Формулы

Бел просыпается от солнечных, едва теплых прикосновений — утро ласково гладит ее по щеке и тут же брызгает в глаза кислотой. Она с таким трудом встает с кровати, что только спустя час находит себя сидящей на кухне — чайник греется медленно, микроволновка прозвенела секунд сорок назад, но достать завтрак оттуда у Бел почти нет сил. Она чувствует, как что-то в воздухе меняется — меняется ее выражение лица или взгляд, когда она собирается на учебу, что-то в том, как она склоняет голову набок или в том, как подводит глаза — тонкой черной стрелкой. Бел чувствует это в шуме поездов метро и в скорости эскалатора. На учебу она добирается быстрее обычного. Проходит мимо парковки и неизвестно зачем ищет взглядом знакомую машину. Слабо улыбается, когда находит — и думает, что чувствует себя от этого легче. Первый день весны звучит робким, несмелым пением птиц и смущается переменчивой облачностью — Бел дышит глубоко и спокойно и смотрит на небо, что рисует ей сказочные истории. Когда она заходит в лабораторию, все тут же к ней поворачиваются и замолкают. Она проходит чуть дальше и видит разочарованную, разбитую и очень уставшую Мидж, что прячет лицо в плече у Грейс. Оливер сидит с ними, но места себе не находит — не знает, что делать, когда рядом случается потоп из слез и туши. Максимум, на что у него хватает душевных сил — раздобыть им салфетки. Бел думает, что это ей снится, но моргает трижды и ничего не исчезает. — Он разгромил Мидж, — тихо говорит Грейс и ласково гладит Мидж по голове, приглаживает ее буйные каштановые волосы. — Что? Котли? — непонимающе переспрашивает Бел и садится рядом с ними. Оливер чуть отодвигается, уступая ей место. — Сегодня разбирали теоретические части дипломов, Мидж он почти уничтожил. Точно, дипломы. Бел вовсе забывает об их существовании. Неделя в лаборатории пролетает незаметно и так быстро, словно кто-то перематывает пленку — так быстро, что она сгорает. — Даже не почти, — бессердечно добавляет Оливер и все тут же шикают на него, а потом возвращаются к Мидж. Мидж молчит и смотрит куда-то за Бел, и только потом хрипло, подавленно говорит: — Все нормально. Бел смотрит на нее и понимает, что все вовсе не нормально. — Я поговорю с ним. Она оставляет сумку на стуле и накидывает свой халат поверх мягкого кораллового свитера. — Бел, ты куда? Бел заходит к Котли в кабинет, коротко стучась. Находит его сидящим за столом в белом море бумаг и папок. Ей хочется сказать ему, что нельзя так грубо разговаривать со студентами, и что Мидж одна из самых талантливых и милых девушек на курсе, и что… Но вместо всего этого говорит только: — Откуда у вас столько фальшивых тем для дипломов? Котли вопросительно смотрит на нее и только спустя мгновение поучительно, медленно отвечает, откладывая ручку: — Они не фальшивые, я просто не публиковал эти данные. А сейчас появилась хорошая возможность это сделать. Бел кусает себя за щеку. Чувствует ужасную досаду от того, что он оборачивает любую ситуацию в свою пользу. — Так научная группа вам даже на руку? Он смотрит на нее поверх очков, выглядит уставшим — ночь тенью остается на его лице: — Да, Бел, но это не значит, что я уже не злюсь на тебя за её появление. Она пожимает плечами — мол, делайте, что хотите, и вдруг думает, что не может его отчитывать, потому что понимает и отчего-то сильно уважает. — Сегодня по плану только отбор проб и подготовка посуды для следующего этапа? — Все так, — кивает он и возвращается к своей работе. Хмурится, читая что-то сложное и бюрократическое — что-то, от чего сильно штормит. Бел понимает, что он теряется там, и не ответит ей даже на сигнал бедствия. — Я займусь этим. Она закрывает за собой дверь и сжимает кулачки так, словно ее руки сковались от холода, тревоги и чего-то еще. Грейс и Мидж уходят домой к последней. Грейс предлагает ей помощь, но знает, что Мидж справится сама, просто ей нужна компания — в конце концов, замечания Котли были справедливыми. Оливер говорит, что ему нужно закончить разбираться с ЯМР по заданию Котли, и уходит в другую лабораторию, с облегчением выдыхая за дверью. Бел нравится работать одной — пожалуй, она более чем понимает одиночество Котли. Она поднимает жалюзи, впуская закат в лабораторию — он огнем касается стен, подогревает растворы в склянках, читает этикетки на реактивах. Бел нежится в нем и напевает что-то весеннее. Из окна их лаборатории видны черные, тонкие ветки деревьев. Кажется, это платаны — вечные и великие. Бел собирает колбы в пластиковый поддон и довольно поздно понимает, какой он тяжелый. Едва поднимает его и с тяжелым сердцем думает, что ей дважды придется ходить до автоклава — на нулевой этаж, по трем лестницам и двум длинным коридорам. Она уже почти разбирает посуду, в то время как Котли выходит из своего кабинета. Он не удивляется, видя ее, и замечает: — Как хорошо, когда тихо. Бел складывает все обратно и веско отвечает ему — с нажимом, думая о Мидж. — Вы разогнали всех своим дневным выступлением, кажется. Он слышит ее упрек и чуть склоняет голову, но вовсе не извиняется. — Мне жаль, если Мидж это задело. Котли смотрит на Бел, потом на гору посуды, что нужно простерилизовать — понимает ее без слов, подходит ближе и забирает из ее рук поддон. Бел прячет улыбку в плече и отвечает ему: — Она будет в порядке. Подождите, я открою. Они быстро добираются до автоклавной — здесь тепло и сыро. Кто-то недавно пользовался автоклавом, так что питательной средой пахнет еще в коридоре — что-то между супом и консервами. Бел составляет все вовнутрь — в огромную железную камеру и дожидается, пока вода добежит до риски, прежде чем закрывает дверцу. Котли любезно завинчивает замок — такой же, как на огромных старинных сейфах. — Да, и после сигнала нужно прокрутить еще на оборот, — Бел говорит это аккурат перед самим сигналом — тихим писком, и Котли закручивает замок сильнее. — А теперь — записаться в лабораторный журнал, — она торжественно вручает ему ручку. Не ручку даже, а стержень от нее — пожеванный, потрепанный временем. Котли берет ее двумя пальцами и сухо замечает: — Я знаю, как это работает, спасибо. Бел не может сдержать улыбки — облокачивается на стену, прячет руки за спиной и смотрит на него с улыбкой: — Ну, по вам этого не скажешь, господин декан. Котли ничего ей не отвечает и расписывается в журнале. Бел вытягивает шею, специально смотрит за каждым его движением. Подпись у него изящная, тонкая, со строгой, уверенной завитушкой в конце. — Забавная подпись. Долго выдумывали? Он оставляет ручку — точнее, стержень от нее — в журнале и смотрит сначала на часы, старательно игнорируя ее саркастические ремарки, потом на нее. — Уже девять, Бел. Она приподнимает брови — смотрит на него так, будто они знакомы уже сотню лет: — Время пить кофе? Котли коротко смеется и чуть склоняет голову набок — спрашивает то ли в шутку, то ли совершенно серьезно. — Такое ощущение, что ты работаешь со мной только ради перекусов. Автоклав начинает шипеть позади них. Тихо, спокойно — так шумит большая вода среди ночи. — Если я скажу, что работаю с вами, чтобы от вас же и избавиться — это будет очень грубо? — Ты уже сказала, — Котли качает головой. — И да, это было грубо. — Что ж, — пожимает плечами Бел и выходит из автоклавной первая. На пути назад они тихо обсуждают следующие этапы исследования. Бел нравится слушать его, ему нравится говорить с ней, и их диалог течет полноводной, спокойной рекой — вот только вода в ней мутная. Кипящий чайник, как негласный гимн их встреч, бурчит и фыркает, пока Котли не выключает его. Он передает ей кружку и касается ее руки — намеренно, расчетливо, так, что у нее нет шанса избежать прикосновения. Бел тут же краснеет — думает, что от горячей кружки, но он знает, что вся эта ситуация — лакмусовая бумажка. Он смотрит на нее так, будто она — один из экспериментов, что пошел не по плану. — Я выбрал химию, потому что она объясняет все. Я могу разложить на формулы даже твой очаровательный румянец, Бел Бьюкейтер. Она краснеет еще больше, но спрашивает его совершенно о другом: — А волчанку? Вы болеете с детства? Котли молчит. Заговорщическое выражение лица тут же пропадает. Он становится еще более задумчивым и тревожным, как будто упоминание больницы возвращает ему головную боль. Он отвечает ей бегло, но твердо: — Давай не будем обсуждать то, что было в больнице. Бел ведет плечом, иного она и не ожидала. — Тогда и мой румянец оставьте в покое. Он усмехается, понимает все и соглашается с ее правилами. — Принято. Печенье? Она берет два и сконфуженно, взъерошенно кусает одно из них — шоколадное, очень вкусное. Чувствует себя так, будто Котли понимает ее лучше, чем она сама себя. Он смотрит на нее задумчиво. Долго, тягуче, так, что едва заметное — лунным бликом на водяной глади — сожаление в его глазах она замечает не сразу. Они едут домой под тихую музыку в его машине и обсуждают исследование. Бел, которая прежде отчаянно боролась со сном, чувствует прилив бодрости сильнее, чем от кофе: — Почему вы вообще считаете, что обычные эпителиальные клеточные культуры нам не подойдут? Он уверенно ведет машину и тихо ей отвечает: — Потому что я проводил предэксперименты в Кембридже, и EpC с INK умирали после первого пассажа, — дождь моросит по лобовому стеклу, смазывая свет от фонарей. Бел складывает руки на груди. — Может быть они умирали потому, что химик полез в культуральную. Пусть Грейс решает! Он быстро смотрит на нее, прежде чем возвращается к дороге. — Бел, нам не стоит тратить на это время, — они притормаживают на перекрестке — горит красный. Он смотрит на нее, отпустив руль. Склоняет голову набок, тени соблазнительно пробегают по его лицу и все, чего хочется сейчас Бел — или переспорить его, или поцеловать. Последнее более осуществимо. Он настолько близко, что Бел пугается его, как огня — обжигается, прежде чем понимает: — Конечно, нам не стоит тратить на это время, великий доктор Котли! — говорит она, и тут же выходит из машины. Загорается зеленый, когда Бел понимает, что на улице сильнейший, почти что августовский ливень, только колкий и очень холодный. — Куда ты, черт возьми! — Котли открывает окно, когда она обнимает себя руками и продолжает идти вперед. Они молчат, и Котли сжимает руль так сильно, словно безумно злится на нее. Когда она обгоняет его на очередном перекрестке, он говорит ей: — Передать тебе зонтик? Бел не знает, зла она на себя или на него — все смешивается в синюю, темную палитру, и ни один дождь не сможет смыть с ее губ ощущение того, что не случилось. — Нет уж, спасибо. И никогда не случится, поправляет себя Бел и продолжает идти вперед. — Бел, хватит валять дурака, садись. Он доезжает с ней до ее дома и не уезжает до тех пор, пока она не заходит домой. Бел знает, она видела из окна гостиной. Когда Бел заходит домой — она уже знает, что с ней случилось. Это в воздухе, в том, как она вешает пальто на крючок, в том, как делает себе чай на ночь, и в том, как он пахнет для нее — мятой, мелиссой и свежим лимоном. Бел влюбилась, и ни одной формуле не под силу это описать. Дождь тихо стучит по карнизу ее окна.