бел, склоняя голову набок, а Мидж только улыбается ей в ответ. — Я знала, что ты так скажешь, поэтому назначила нашу встречу в твое свободное время, — светлеет Мидж и кажется, что в ее лице что-то неуловимо меняется: то ли улыбка — широкая, во все тридцать два, то ли наклон головы и манера держать себя. Она становится спокойнее и увереннее. Сильнее. — Отлично. Но это не отменяет того, что я все еще злюсь на твое безрассудство, Мидж, — Бел собирает конспекты, тетради, маркеры и ноутбук — сосредоточенно, немного нервно складывает все в сумку или пытается это сделать. — А сейчас мне нужно идти, я обещала помочь Адаму. Бел снова смотрит на тонкие наручные часы и вновь опаздывает. Она обещает сестре встретиться вечером. Они живут вместе в маленькой квартирке в Кэтфорде с окнами во двор. Бел убегает на встречу, оставляя после себя легкий-легкий сиреневый парфюм и растаявший снег; за окном начинается мелкий дождь — он вторит ее уверенным широким шагам. Адам Гринкевич уже ждет ее на их месте в другом читальном зале библиотеки. Если первый зал просторный, с богатыми деревянными стеллажами и большими высокими окнами, то второй скорее уютный и маленький, туда редко кто заглядывает — книжные коллекции тут не великие, а места для большой компании очень мало. Они когда-то познакомились в этом зале — Бел готовилась ко вступительным экзаменам и заблудилась, а Адам только-только поступил на первый курс биологического факультета и чувствовал себя нелепо и потерянно. В нем нет ничего чертовского — разве только то, что Адам был чертовски мил. Иностранный студент, он приехал в Лондон из Польши, немного путался в английском и не очень хорошо понимал лекции, а Бел умела хорошо объяснять — за страницами статей и конспектов появилась добрая, крепкая дружба. — Прости, что задержалась, — она обнимает его, весело глядя ему в глаза. — У Мидж случилось небольшое происшествие, и мы с Грейс старались, чтобы она не натворила глупостей. Адам отодвигает перед ней стул и сам садится напротив, мгновенно подхватывает ее веселость и обращается в слух. Он ждет историю и живет моментом — ее уставшей улыбкой и ласковой тишиной между ними. — Уверен, у вас это прекрасно получилось, — отвечает он, и в его реплике почти не заметно акцента — остается только что-то мягко шипящее, как белый шум. — Вовсе нет, Мидж опередила нас, — на выдохе отвечает Бел и обращается к Адаму. Ей внезапно очень сильно хочется сменить тему, и он понимает это прекрасно — предлагает ей распечатанную статью по зоологии. Бел читает про особенности клеточного цикла у споровиков. Перескакивает со строчки на строчку, пропуская почти всю важную информацию. В итоге споровики в ее вечернем мире оказываются слизевиками из когда-то низших растений; она сонно замечает, что впервые видит шизогонию у такого странного существа, а Адам смеется в ответ: — Бел, тут вообще-то о малярийном плазмодии, — Бьюкейтер смотрит на него с сомнением, а потом возвращается к тексту, который укоряюще молчит — слизевики превращаются в черных по белому споровиков. — Боже, прости меня. Кажется, сегодня не лучший день для бедняги плазмодия, — она борется с желанием зевнуть и потянуться тепло и уютно, как дома в пижаме. — Я очень рассеянная. — Что-нибудь случилось? — Адам убирает распечатки обратно в свою сумку, чуть отворачивает от них холодную лампу, чтобы свет был приглушеннее, и пересаживается на ее сторону, чтобы быть ближе. Бел кладет голову на руки, прячет взгляд — не боится, не скрывает ничего. Просто пытается заглянуть внутрь себя и понять, что она чувствует — прямо сейчас, здесь, в девятом часу вечера во втором читальном зале. Адам молчит, хочет было коснуться ее спины — у нее слишком легкая газовая блузка для января и он уверен, что ей холодно, но замирает на полпути. Бел ведет плечом — спина неприятно болит после долгого дня. Думает, что где-то внутри ее что-то тревожит или, скорее, волнует. Бел поднимается, потягиваясь, и быстро думает, с чего начать. — Проводить тебя до дома? Хочешь, зайдем за китайской едой? — он понимающе ей улыбается. Бел правда любит его улыбку и правда не любит ему отказывать. — Я хочу остаться еще немного поработать, а ты поезжай домой, — виновато и чуточку грустно касается его руки Бел. — Уверена? Уже поздно, Бел, — он хмурится, ему явно не нравится эта идея, но противиться ей он не может. — Я возьму такси. Не переживай, я же не сахарная, — она обнимает его на прощание крепко и сильно. Адам пахнет корицей. Он уходит, взяв с нее обещание, что она позвонит, как только доберется до дома, и Бел знает, что он не уснет до тех пор, пока она не позвонит. Бьюкейтер провожает его и возвращается на свое место. У нее из головы не идет то странное мыло и яблочный запах. Что-то странно, навязчиво легкое и что-то простое, но очевидно элегантное, с чернильно-растворяющей загадкой внутри. Бел думает, что Котли не стал бы прятать свои записи на руках и, тем более, смущаться их. Она вновь ищет этикет соулмейтов, только в менее грандиозном виде — находит книгу быстро и безболезненно: пожалуй, она была самым востребованным текстом, и не только среди студентов. Бьюкейтер сама не понимает, как засыпает на третьей аксиоме; текст словно впечатывается в ее ладони, пробегает по нервным окончаниям, откладывается на подкорке — превращается, преображается в образы и воспоминания; косые, туманные, странные и старые, они оживают в тревожные сюжеты. Когда Бел ставит кружки на стол, чай выплескивается кровью на клеенчатую, смешную скатерть в цветочек. На кухне царит глухое, жуткое молчание, и пока отец ищет тряпку, чтобы вытереть лужу, Бел борется с желанием вытереть ее бумагами, что лежат рядом. «Заключение комитета по этике исследований», — написано там. «Протокол заседания по заявке доктора Т. У. Котли» — фамилия, что до этого вечера ей была совершенно незнакома, во сне обретает очертания. — Ты серьезно считаешь, что это исследование, цитата: «Бесперспективное и опасно для здоровья пациентов?» — она берет в руки листы и борется с желанием смять их в ледяной, колкий снежок. Она понятия не имеет, кто предложил исследование, но идеи его — головокружительны, как свежий, весенний воздух. За окном штормовой, сиреневый февраль. Ее отец — Ричард Бьюкейтер, или доктор Бьюкейтер, как удобнее, смотрит на нее устало. — Ты опять читала мои записи? — Нечего оставлять их где попало, — поднимает подбородок Бел. Отходит назад, но кухня маленькая, не развернуться, от этого дышать еще сложнее. — Милая, я уже высказался на заседании. Там все запротоколировано, раз уж ты ознакомилась с делом, — он снимает квадратные очки и садится на стул — перед ним кружка с чаем и подгоревшая овсянка — Бел никогда не была хороша в готовке. — Подожди, я уточню: ты все еще считаешь, что исследование природы родственных душ опасно? Ты хотя бы читал этот проект? Он молча размешивает сахар в чае. Ложка стучит по стенкам кружки так, что Бел не слышит собственных мыслей. Она вновь понимает, насколько бесполезны разговоры с ним — уходит, оставляя завтрак нетронутым. — До встречи на пасхальных каникулах. В дверях она встречает сестру. У Грейс сильные синяки под глазами и молчаливые руки. — Грейс, может быть ты сможешь объяснить нашему отцу, что значит жить с руками, которые не принадлежат тебе. — Лучше жить с чужими руками, чем не жить вовсе, — говорит Грейс, но Бел ее уже не слышит.