Формулы

Коллоквиум по биохимии проходит в благоговейной тишине — в шоке студентов от вернувшегося, живого и в здравом уме Котли и от сложности заданий — три открытых вопроса за пятнадцать минут звучат как американские горки по нейронам и давно забытым, спрятанным в долговременную память знаниям. Бел выходит из аудитории одной из последних и думает пойти вместе с Котли в лабораторию — ей неловко, но она чувствует, что это сделать нужно — иначе он испепелит ее взглядом прежде, чем она сможет показаться на пороге третьего этажа. Она думает так сделать, как вдруг на нее накидывается Грейс. — Как смеешь ты, моя дорогая сестра, исчезать на сутки где-то в Англии, а потом являться на коллоквиум по биохимии к Котли! — взъерошенная, жуткая, злая, как рассерженная Персефона, сбежавшая из Аида — она вынуждает Бел отойти почти что к стене — холодной, гладкой и такой же белой, как ее перепуганное лицо. Котли выходит из аудитории и тут же замирает у двери, с ключом в замке — смотрит на сестер и не игнорирует жалобный взгляд Бел — пытается обратиться к Грейс, но… — Мисс Бьюкейтер, если вы позволите… Она разворачивается к нему и выставляет руку вперед — в предупреждающем и очень опасном жесте. Котли кивает ей — и возвращается к закрыванию двери. — Нет, не позволю, доктор Котли! Сначала она получит взбучку от меня. Бел подает голос — робко, слабо, чуть хрипло — и все еще звучит очень напугано. — Я написала тебе, что мне нужно вернуться домой, ты знала, где я. Грейс грозит ей пальцем — и говорит с чувством, толком и расстановкой — так, что все встает на свои места. — Я не знала, зачем ты там. А это, знаешь ли, очень важный пункт. Бел не знает, что ей ответить. Она очень хочет рассказать все сестре — прямо сейчас, прямо здесь, но Котли так предупреждающе на нее смотрит, что она теряет все слова. — Я еще никогда не была так на тебя зла. Бел выдыхает, опускает голову и смотрит на носы своих туфель — и только потом, спустя пару мгновений — на сестру. Говорит искренне, от всей души — говорит, что любит ее. — Грейс, я прошу у тебя прощения. Я не хотела, чтобы ты волновалась. Грейс это знает. И любит в ответ. — Встретимся дома, Бел, — она уходит, уже менее раздраженная — и только когда Грейс скрывается за поворотом, Котли вытаскивает ключ из замка. — Вообще-то, она права, — замечает он, убирая ключ в карман халата — Бел вскидывает брови и нарочито нагло спрашивает его — оценивающе смотрит на него снизу вверх и с трудом замечает синяки под глазами. — Как-то слишком хорошо вы выглядите после больницы, доктор Котли. Котли улыбается ей уголками губ — снисходительно, мягко, усмехается, как непослушному, но храброму котенку: — Не спеши кусаться, Бел, тебе нужно многое мне объяснить, — она тут же прячет взгляд и делает шаг вперед — знает, что будет дальше. — Например, то, что у меня теперь есть научная группа. Она сжимает ладони в кулаки. — Давно пора, вам не кажется? Они выходят в людный холл — светлый, просторный. В перерыве между занятиями здесь очень много людей с разных курсов — кто-то толпится у автомата с батончиками, кто-то читает конспекты на диванчиках-пуфиках, которые любезно поставило руководство университета пару лет назад. Здесь хорошо, солнечно и почти что уютно. — Нет, Бел, это переходит все приличия, — тихо отвечает он ей, чуть наклоняясь — они идут рядом, рука об руку — и собирают за собой дорожку пресловутых, таких глупых взглядов, что у Бел мурашки по спине. Ей становится так некомфортно, что она слегка повышает голос — неосознанно, случайно — и поскальзывается на блестящей жемчужной плитке. — О каких именно приличиях мы говорим, доктор Котли? Котли ловит ее — крепко держит за руку чуть выше локтя — так, как держал когда-то в больнице — и шипит ей: — В мой кабинет, Бьюкейтер. Они идут очень быстро — Бел то ли хочет удрать от него как можно скорее, то ли наоборот хочет как можно быстрее высказать ему все, что думает — и только когда дверь его кабинета захлопывается за ними — он продолжает. Абсолютно серьезно, с расстановкой говорит ей: — Об этом не должны знать. Никто не должен знать. Бел ведет плечом — раздраженно, очень недовольно — сбрасывает с себя его взгляд и его прикосновение — пульсом чуть выше локтя — и парирует: — Ой, правда? А я уже нарисовала транспарант и устроила вечеринку-сюрприз. Котли обходит стол и кладет на него пачку их работ — с легким хлопком страницы приземляются на лакированную поверхность деревянного стола. — Бьюкейтер, ты, кажется, не понимаешь, насколько это все серьезно. — Да ну? Я не понимаю, доктор-мои-руки-чисты? — Сядь и перестань язвить, — она твердо стоит на ногах, но он настаивает — как-то понятно и очень по-человечески. — Бел, я тебя прошу. Она сдается и садится в кресло перед ним. Котли остается стоять — облокачивается на подоконник за ним и складывает руки на груди — смотрит на нее сверху вниз и начинает как-то устало: — Пока не закончится исследование, нам нужно научиться жить с этим. Она неожиданно для себя кивает ему — понимает его усталый вид, понимает его сложенные на груди руки и чувствует почти то же самое, что чувствует он — поэтому извинения даются ей на удивление легко и естественно: — Мне жаль, что так вышло с ребятами. Но они правда очень помогли, и все они очень заинтересованы тем, что вы делаете… Котли поднимает руку — Бел замирает, остановленная его жестом — изящным, тонким и таким… уважительным. Бел не может подобрать другого слова, но она чувствует себя так хорошо, разговаривая с ним — спокойно, размеренно и уверенно — так, будто они знают друг друга вечность. — Бел, то, что я делаю — это не просто химия. Это опасно и заставляет оглядываться вечерами, понимаешь, о чем я? — она кивает ему, думая, что понимает — и чуть вздрагивает, вспоминая его в больнице. — Я не хотел, чтобы об этом знали. Ей не остается ничего, кроме как пожать плечами. — Что ж, боюсь, что теперь их не переубедить, — она грустно улыбается, думая об их компании. — Все они так хотят разорвать связь со своими родственными душами, что две недели в больнице для них звучат просто отдыхом. Котли напряженно хмыкает, чуть закидывает голову, обнажая бледную шею — словно он вовсе не был знаком с солнцем. Бел понимает — медленно, но отчетливо осознает, что ей нравится, как звучит его голос. — Все понятно, теперь у меня в лаборатории лечат разбитые сердца. Она не сдерживается: — Звучит хорошо для сайта университета, не думаете? — Бел… — он почти сдается — устает от ее уколов, думает, как ему хочется ее встряхнуть — легонько, за плечи — почувствовать тонкие плечи и мягкую ткань голубого свитера. — Никто не должен знать. Бел понимает. Он — новый декан, она — глупая студентка. Пойдут пересуды. Ему — им — это не нужно. Она соглашается — и не знает, должна ли добавить что-то от себя. — Я никому не скажу. Он как будто выдыхает и почти что благодарно отвечает ей — смотрит прямо, кивает ее словам: — Хорошо. Они сидят в тишине пару секунд — Бел слышит, как тикает стрелка его наручных часов — отстукивает, что ей уже давно пора уходить — в конце концов, дома ее ждет все еще злая Грейс. Она встает с кресла, неловко чиркая его ножкой по плитке — подходит к двери и останавливается. Думает, что все-таки хочет добавить что-то — для себя. — Обещайте, что не причините мне боль. Она оборачивается к нему, держась за дверную ручку — солнце так красиво падает на ее лицо, что кажется, что вся Бел светится тонким, нежным золотом. Он думает, что она очень красивая — тревожно, волнующе красивая — у него почти перехватывает дыхание и он едва не отвечает е й: — Только если ты не попросишь. Бел уходит. Но он знает, что они теперь связаны.