Формулы

«Я хочу, чтобы Грейс была счастлива». — Мне кажется, это восемь. Они сидят в лаборатории. Делать почти что нечего, вся химическая работа закончена — осталась идентификация структуры вещества и проверка его на безопасность. По крайней мере, для млекопитающих. — Нет, все-таки похоже больше на три. Грейс и Бел смотрят на руку Мидж, как будто от этих сообщений зависит их жизнь. Номер телефона соулмейта написан таким корявым почерком, словно он никогда в жизни ручку в руке не держал. Но, если быть честными до конца — яблочное мыло с кухни сестер Бьюкейтер тоже внесло свой вклад. — Я должна переспросить? — хмурится Мидж и сжимает руку в кулак. Через несколько секунд разжимает его, но цифра от этого понятнее не становится. Грейс задумчиво ей отвечает, опираясь на стул коленом. — Ну, это было бы логично, учитывая ситуацию. — Но я не хочу переспрашивать, — тяжело вздыхает Мидж. — Он даже не извинился. Они молча наблюдают, как вслед за номером, пусть и спустя пару часов, появляется еще более нечитаемое «Прости». — Ладно, он извинился. Но… — Мидж сжимает руку и бьет себя кулаком по лбу — тихонько и легонько, но очень раздраженно. Так, будто у нее очень сильно болит зуб. Впрочем, эта тема и правда очень болезненная. Они затихают, когда в лабораторию входят Котли и Оливер. Последний несет какие-то распечатанные данные и что-то объясняет — медленно, вдумчиво, так, что Котли согласно кивает на каждое его предложение и едва заметно довольно улыбается. Бел смотрит на него — бегло, быстро, отрываясь от телефона, а он ловит ее взгляд и тут же возвращается к словам Оливера. — А он симпатичный, — смеется Бел, что-то очень активно листая в телефоне — показывает Мидж фотографию молодого человека чуть старше них. Он широко улыбается в камеру и держит на руках собаку — небольшой английский бигль упорно игнорирует камеру. — Что? Как ты его нашла? — тихо, сдавленно отвечает она и отступает, позволяя Грейс посмотреть на него. Бел улыбается: — Предположила, что там все-таки восемь. — Давай, Мидж, напиши ему, — подначивает ее Грейс. — У него такая красивая улыбка, что ему необходим второй шанс. Мидж роняет голову на руки и мычит. Чувствует себя такой разбитой, что беспомощно мычит. — Дамы, — Котли непонимающе приподнимает бровь, — не хотите ли вы навестить мышей, пока мы с Оливером будем заниматься масс-спектрами? Бел понимает его. Узнает, как он морщится и снимает очки, а потом напряженно, но все еще изо всех сил вежливо смотрит на них. Грейс берет их обеих под руки и ободряюще кивает Оливеру, который и сам только рад тому, что они уходят. Виварий находится на нулевом этаже, чуть дальше автоклавной. Они дружно спускаются и пробираются по замысловатым, длинным коридорам в большой, просторный виварий — пищащий, шуршащий, очень теплый и немного сырой, за стеной проходят коммуникации. По пути Мидж чуточку успокаивается и вовсе приходит в себя, когда видит чуть больше десятка мышей. — А вот и наша темная лошадка, — приветливо улыбается Адаму Мидж. Тот отвечает ей неловкой улыбкой и возвращает мышь, что он держал в руках, обратно в клетку. — Скажи, Адам, что такое ты написал в той самой тетради? Мидж первая проходит в глубь вивариума. Смотрит на клетки, на таблички с именами мышей — точнее, имен у них нет, только буквы алфавита, и вопросительно смотрит на Гринкевича. Он напрягается, прежде чем отвечает ей — взвешенно, продуманно, словно его могут поймать на лжи. — Правду, Мидж, — смотрит, как она пытается погладить одну из мышей — кажется, Би, и одергивает ее. — Не играйся с ним, он кусается. — И охота тебе сидеть с мышами в подвале вместо того, чтобы заниматься Паркинсоном, — скучно говорит она и оставляет в покое серого красавца с красными глазами — испуганными, но очень добрыми. — Мне нравятся мыши. — Как там мышь Кью? — любопытно спрашивает Грейс, садясь на маленькую деревянную табуретку. Она держится от клеток подальше — боится мышей больше, чем собак, но интерес к эксперименту сильнее страха. — Чувствует себя лучше. В целом, никто не умер в первые сутки после введения препарата, и это уже огромный успех. — Надо рассказать Котли! — восклицает Мидж и радуется, как ребенок. Так искренне, что ее радость подхватывают все остальные — Бел впервые понимает, насколько далеко они зашли. И насколько они близки к разгадке. Всего-то два месяца спустя — два месяца и около шестисот часов работы. Она пытается уложить эту мысль в голове, но не может найти ей место и не может найти место себе. Она никогда не думала, что будет делать после того, как все закончится. Что будет делать, если ее ладони навсегда замолчат. Они уже почти уходят, когда Адам словом ловит Бел. — Бел? Она поворачивается к нему, держась за ручку двери. Смотрит на него устало, но добродушно. — Да? Он перекатывается с пятки на носок и спрашивает так, будто от ее ответа зависит его жизнь: — Сходим поужинать вместе? — голос дрожит, но он старается, чтобы Бел этого не заметила. Она опирается на дверную ручку, та идет вниз под ее весом: — О… — она думает, что не понимает, на какой, дружеский ли, ужин зовет ее он. Думает, что ей совсем не хочется никуда выходить. — Если ты не хочешь… — отступает он, и прячет взгляд. Бел чувствует, что никакие ее дела и дедлайны не важны и тут же ему отвечает: — Нет, все в порядке. Сегодня в восемь, ладно? — выходит излишне приободряюще, но он не замечает этого. Отвечает ей сразу же, так радостно, что Бел становится немного неловко. — Отлично! — Зайди за мной в лабораторию, хорошо? Он ничего ей не отвечает. Не успевает, прежде чем она убегает — вверх по лестнице, на третий этаж. Остальная часть дня Бел проходит очень быстро. Она не успевает к дедлайну встречи с доктором Томпсоном, что вот-вот вернется из путешествия — думает, что ей проще уйти в экспедицию в горы, чем разобрать все хроматограммы. — Здесь точно нужны еще три повтора. Смотри, здесь спектр не достаточно четкий, — Котли опирается на спинку ее стула и смотрит вместе с ней на монитор — изящно, медленно ведет концом ручки по хроматограмме. — Да, но по времени выхода… — возражает Бел, но тут же встречает его аргумент. — Нет, в таком случае нельзя ориентироваться только по нему. Я предлагаю… — Бел вдруг неловко поворачивается, что едва не встречается с его щекой и что-то сбрасывает со стола. Он ловко ловит виалку, которую Бел опрометчиво смахивает рукой. Ловит ее прежде, чем Бел успевает испугаться и ставит на место, будто ничего не случилось. — Аккуратнее, Бел, — тихо говорит он и смотрит на нее чуть строго, предупреждающе, но как-то по-особенному — тонкий, едва заметный румянец трогает ее скулы. Она хочет ему что-то ответить, но их перебивают. Адам стоит в дверях лаборатории, уже одетый в куртку и крепкие зимние сапоги. Он смотрит на них напряженно, непонимающе, так, словно ему вовсе не понравилось то, что он увидел. Котли отстраняется от Бел. — Бел? Доктор Котли? — Да? — отвечает ему она. — Уже восемь, Бел, — громко говорит Адам. Она смотрит на свои наручные часы и с огорчением понимает, что он прав. Пять минут девятого звучали темнотой за окном и вопросительным взглядом Адама. Она позволяет себе сделать пару вдохов, прежде чем поворачивается к Котли: — Адам прав, нам нужно идти. Котли тут же отходит от ее стола. Он не показывает, но Бел чувствует, что он раздражен, и виновато ему улыбается: — Хорошего вечера. Он кивает ей, и Бел думает, что больше всего на свете ей не хочется уходить. Они бредут в какой-то китайский ресторанчик, а мартовский снег идет хлопьями — медленными, ленивыми, пушистыми, словно они в большом новогоднем шаре, и весь мир крутится вокруг них, подпевая незамысловатой, скрипящей мелодии. Бел кутается в свой синий клетчатый шарф с головой и думает о том, сколько ей еще нужно работать. Думает о пробах для доктора Томпсона, об отчетах для Котли, о домашних заданиях по учебе и чувствует, что единственное, чего ей хочется на самом деле — поскользнуться на этом белом, ужасно холодном снегу и прилечь отдохнуть. Адам прячет руки в карманах и молчит до тех пор, пока они не доходят до светофора и останавливаются ждать зеленый. Он поворачивается к Бел и вдруг спрашивает: — Что ты думаешь о Котли? — быстро, бегло, так, словно его фамилия обжигает ему язык. — Что? — переспрашивает Бел. В своей голове она все еще пытается спланировать, как выполнить двадцать пять дел за один день. Пытается спланировать, как прогнать из своих мыслей Котли. — Ну, о Котли. Он странный, не находишь? Загорается зеленый. Им приходится пробираться через толпу, и Бел чувствует раздражение от холода, снега в лицо и не очень уместных вопросов Адама. — Не знаю, вообще-то, мне нравится, как он работает и преподает. У него есть чему поучиться. Они оказываются на другой стороне улицы и продолжают идти дальше — быстрее, отрывистее. Снег становится сильнее и колет лицо, подхватываемый свободным, хулиганистым ветром. — Но он буквально нарушает все правила, которые только существуют, — Бел удивленно отвечает ему — странно говорить такое, когда работаешь с ним заодно: — Ему не оставили выхода, он пробовал получить гранты на свои разработки… — Но получил место декана, да-да. Неплохая замена, — отвечает он как-то зло и не замечает, как начинает раздражаться. — Адам, он хотел помочь тебе. И сделал это. Он останавливается. Бел останавливается чуть впереди него. — Он смотрит на тебя так, будто ты принадлежишь ему. — Господи, какие глупости, — во весь голос, отчаянно смеется она и отвечает ему то, что когда-то говорила сама. — Его руки чисты. — Как и твои, Бел, — тут же говорит он. Она смотрит на него так, как смотрят на нерадивого ученика и ласково, почти нежно отвечает: — Адам, я просто повзрослела. Пора и тебе. Давай сменим тему? Он смотрит на Бел — в белом шерстяном пальто на размер больше, укутанную в смешной сине-голубой шарф в клетку, и на хлопья снега, что не успевают таять на ее плечах. Бел, что смеется над ним, и смех ее звучит треснувшим под ногами льдом. Он с трудом отводит от нее взгляд и с облегчением замечает за ее спиной вывеску ресторана. — Смотри, нам туда! Пойдем быстрее, — подгоняет он ее, и Бел смеется. В легких весенних ботинках она не чувствует ног и от этого бежать сложнее. Ужин проходит почти что хорошо и даже уютно. Людей немного, это только четверг, и они занимают лучший столик с видом на улицу. Съедают что-то очень острое, но вкусное и пьют газировку из стеклянных бутылок. Бел предлагает разделить счет на двоих, и Адам, чуть погодя, соглашается. Они возвращаются вместе на метро и расходятся на станции, где Бел нужно сделать пересадку, неловко останавливаются посреди платформы. Пассажиров уже почти нет — остается не больше тридцати минут до закрытия метро, и серые косые стены остаются редкими свидетелями их прощания. — Бел? — Мм? — мурлычет она, сонно кутаясь в теплый воздух. Хочется скорее домой, чтобы выпить чего-нибудь покрепче и согреться, чтобы отогрелась даже до жути замерзшая душа. — Я… — он делает такую глубокую, длинную паузу, как будто задерживает дыхание, и Бел думает, что утонет, если он скажет ей что-то очень серьезное, но он не решается и заканчивает лаконично, — благодарен тебе за вечер. Бел выдыхает и обнимает его по-настоящему благодарно, от всего сердца: — Надо будет как-нибудь повторить, ладно? Его поезд приходит быстрее, и Бел уходит на свою станцию, скрываясь среди сотни ступеней.