Формулы

Они вытаскивают клетки с мышами так быстро, как только могут — вода горячая, но не обжигающая. У Бел не хватает времени снять обувь, чтобы пробраться в виварий — она идет на цыпочках и игнорирует Котли, что окликает ее зло и раздраженно — так, словно он жутко за нее боится. Бел не отвечает ему и продолжает упорно идти, когда чувствует, что он идет вслед за ней. Мыши настолько напуганы, что даже не кусаются и не шуршат в клетках — вода для них страшнее кошки. Они прячутся по углам клеток и молчат — Бел никогда не слышала такой тишины в вивариуме. Есть только шумящая вода и тусклый свет. Клетки обжигают руки и Бел ужасно радуется, когда они вытаскивают последнюю — она оборачивается, чтобы посмотреть на разграбленный, разваленный вивариум, прежде чем Теодор закрывает дверь. Охранник, мистер Стивенс, что так хорошо знает Бел, приходит им на помощь только тогда, когда все мыши уже спасены — клетки ровным строем прячутся на подоконниках, на окнах, что выглядывают во внутренний дворик. Ночь сменяется едва розовым утром — свет ложится на белые стены румянцем, словно они взмокли и перегрелись от соседства с кипятком. Воду перекрывают к рассвету — долго не могут разобраться в кранах и коммуникациях и в чем-то еще, смысл чего Бел вовсе теряет. Она помнит, как они долго и нервно ищут телефон аварийной бригады, как просматривают журнал вивариума и с ужасом понимают, что последним оттуда уходил Адам, как Котли отправляет ее домой — настойчиво, едва не на повышенных тонах, потому что она упрямится и не хочет уходить, прежде чем он уйдет — она упрямится, даже когда едет в такси и когда рассказывает о произошедшем Грейс. Она приходит в университет одной из первых и понимает, что Котли вовсе не возвращался домой. На нем тот же кашемировый синий свитер, а вместо черных лакированных туфель, что пали жертвой воды — желтые кроксы, которые он одолжил у кого-то. Бел думает, что обязательно посмеялась бы над всей этой ужасно глупой катастрофой, и особенно над Котли в кроксах, но ей вовсе не до шуток, когда она — они все вместе, потому что Грейс, и Оливер, и даже любящая поспать Мидж — прибегают в университет раньше первой пары, слышат из его кабинета: — Ты знал, что случилась авария, когда уходил? Мыши теперь прячутся в углу кабинета Котли — смотрят на Адама чуть обвинительно, но все так же любя, когда его первого вызывают, чтобы восстановить все события. Бел прислушивается и снова слышит, как капает вода — как тогда, при их последнем разговоре. — Ты знал? Он сидит напротив Котли и не может найти место рукам — прячет взгляд, не знает, что и сказать. Так переживает, что путается в словах: — Я… я подумал, что это… — а сам возвращается снова и снова в тот вечер, когда они говорили с Бел — и снова и снова слышит, как капает вода, которую заглушило его ужасное бесконечное раздражение. Котли тяжело вздыхает. Устало сжимает переносицу, прежде чем смотрит на него — убийственно, так, словно подписывает ему приговор — говорит: — Ты знал, — безапелляционно. — Знал и ничего не сделал. Бел не может больше это слушать — она заглядывает в его кабинет, встает за спиной Адама, хочет положить руку ему на плечо, но что-то ее останавливает. Котли, кажется, не сразу замечает ее и поднимает на нее взгляд, только когда она говорит — тихо, очень спокойно — не знает, кого из них двоих пытается привести в чувства: — Доктор Котли, я прошу вас… будьте помягче. Котли смотрит на Бел и говорит Адаму так, будто его не существует. — Гринкевич, ты свободен. И упаси тебя бог попасться мне на глаза. Адам выскальзывает из кабинета и из лаборатории в грохочущей тишине — все смотрят ему в спину, но никто не следует за ним. Бел тихонько прикрывает дверь его кабинета, чтобы их не слышали, и подходит ближе. Не знает, что ей нужно сделать, чтобы помочь — теряется, когда он раздраженно говорит ей: — Все пошло к черту, — пытается навести порядок на столе, но там столько бумаг, что это совершенно бесполезно. — Мне нужно отчитаться по происходящему в лаборатории до следующего понедельника. Они не понимают, для чего мы использовали мышей в вивариуме. Бел закусывает губу. Чувствует, как тревога поднимается к горлу и тихо отвечает ему: — Давай я тебе помогу. Он наконец оставляет в покое стол и смотрит на нее, прежде чем снова закрывает глаза и сжимает переносицу, словно борется с сильнейшей головной болью. — Бел, я просто безумно, ужасно зол. Чертовы трубы запустили каскад проверок, и они будут хуже цитокинового шторма. — Мы все поправим, — ободряюще говорит она ему и касается его скулы — легко, едва ощутимо, но он чувствует. Перехватывает ее прохладную руку и сжимает — так, словно просит у нее сил, и хмурится, когда чувствует, как она шипит от боли, словно на ее ладони свежий порез. Бел едва успевает отстраниться от него, когда дверь кабинета резко, с шумом открывается. На пороге стоит секретарь какой-то важной шишки из совета. Она с сомнением смотрит на ужасно побледневшую Бел и на совершенно спокойного Котли, прежде чем говорит: — Доктор Котли? Нужно ваше присутствие на совете факультета. Он кивает ей. Бел начинает дышать. — Буду через три минуты, — дверь закрывается быстрее, чем открылась, и Котли берет ее за руку, что Бел так по-детски прячет за спиной, и спрашивает раздраженно и озабоченно: — Ты обожглась вчера? Бел выпутывает свою руку и снова прячет ее за спиной. Думает, что ему сейчас точно не до ее ожога: — Это ерунда, не переживай, — но он снова тянется за ее рукой, а Бел видит его ладонь — со свежим ожогом, как будто срисованным с ее руки. — Ты тоже обжегся. Он смотрит на нее долго — его взгляд темный и глубокий, прежде чем говорит с нажимом: — Нет, это ты обожглась, Бел, — она не успевает ответить ему, как он отпускает ее руку и говорит ей. — Дождись меня. Весь день проходит впустую — никто не может работать, кроме Оливера, что занимается анализом результатов. Они пьют чай, потом пытаются покормить мышей, снова пьют чай и в конце концов разбредаются кто куда — Грейс с Оливером уходят на свидание, а Мидж долго зачитывает Бел первую главу своей дипломной, вот только в голове у Бел слова не складываются в предложения. Котли возвращается к вечеру, и они почти сразу же уходят. Он оставляет машину на парковке и берет им такси — называет первым ее адрес, и они едут медленно, тихо, долго стоя в пробке на Чарлингтон-стрит. — Совет, вроде бы, принял версию с тем, что лишние десять мышей в вивариуме находились для исследования моноклональных антител. Но они все равно хотят провести проверку, — тихо говорит он ей. Бел кивает головой из стороны в сторону: — Паршиво. Он горько хмыкает. — Еще как. Они молчат еще пару минут, ждут, пока проедут на зеленый, прежде чем он говорит ей — чуть напряженно, так, словно вовсе не хотел: — Адама не накажут, но в своей лаборатории я не хочу его больше видеть. Бел ничего ему не отвечает. Кладет голову ему на плечо и мягко, аккуратно переплетает их пальцы — сжимает его руку, как будто говорит ему — тысячу раз говорит, что все будет хорошо. Котли едва не засыпает, когда они подъезжают к дому Бел — она так не хочет тревожить его беглый сон, но он просыпается сам, как только мотор затихает. Он выходит ее проводить. Закат разливается фиолетовыми тенями по всей улице, подгоняемый ветром — нетерпеливая ночь спешит сменить теплый вечер белыми звездами и бархатным небом. Она знает, что не должна, но не может остановить себя — целует его в щеку. Так легко, едва касаясь, и почти убегает от него, но он не позволяет — целует ее долго, отчаянно, так, что у нее едва не подкашиваются ноги, но он крепко держит ее. Бел обнимает его за шею, когда он отстраняется от нее: — А где ты живешь, доктор Котли? Он лукаво отвечает: — Не торопи события, милая, — и возвращается в такси прежде, чем она придумывает ответ. Бел возвращается домой, легко и весело поворачивая ключ в замке, вот только она не успевает включить свет, как Грейс ловит ее за руку: — Теперь нам точно нужно поговорить, Бел.