Формулы

«Что ж, дорогой Теодор. Интересно, я могу называть тебя Теодором? Я знаю, что не могу, но мне кажется забавным ходить по острию ножа прямо здесь — стоит перевернуть страницу и порежешься — наша маленькая тайна станет прозрачно-явной. На самом деле я пишу здесь, чтобы извиниться. И чтобы ты знал, что мне действительно жаль за перчатки на твоих руках. Идея того, что где-то в мире есть человек, что будет понимать меня с полуслова и любить с первого взгляда, завладела мною с первой же секунды, когда я узнала о соулмейтах. Мне хотелось обрести друга, и я не привыкла слышать «нет», а еще больше не привыкла к тишине вместо ответа. Спасибо, что научил меня терпению — и тому, что не все безусловные мечты должны сбываться. Наша история похожа на идеально спланированный эксперимент, что пошел прахом еще на стадии подготовки реактивов. Обещаю, что твои ладони будут чисты, даже если с нашим исследованием ничего не получится». *** — Вы сказали Адаму, что он не сможет с нами работать? Котли с трудом отрывается от расчетов критерия Стьюдента и смотрит на нее. Пытается вспомнить, когда разрешил Бел входить в его кабинет без стука. Вспоминает, что не разрешал. Она выглядит очень рассерженной — даже больше, чем когда она узнала, что они соулмейты. Стоит посреди его кабинета, уперев руки в бока — волосы растрепаны, на щеках румянец, как будто она бежала на третий этаж по лестнице и одновременно очень сильно ругалась. Котли закрывает ноутбук и ставит локти на стол. Опирается на сцепленные ладони и смотрит на нее пару секунд — пытается понять, о чем она говорит, и только потом отвечает. Нарочито, издевательски безэмоционально — убийственно спокойно. — Да. Он не заинтересованное лицо, у него нет соулмейта, — Бел хочет его перебить, но он не позволяет. — И он не особо во все это верит. Она всплескивает руками — так, словно скидывает все скопившееся щекочущее раздражение: — Но он мог бы нам помочь! — она не встречает понимания в его глазах и добавляет последнее, почти отчаянно. — И он знает обо всем. Котли вскидывает брови, словно он на шаг впереди. — Я предложил ему другой, не менее интересный проект. Они смотрят друг на друга. Долго, напряженно, вовсе не моргают — играют. Бел проигрывает, но только потому, что в ее голову приходит удивительно ясная мысль. Такая, что объясняет совершенно все. — Что он там написал? — Где? — он облокачивается на спинку стула, расслабленно отвечая ей, но тут же чувствует, как его мир идет тонкой, ветреной рябью — головная боль тонкой, острой иглой на двадцать ласково проникает в висок. Бел не отступает. Он смотрит на нее, но видит перед собой только пятна. Встревоженные, громкие, шумные, и вместе с надвигающейся болью чувствует раздражение. — В тетради. Вам что-то не понравилось. Он вздыхает и заученно, поставленным голосом отвечает ей: — Проект по изучению клеточной терапии для лечения болезни Паркинсона, выполняется совместно с Кембриджским университетом. По завершении университета он сможет претендовать на хорошее место в аспирантской программе. Это очень, — он делает паузу, чтобы она смогла оценить все, что он сказал, — выгодное предложение. — Он согласился? — спрашивает Бел — уже аккуратнее и вежливее, но все ещё ему не верит. — Он будет дураком, если откажется, — вздыхает он и вдруг прячет лицо в ладонях. Бел стихает, смотрит на него с тревогой, подходит чуть ближе и отвечает ему: — Это нечестно. — Все это нечестно, Бел, — раздраженно отвечает он, не поднимая на нее глаз. — А сейчас извини, у меня очень болит голова. Боль сковывает мысли и кажется, что он застывает в жутком, пронизывающем все, холоде. Таком холоде, что невозможно дышать и двигаться — таком холоде, что огонь кажется мифом. — Вы в порядке? — Я буду в порядке, как только останусь в тишине, — он пытается встать, чтобы что-то сделать — он уже не помнит, что именно, и все смазывается серым цветом. Бел едва делает шаг назад, но когда он не смотрит на нее. Все еще не смотрит, она быстро обходит его стол и помогает ему вернуться в кресло. Касается рукава его рубашки — она мягкая, шелковая на ощупь, и тут же опускает его руку. — Постойте, — говорит тихо, едва слышно, чтобы не причинять ему боль. — Нужно открыть окно. Он слышит, как она открывает окно на проветривание, и чувствует, как зима заходит в его кабинет морозом и порывами ветра — желанного, смелого и сильного, прогоняющего боль. — У вас есть лекарства? — В верхнем ящике, — едва слышно бросает он. Она тут же открывает его и находит серебряный блистер, где таблеток почти уже не осталось. Наливает ему воду в высокий стеклянный стакан и только краем глаза замечает, что запасы шоколада и конфет куда-то исчезли. Опускается рядом с ним на корточки и подает воду. Котли берет ее так, будто от этого зависит его жизнь и залпом выпивает две таблетки. Возвращает ей стакан и снова прячет лицо в руках. Прячется от ее взгляда, от шума, от света — от всего мира. Бел понимает его, словно читает мысли. Щелкает выключателем и дарит ему нежную темноту — моргает пару раз, чтобы привыкнуть к полумраку и встает у него за спиной. Колеблется, как ветка ивы над водной гладью, прежде чем нырнуть в омут. Кладет руки ему на виски — невесомо, так аккуратно, будто он сделан из хрусталя. Думает, что хочет забрать его боль себе навечно. — Так лучше? — тихо спрашивает она, чуть наклоняясь к нему. Он чувствует сирень и приближающуюся, грозную и грозовую весну, пахнущую зеленью и дождем. Так звучит его спонтанная ремиссия — на кончиках ее прохладных пальцев. «Лучше», — думает он. Думает и чувствует, как сильно ему хочется развернуться к ней и поцеловать. Так, чтобы почувствовать что-то, кроме боли — что-то, что будет сильнее нее. Он убирает свои ладони и смотрит на их отражение в окне. Бел смотрит туда же пару секунд спустя, словно чувствует его взгляд и отступает назад, словно чувствует что-то, что выходит за грань в его темном, тяжелом взгляде. Таком, что она перестает чувствовать ноги. — Бел? Ты идешь домой? Они разворачиваются мгновенно — быстро, так, словно не было ни тягучего момента, ни острой, яркой боли. Бел вздрагивает и вспоминает, как дышать. Грейс застывает на пороге кабинета и не знает, что сказать. Бел подходит к ней — не разворачивается к нему спиной, не прощается, исчезает в темноте лаборатории, так, как уходит всегда. Тихо, почти что незаметно, будто и не было ее вовсе. Грейс ничего не спрашивает. Бел оборачивается, когда они выходят из университета и спускаются по высоким гранитным ступеням — смотрит в окно его кабинета. Котли наблюдает за ними, и от этого ей становится тревожно и тепло одновременно.