Формулы

— Адам? Бел тенью проскальзывает в виварий — следует по указателям и предварительно тихонько стучится в дверь, так, чтобы не напугать мышей. Когда она открывает дверь, Адам стоит на табуретке и пытается перенести одну клетку на другую. Он смотрит на нее мельком, прежде чем говорит: — Помоги мне, нужно переставить клетку, — Бел сразу же понимает его, подходит быстрым шагом, перехватывает клетку снизу, и они вместе ставят ее чуть в сторону. — Ага, вот так. Адам отряхивает руки и ловко спрыгивает с табуретки, но все еще не смотрит на Бел. Она не знает, что и думать. Кажется, что все в порядке, но он не смотрит на нее. Открывает другую клетку, и тянет руку к Бел, показывает на что-то в углу: — Передашь корм? Она тут же отзывается и передает ему отруби и зерно. Гринкевич достает мышь из клетки. Держит пару секунд, пока она привыкает к нему — ласково, аккуратно, и отдает ее Бел. Бел берет мышь в руки боязливо, почти тревожно. Она сама не знает, боится их или нет, но когда мышь уютно устраивается у нее в руках — ну, или пытается устроиться, выглядывает из сжатого кулака, смотрит на Бел своими честными генно-модифицированными красными глазами, Бел улыбается ей и хочет думать, что симпатия их взаимна: — Какой он красавчик, да? — она смотрит на надпись на клетке и продолжает. — Мышь Би, ты красавчик! Адам молчит, словно наказывает ее молчанием, и Бел думает, что давно себя так тревожно не чувствовала. Она молчит против него и невольно прислушивается к странному непонятному шуму как будто за стеной, будто большие капли воды капают на кафель. — Что-то странно шумит, тебе не кажется? — говорит она, перебивая слаженный ритм капель. — Вроде бы все в порядке, — отвечает он ей и забирает мышь Би, возвращает ее в клетку, и Бел прислушивается снова — мелодичное, неизменное кап-кап-кап никуда не исчезло, и ей кажется, что он не соглашается с ней просто из вредности. Наконец он садится напротив нее и спрашивает — будничным, но чуть напряженным, и от этого совершенно чужим голосом. — Какие-то проблемы с исследованием? Бел поджимает губы, прежде чем ответить, неосознанно касается внутренней стороны ладони, где хранятся его послания. — Да, Оливер теперь ходит мрачнее тучи, — неловко отвечает она, чуть пожимая плечами. — Я зашла сказать, что Котли собирает всех после пяти, обсудим, что делать дальше. Он впервые за все время смотрит на нее, и взгляд этот явно не предвещает ничего хорошего: — Ладно. Бел снова ему улыбается, как будто улыбка может склеить разбитое сердце. Она пытается подобрать хоть какие-то слова, чтобы поддержать его, но понимает, что забывает, как говорить. Слова тяжелыми камнями летят в него: — Не расстраивайся, это же просто исследование, — она ободряюще ему улыбается, а потом вдруг добавляет. — К тому же, я надеюсь, что тебе повезет с твоим соулмейтом. Адам отвечает ей так, словно его ударили — хлестко, с вновь появившимся акцентом. — Что? Бел смущается, но не отступает: — Серьезно, почему бы тебе не написать ей. Он пытается ее остановить: — Бел, я… — складывает руки на груди, выпрямляет спину, словно готовится убежать, но она не останавливается. — Адам, мне давно нужно было тебе сказать, — она смотрит на свои руки — подушечки пальцев, тонкие нити-морщинки, линии, очерчивающие треугольник. — Я тебя очень ценю, но только как друга. Он смотрит на нее, чуть приподняв подбородок — свысока, долго и так холодно, что она ежится. По рукам бегут такие мурашки, словно она выходит на сильнейший зимний ветер — такой, что сдувает все на своем пути. — С чего ты вообще взяла, что я мог к тебе что-то чувствовать? Мы просто друзья. Бел быстро встает со своего места. Он остается на месте и сжимает руки еще сильнее. — Да, хорошо. Прости, если обидела тебя. Я, наверное, пойду. На общем собрании Адам не появляется. Он уходит домой и не сразу понимает, что на выходе наступает в маленькую, непонятно откуда взявшуюся лужу. Когда он осознает, что ее там быть не должно — он уже находится далеко от университета. *** Время клонится к полуночи, когда они с Котли остаются в лаборатории. Он хочет увеличить биодоступность вещества, она хочет провести время с ним и кутается в свой большой клетчатый шарф поверх халата. — Ты сегодня какая-то притихшая, — говорит он ей на ухо, когда останавливается за ее спиной. Наклоняется ниже, кладет руки на ее плечи — прикосновения такие мягкие и уверенные, что Бел тянется к нему, как кошка, и чувствует себя почти что дома. От него пахнет яблоками и кофе, Бел хочется укутаться в этот запах. Она откидывается на спинку стула и чуть разворачивается к нему — встречается взглядом, прежде чем тихо врет: — Устала просто. Он хмыкает, когда садится напротив нее — закрывает ее ноутбук, где томится и изнывает эссе по органической химии, и просит все ее внимание: — Поговорила с Адамом? — он смотрит на нее, словно все о ней знает, и Бел не понимает, тревожно ей от этого или хорошо. Она расстроенно вздыхает, прежде чем отвечает ему: — Как ты узнал? — Он не пришел на собрание, — легко отвечает Котли и откидывается на спинку стула. — Тогда ты можешь понять, что разговор был не очень хорошим, — бурчит Бел и пытается вернуться к своему реферату. Обсуждать Адама со своим… кем? молодым человеком? ей вовсе не хочется. — Тебе не нужно было с ним говорить, Бел, — не отстает Котли и снова закрывает крышку ее ноутбука. Бел с раздражением ставит локти на стол и заламывает запястья — так же, как делала это пару часов ранее. — Ага, и давать ему ложную надежду каждый раз, когда захожу в комнату. Он даже отказался от Паркинсона. — Надеюсь, ты простишь мне, если я не откажусь от места декана, — ловко отвечает он ей и прячет усмешку в ладони. Смотрит на нее, чуть приподняв брови, как будто рассказывает ей шутку, которую могут понять только они, и Бел не может сдержать улыбку в ответ. Они молчат, смотрят друг на друга пару секунд, как будто общаются без слов. Котли расслабленно сидит — хорошо уложенные темные волосы, идеальный белый халат. Ей интересно, несколько ли у него их, спешащие на минуту наручные часы. Она складывает Котли из маленьких, тонких деталей — из яблочного аромата и любви к кофе и шоколаду, а потом говорит ему: — Расскажи о себе? — то ли просит, то ли утверждает она. Отодвигает ноутбук на середину стола и подается вперед. — Что? Бел пожимает плечами и смущенно улыбается ему: — Ну, я о тебе ничего не знаю. О чем мечтал в детстве, кто твои родители, какая любимая книга? Он вскидывает бровь: — Только если ты будешь отвечать тоже. Бел кивает ему и тянет руку через стол, мягко касается его ладони и переплетает пальцы. Ей становится так тепло от того, что больше не нужно бояться случайно прикоснуться к нему. — Без проблем, это ты здесь мистер Загадка. Котли чуть сжимает ее ладонь, как будто отвечает на ее мысли. — Я родился в Ливерпуле в семье соулмейтов, но они… не хотели быть вместе. Бел замирает. — Мой отец был одним из первых участников проекта лекарства от соулмейтов. Он погиб. Она хочет сказать что-то поддерживающее, но останавливает себя — понимает, что ему не нужно ее сочувствие, и говорит: — Я тоже из Ливерпуля, но провела почти все свое детство в Калифорнии. В пятнадцать мы переехали сюда из-за работы отца, и нас с Грейси отправили в частный пансион. Так что можно сказать, что мы сами по себе уже почти семь лет. — Я знаю, чем занимается твой отец, — медленно отвечает он. — Мне жаль, что тебе так сложно достается это исследование. Мы с ним всю мою жизнь спорим об этом. — Может быть, беседа за семейным ужином могла бы его переубедить, — хмыкает он, и Бел тихо смеется. Утыкается носом в плечо и думает, как было бы странно знакомить Котли со своими родителями. Он терпеливо ждет, пока ее смех угаснет хитрыми желтыми искорками в темноте, и она продолжит: — Детство? Он усмехается — то ли горько, то ли язвительно: — Мимо. Давай другую тему. Бел хмурится, а потом нараспев произносит — что-то, от чего ей становится ужасно хорошо и легко на душе: — Только не говори, что ты стал химиком только для того, чтобы меня угомонить. Он пододвигается ближе к ней. Подается вперед, все еще держа ее за руку, и нависает над столом. Смотрит на нее так, будто хочет открыть ей секрет важнее формулы их вещества и говорит ласково, едва слышно — только для нее: — Я стал химиком, чтобы изменить мир, — и встретить тебя. Бел смотрит на него и чувствует себя бесконечно влюбленной — ее глаза блестят в темноте, как яркие звезды в летнюю ночь: — А я стала химиком, потому что мне понравились цветные колбочки и растворы. Он смеется и возвращается назад, на свое место: — Ага, и чтобы полуночничать в лаборатории. — Все ради твоего кофе, — а потом так быстро переводит тему, словно сворачивает с освещенной трассы в дремучий, страшный лес. — Может быть, расскажешь, почему обострилась твоя волчанка? Он не поддается на ее маневр и чуть качает головой: — Съел слишком много конфет, Бел, — смотрит на часы, снова чуть щурится и мягко зовет ее, прежде чем встает со своего места. — Идем, автоклав уже должен был закончить работу. Она чувствует, как вопрос тает на кончике ее языка, но чувство, что она должна его задать остается. Она борется с ним, когда они спускаются по лестнице, когда идут по коридорам нулевого этажа, когда проходят полки с книговоротом. Бел спрашивает первое, что приходит в голову, чтобы сгладить горечь от не полученного ответа: — Любимая книга? Он отвечает ей легко, приоткрывая перед ней дверь. Последний извитой коридор перед автоклавной и виварумом похож на темную спящую реку, а светлые лунные пятна на плитке — на солнечную дорожку. — Пусть будет «Слепой часовщик». Бел смеется — тихо, чтобы не потревожить призраков университета, и отвечает ему, прежде чем обгоняет на два шага: — Удивлена, что не «Наглядная биохимия». — Ты моя ненаглядная, — смеется он, касаясь ее щеки. Он хочет ее поцеловать, но вдруг замирается на месте. Ловит Бел за руку — его хватка на ее руке сильная, твердая. Он молчит, прислушивается к чему-то, и Бел смотрит на него с молчаливым вопросом: — Стой, — она останавливается впереди него и вдруг чувствует, как воздух становится теплее и влажнее. — Ты слышишь? Она обращается вслух вместе с ним и понимает, что где-то в конце коридора шумит вода — тихо, спокойно, так нежно, как будто так и должно быть. — Что это, черт возьми? — спрашивает его Бел, прежде чем оступается и попадает в лужу прямо своей изящной бархатной туфлей. Вода обжигает прежде, чем она говорит: — О боже, она горячая! Котли находит выключатель — тревожно, но уверенно щелкает им. Свет зажигается не сразу. Газовые лампы тихо гудят, прежде чем вспыхнуть ленивым белым светом, и показать им ожившую горячую реку, мирно текущую все выше и выше, подступающую к их ногам.